Успех операции во многом зависел от Комахова. И Молния, надо отдать ему должное, в Скавине потрудился немало. Он с разрешения майора взвалил на себя всю неблагодарную, черную канцелярскую работу. По ночам, когда берлинский гость отдыхал, тщательно просматривал дела курсантов. Утром, после завтрака, во время очередного доклада давал лаконичные, четкие характеристики экзаменующимся, вместе с герром майором уточнял конечные пункты высадки отдельных агентов. Он проделал немалую работу для нас, шифруя на клочках папиросной бумаги имена предателей, их будущие маршруты, адреса явочных квартир. Этим донесением, фотографиями курсантов и другими ценнейшими документами мы снабдили "агента".
Комахов, воспользовавшись отличным расположением духа берлинского гостя, под занавес предложил для отправки в тыл "своего", особо доверенного человека. По мнению Комахова, этот человек мог бы уже на советской земле осуществить слежку за агентами, вызывающими подозрение. Подозрение же у майора - и тут не обошлось без влияния Молнии - вызывали все. "Я и себе, - мрачно шутил майор, - верю только раз в году". Майор обратился к Отману. Правдивый, предупрежденный Алексеем, подтвердил отличную характеристику особо доверенному агенту: почтителен, смышлен, хладнокровен, проверен на акциях и карательных экспедициях.
"Агент" оказался на высоте и на экзамене, устроенном майором. Его отправили на Восток с последней группой.
Город должен жить
Во второй половине декабря работа нашей группы осложнилась. Острее ощущались - нас стало почти в восемь раз больше - перебои с продуктами. Наш Абдулла (Саша) хитрил, делил дневную норму крупы, жиров, мяса на два, а то и три дня. И все же припасы были на исходе. Главное, не хватало патронов, гранат, взрывчатки. Мы радировали Павлову:
"17. XII.44 г. Обстановка исключительно тяжелая, немцы проводят облавы в крупных масштабах большими силами в районе Кракова. Убедительно прошу быстрее выслать груз. От этого теперь зависит наша работа и судьба. Неужели снова будете медлить? Слушайте нас с 20 до 22. Голос".
Было трудно. Чертовски трудно. Однако круг нашей деятельности расширялся: агентурная разведка, привлечение новых людей, разведка боем, диверсии.
Тут мы узнали такое, что внесло серьезные изменения в наши планы. Стояли мы тогда под Козлувкой, в тридцати пяти километрах от Кракова. День начался удачно. Утром из отряда Гардого - там уже знали о наших бедах - прибыла в сопровождении Яна Новака и двух партизан повозка с провизией. "Капитану Михайлову от пана поручика". Мешок муки, полмешка картошки, баранья тушка. Абдулла повеселел: запахло настоящей едой. А тут еще Ян развеселил всех очередной выходкой. Осмотрел наших больных, поменял повязку раненому Андрею, попрощался со мной. Стал собираться в обратный путь: в отряде Гардого его тоже ждали раненые. Идет к повозке, а навстречу ему наша неразлучная троица: Близняков, Отченашев, Ростопшин. Обрадовались:
- Здоров, Ян!
- Как поживает пан студент-доктор?
- Партизанскому эскулапу физкульт-привет!
- Приветствую вас, о доблестные Панове мушкетеры, - отвечает Новак в тон троице. - А заодно послушайте, коханы, одну притчу.
Шел по дороге старец. Ему навстречу три молодых человека. Говорят они старцу, прямо как по Библии шпарят:
"Приветствую вас, пан Авраам!",
"Что слышно, пан Исаак?",
"Как поживаете, пан Иаков?".
Молодые люди, очень довольные своей шуткой, расхохотались. Старец и глазом не моргнул, спокойненько отвечает:
"Я не Авраам, не Исаак и не Иаков. Я сын старого Адама, у которого на днях пропали три осла. О, какое счастье, что я наконец встретил их!".
Наши мушкетеры ничуть не обиделись на Яна. Давно уже привыкли к его шуткам, притчам. В этот день они раз пять разыгрывали в лицах "сцену с Янеком". И неизменно вызывали гомерический хохот.
