Я после беседовал со всеми ребятами, участвовавшими в той поездке. Выяснилось, что сперва машина шла впереди, трактор сзади. Потом машина зарылась до половины в снег. Копали, толкали ее – бесполезно. Подъехал трактор, хотел обойти машину и взять на буксир, но в темноте завалился на правый бок – насыпь там была высокая, так и остался стоять. Тракторы К-700, все шесть штук, позарывались в снег, в разных позах, вдоль трассы. Они очень плохо ходили по снегу. По грязи шли прилично, по любой, а по снегу – "покрутят-покрутят" задом и зароются. По выражению Зюганова, они краснели на белом снегу, как божьи коровки на белой скатерти.
Так благополучно закончилась та доставка денег, попавшая под буран. Подчеркиваю – это была рядовая ситуация, и никто об этом никогда не вспоминал. Для людей наших, выезжающих ежедневно на работу, ничего сверхъестественного в том случае не было. А ведь все-таки люди, большие деньги…
Ну и что – работа у нас такая, рассуждали наши колхозники. Раз так было надо – значит, мы так и поступали. Никакого геройства в этом нет.
Вторая фотография, тоже из ащелисайской жизни, по сюжету похожа, но разнится по исполнению. Было это года на три-четыре раньше предыдущей истории. Я тогда еще работал в колхозе, главным экономистом
Февраль. Я неделю живу в райцентре, заканчиваю и сдаю производственно-финансовый план колхоза. Сегодня пятница, к вечеру должен все закончить, осталось переписать два бланка, и плановая кампания будет для меня завершена. Сижу в плановом отделе, начал переписывать готовый план. Звонит телефон, кто-то меня спрашивает. Удивленно беру трубку. Это наш колхозный главбух Иванов, и он говорит, что в райцентр выехал гусеничный трактор. С трактористом едет главный агроном Лысенко – на совещание, а на обратном пути, дескать, они возьмут меня домой. Но он передал с агрономом чемодан, сказав, что в нем документы. На самом же деле в чемодане папка, а в ней – чековая книжка, на меня доверенность и выписанный чек. Агроном об этом не знает. Надо сходить в банк и получить около ста пятидесяти тысяч рублей. Они в чемодан войдут. Почему поручается это мне? В кабине трактора вообще два места, а если посылать кассира, да еще меня забирать, то ничего не получится. А машину не пошлешь – буран сильнейший.
Надо – так надо. Взял я чемодан, получил деньги, занес их в плановый отдел райсельхозуправления, и пишу себе дальше. Заходит агроном, у них перерыв на обед, говорит, еще, мол, часа два, – и поедем, потому что днем еле ехали, а ночью вообще будут проблемы. Я понял, что второй бланк сам переписать не успею, поэтому пошел в машбюро, договорился с девочками, сразу заплатил им десять рублей и отправился в плановый, заканчивать подготовку документации. Пока я перемещался по управлению, чемодан с деньгами находился там, где я его поставил, – в дальнем углу планового отдела. Чемодан приличного размера, не буду же я таскать его туда – сюда. Его пару раз переставляли приходящие уходящие посетители, и так: продолжалось часов до четырех пополудни. Девчата-машинистки закончили переписку, я оставил рабочий экземпляр и один чистый бланк плана в управлении, один взял домой, чтобы уже дома сделать еще пару копий – для банка, для райстатистики, и был готов к отъезду.
Заходит агроном, просит быстрей одеваться, ехать надо, на дворе темно уже, а буран не стихает. Сели мы в трактор. За рычагами – давнишний мой знакомый Саша Макаров, мы с ним много лет назад на тракторах работали, в одной бригаде колхоза "Красное поле". Лысенко сел с ним рядом, больше на сидении места нет, тем более, одеты были все в полушубки. Я поставил чемодан с деньгами сбоку у двери и сел на него. Поехали. Доезжаем до центра поселка Батамшинский, там тогда уже был наш райцентр, и вдруг Макаров говорит: "Чуть не забыл, здесь рядом дед Кениг живет, он мне обещал банку меда перед Новым годом, надо заехать забрать. Когда я еще попаду в район!". Ну, забрать, так забрать. Дед Кениг, депортированный из Украины немец, недавно переехал в райцентр. До этого он много лет занимался нашим колхозным садом в селе Лушни-ковка. При нем сад благоухал. Там росли и фрукты, и ягоды разные. А Саша Макаров тоже в то время жил в Лушниковке, хорошо знал деда, и когда тот приезжал к нам в село по каким-то делам, выпросил у него банку меда.
Макаров зашел в дом, минут через пять выходит, приглашает нас тоже. Я беру с собой чемодан, трактор вообще не закрывается, куча денег, хоть и не знает никто, но мало ли что. Дед Кениг был непростым человеком. Работящим, добросовестным, но расчетливым и довольно хитрым Узнав, кто остался в тракторе, а нас обоих знал прекрасно, он тут же решил воспользоваться моментом и позвать к себе.
Все-таки два колхозных ведущих специалиста, может, в чем-то помогут и т. д. В общем, зашли мы – на столе всякие разносолы (у него и в райцентре был прекрасный огород), хлеб, масло, брынза и бутылка водки. Ну, разлили