После обеда неожиданно, не в свой день появилась в сопровождении Метека Валерия. Я никогда раньше - ни до, ни после - не видел ее такой. Лицо бледное - ни кровинки, в глазах - тревога, боль, надежда.
- Капитан Михайлов, - сказала она, когда мы остались одни в командирской землянке, - я принесла вам чрезвычайно важное сообщение. Товарищ Михал просил передать на словах: над городом нависла беда. Краков может погибнуть, есть неопровержимые доказательства преступных намерений оккупантов.
…Мы и раньше кое о чем догадывались. Увы, наши худшие предположения подтвердились.
- Как сообщают наши люди, - продолжала Валя, - работа в городе ведется солдатами специальных команд днем и ночью. На перекрестках улиц, на центральных площадях строятся бетонные бункеры. Подпольщики насчитали на улицах Кракова двести сорок железобетонных столбов, вкопанных в последние дни. Достаточно свалить их, чтобы они превратились в противотанковые заслоны. В закрытых машинах подвозится динамит. Вес взрывчатки порой превышает несколько тонн. Динамит закладывается под фундамент старинных зданий.
Они, капитан Михайлов, задумали такое, от чего кровь стынет в жилах. Город буквально начинен взрывчаткой.
Называла объект за объектом: Вавель, Сукеницы, университет, "Дом под баранами", банки на улице Баштовой и на улице Яна, театр Словацкого.
- Краков для нас, капитан Михайлов, - это не просто город. И даже не только "глава и матерь" отечества, как говорят наши историки, не только "польские Афины", это душа Польши, ее живая история.
Я вспомнил полученное недавно сообщение Грозы. Партизаны Армии Людовой, державшие под своим контролем железную дорогу и шоссе Краков - Катовице, доложили Зайонцу: от конечной трамвайной остановки (Броновице) в западном направлении справа от шоссе роется глубокий ров. Все работы - ни одного поляка к ним не допускают - ведутся исключительно организацией "Тодт". Для каких целей?
Я попросил тогда Грозу усилить наблюдение за ходом работ. Теперь через Валерию Алексей и Зайонц сообщали: на дне рва почти полутораметровой глубины гитлеровцы укладывали кабель диаметром четыре сантиметра. Уложенные участки кабеля тут же засыпались. Видимо, немцы старались сохранить все в тайне.
Немцы дотянули кабель до места, откуда шла дорога к Ойцуву. Рядом стояли крестьянские домики. В одном из них жил знакомый Прысака-Музыканта. Однажды повалил снег с дождем. Случилось так, что во время перерыва на обед немцы вошли в дом этого крестьянина погреться. Хозяин, предупрежденный Музыкантом, пытался завести с ними разговор о рве и кабеле. В первый раз ничего не получилось. Немцы пришли и на второй день. По совету Прысака хозяин угостил "гостей" самогоном-первачком. Выпили. Закусили. Понравилось. Приглашение прийти и погреться в непогоду приняли с большой охотой.
Холод не унимался. Подпольщики снабдили хозяев бутылью самогона. Попросили добра этого не жалеть. Клюнуло. Немцы из организации "Тодт" снова зашли в приглянувшийся им домик. Стопки наполнялись беспрерывно, "гости" захмелели, развеселились. Хозяин, как было договорено, жестами, на ломаном немецком дал им понять: в Краков скоро войдут русские, а он, дескать, боится Советов.
- Онайн! - крикнул один из них. - Вр-р-р-рум! - Он вскинул вверх руки и вытаращил глаза.
Что это могло означать, догадаться было нетрудно: взрыв. Взлетит, мол, город в воздух вместе с русским Иваном.
Тонны динамита под Вавелем, университетом, Сукеницами и этот таинственный кабель - звенья одной цепи. В эту цепь нанизывалось еще одно звено: донесение Правдивого. В форте Пастернак, сообщал он, расположен подрывной пункт. От форта прокладывается кабель. Кабель, за которым наблюдали Алексей и наши польские друзья, протягивается навстречу ему, по направлению к Пастернаку - пригороду Кракова. Кольцо замыкалось.
- Немцы продолжают копать - товарищ Михал просил передать вам это: они продолжают копать.
…Валерия обычно не задерживалась у нас. Такая служба у связных: с дороги в дорогу.
Но на этот раз я упросил ее остаться. Валя - это нетрудно было заметить - очень нуждалась в отдыхе, а мне надо было еще и еще обдумать тревожное сообщение, собраться с мыслями.
Пришел Абдулла. Принес прямо-таки царский ужин: плов из баранины, поджаренную до хруста картошку. Видно, очень хотелось ему сделать что-то приятное для нашей Вали. Я ненадолго оставил ее. А когда возвратился минут через пять, то застал следующую картину: еда нетронутая, Валя как сидела, так и застыла с вилкой в руке. Сморил сон. Я укрыл ее кожаной курткой. Приказал часовому не будить, не тревожить связную до утра. Сам перебрался к Евсею Близнякову, улегся на нары. В соседней землянке тихо запели:
Дивлюсь я на небо,
Тай думку гадаю.
Чому я не сокт,
Чому не лггаю?
Я узнал голоса Комара и Груши. Видно, взгрустнулось нашим девчатам. И вкладывали они в знакомые слова песни свой, особый смысл. Вскоре присоединился к ним юношеский тенор. Девчата замолкли. Метек, это был он, затянул какую-то незнакомую песню. Напрягая слух, я стал различать отдельные слова, строки. Партизанская. Рожденная войной. Их много знал Метек.
Сегодня, говорилось в песне, я прийти к тебе не могу. Ухожу в ночь и мрак. Не выглядывай меня в окно. Не ищи меня во мгле. Я ухожу сегодня в лес. Я больше сидеть так не могу. Там ждет меня братва лесная… Так пел Метек.
Я слушал и думал о своем, вспоминая дневной наш разговор, слово за словом, интонацию, взволнованный голос, жесты. Валерия говорила о городе, как говорят о живом человеке. Очень родном и близком человеке, которому угрожает смертельная опасность. Ее тревога передалась и мне.
Вслед за ней я шел по улицам и площадям, где прошло ее детство, где многие мои польские друзья встретили свою боевую молодость. Сон окончательно оставил меня. Я вышел из землянки. Широко вдохнул морозный горный воздух.
Ночь была лунная, безоблачная. Зеленые звезды стыли над Бескидами. Внизу одиноко вспыхивали огоньки. Напряженно вглядывался в ночь, пытаясь рассмотреть смутные очертания Кракова. И тут на какой-то миг я увидел то, что запечатлелось подсознательно после побега из Тандеты.
Читатель, вероятно, помнит: ночь я провел тогда в кустах сирени, за монастырской оградой. Как мы уточнили потом по карте, это был Белянский монастырь, расположенный на холме, на левом берегу Вислы, в пяти-шести километрах от Кракова.
Меня разбудило солнце. Много рассветов встречал я потом в дороге, в горах, в лесу, в чистом поле, но такой, как в то утро, редко выпадал на мою долю.
Августовский воздух был чист и прозрачен. Ни выстрелов, ни пожаров. Ничто не напоминало о войне. Необычная, мирная тишина. Город лежал внизу как на ладони. Красная черепица крыш пылала на солнце. Четко выделялся в зеленом полукольце Плянт, бульваров, старый Краков: массив готического Мариацкого костела с высокими башнями, мощная громада Сукениц, ратуша, устремленная ввысь, стрельчатые крыши Ягеллонского университета, огромная квадратная рыночная площадь, от которой отходили в разные стороны прямые широкие улицы с поперечными переулками и кольцевой магистралью. Кафедральный собор и королевский замок на Вавельском холме казались совсем близкими, поднятыми богатырской рукой над Вислой, над городом.
Все это запечатлелось мгновенно, будто на негативной пленке. Тогда не до красот было. Сообщение друзей, рассказ Валерии, ее тревога подействовали как проявитель. И город - такой, каким я увидел его с Белянского холма, - ожил, вошел в мое сердце.
Как обманчива тишина на войне. Ночь ли, рассвет ли взорвутся от грохота и боли. И с городом повторится то, что уже было с Киевом, Варшавой, с многими городами за эту войну.
Понадобились века, сотни тысяч, миллионы рук, труд и пот народа, гений зодчего, чтобы поднялся над Вислой этот город. И достаточно нескольких дней, часов, даже минут, злой воли какого-нибудь фюрера и слепого рвения преступных исполнителей, чтобы все превратилось в пепел.
…Сладковатый чад поплывет над пепелищами, с каменным однообразием потянутся пустоглазые коробки, угловатые остатки взорванных, сожженных, разрушенных зданий.
Так может быть.
Так не должно быть.
Город должен жить.
Возвратился в землянку. При тусклом свете трофейного фонарика стал писать шифрованные письма Алексею и Михалу.
На рассвете Валерия и Метек ушли в город.
Курт Пвквль
Тревожное предупреждение наших польских друзей подтверждалось сообщениями Правдивого, Молнии. С августа планомерно готовилось уничтожение Кракова. Навязать наступающим частям Советской Армии уличные бои, завлечь в мышеловку, начиненную многими тоннами аммонала, и взорвать город - таков был план гитлеровского командования.
В своих радиограммах Центр просил сообщить характер и систему вражеских укреплений Кракова. Мне тогда, естественно, неизвестны были дальние, стратегические замыслы командования, но чувствовалось: назревают большие события.
Бросилась в глаза новая тактика генерал-губернатора Польши Ганса Франка.
- Что-то уж очень подозрительно, - делился своими опасениями Алексей, - заигрывание палача со своими жертвами. Старая политика кнута и пряника. Этакое представление "Кот и мыши".
С одной стороны, усиливаются репрессии, облавы, на улицах хватают людей, бросают в тюрьму, трудовые лагеря. С другой - приемы в Вавельском королевском замке. На эти приемы впервые демонстративно приглашаются поляки - представители местной администрации и интеллигенции. Франк выступает на этих приемах в роли отца-благодетеля, заступника польского народа, призывает поляков оказывать всемерную помощь "несчастным" беженцам из сожженной Варшавы, запугивает "большевистским нашествием" и обещает отстоять европейский древний город от "диких орд Востока".
В подтверждение Алексей притащил целый ворох газет. "Ганец Краковский" широко освещал приемы в резиденции генерал-губернатора, его речи, призывы, запугивания, заклинания.
Мы с Алексеем пришли к тому же выводу, что и польские наши товарищи: Франк и его администрация, помимо прочих целей, пытаются усыпить бдительность местного населения, до последней минуты скрывая в строжайшей тайне план уничтожения города.
Что могло спасти Краков? Только стремительность, могучий и точный удар по врагу, исключающий изнурительные, опасные для города уличные бои. Но для этого надо было знать, и знать точно, все уязвимые участки обороны, заполучить детальный план минирования города.
Алексей возвратился в Краков. Вскоре пришло от него новое тревожное сообщение:
"Противник сильно укрепляет Краков. Замурованы окна первого этажа главпочтамта. В остальных - амбразуры, оборудован дот… Оборонительные работы ведутся днем и ночью".
Мы радировали в Центр:
"Павлову. Один пьяный немецкий офицер сообщил Зайонцу: Краков, от улицы Смоча до Вислы построен небольшой тайный аэродром, из которого в случае опасности можно будет эвакуировать комсостав. Голос".
Аэродром готовился, как мы вскоре выяснили, для самого генерал-губернатора и его камарильи.
В середине декабря мы получили из штаба фронта задание особой важности:
"Установите точную численность войск и нумерацию частей в Кракове. Сообщайте о каждой новой части, прибывающей в город.
Точно установите расположение артпозиции, танков, пехоты, все мероприятия немцев по обороне Краковского района.
Данные молнируйте".
"Все мероприятия по обороне…" Вновь и вновь просматривал я последние донесения.
"В Кракове, на Гердерштрассе, 11, - сообщал Зайонц, - расквартирован личный состав первой эскадрильи 77-й эскадры бомбардировщиков - около двухсот человек. Аэродром эскадрильи - в Раковице. Штаб 8-го летного корпуса - в Витковице".
Алексей подтверждал наши предварительные данные о строительстве дотов в районе электростанции. Отман уточнял:
"Командует обороной Кракова генерал-ортскомендант Китель. Гарнизон - три дивизии".
Отсеять второстепенное, сверить данные из разных источников, проанализировать, сжать донесения в скупые строки радиограмм - я уже находил вкус в этой черновой, несколько однообразной, повторяющейся изо дня в день работе.
Центр не выпускал нас из виду ни на день, чутко реагировал на деятельность группы.
"Ваши данные, - говорилось в одной из радиограмм, - исключительно ценные. Всеми силами сосредоточьте внимание на оборонительных обводах Кракова и инженерных сооружениях вдоль левого берега Вислы".
Все сводилось к одной, теперь главной для нас задаче. Нужна цельная картина обороны Кракова. А ее у нас не было.
Тут я получил записку Алексея:
"Инженерная часть укрепрайона дислоцируется в селе Рачеховице. Командует ею генерал-майор".
Генерал-майор… Ему-то наверняка известен если не весь план, то уж, во всяком случае, часть плана укрепрайона. А что, если?..
Я - к Гардому, командиру польского отряда. Ему мой план вначале показался фантастичным. Однако обещал все разведать. С польским связным Метеком пошел Митя-Цыган. На третий день группа возвратилась. Цыган доложил обстановку. В Рачеховице полным-полно немцев. За селом, в лесу, расположилась танковая часть. "Наш генерал-майор уже с месяц живет в доме одной польской семьи. Точнее, польско-украинской. Хозяйка сама родом из Тернополя, родной язык помнит, германа ненавидит. Генерал часто бывает в разъездах. Его ахиллесова пята - хозяйская дочка".
- Красна, пся крев, як та крулевна польова, - коротко охарактеризовал ее Метек.
Родной дядя этой "крулевны", вскружившей голову генералу, оказался связным польских партизан. Люди Гардого установили с ним контакт. Постепенно начал вырисовываться план операции. Вызвались на опасное дело Евсей Близняков, неразлучные друзья-танкисты Дмитрий Ильенко и Семен Ростопшин. Все они должны были появиться в Рачеховице как земляки хозяйки, беженцы-полицаи. Обжиться, примелькаться. Главная роль отводилась дяде. Ему поручили деликатно объясниться со всеми героями предстоящей "премьеры", за исключением, конечно, "жениха" - генерала. Сошлись на следующем. Евсей Близняков и Семен Ростопшин ночью бесшумно снимают часового. "Жениха" и "невесту" вместе с хозяевами "умыкают", увозят в неизвестном направлении. Таким образом, и овцы останутся целы (семье было обещано надежное убежище в горах), и волк окажется в капкане.
Увы, самые идеальные планы не всегда сбываются, порой проваливаются из-за пустяка или непредвиденного случая. По соседству с Рачеховице неожиданно появился крупный отряд Армии Крайовой. Нашего "жениха" - генерала, когда он возвращался из служебной поездки, обстреляли. Он отделался легким испугом, но стал осторожней, затребовал в свое распоряжение бронеавтомобиль. Утроил охрану. У дома появился бронетранспортер. Отченашев - связной группы - однажды утром неожиданно появился в моей землянке. Доложил обстановку:
- Так и так: с "женихом" дело швах. Но вы, товарищ капитан, не сумлевайтесь: не выходит с журавлем - возьмем синицу. Есть у нас один ученый майор на примете. Главный инженер укрепрайона.
Я подумал и дал добро. Через несколько дней мы радировали Центру: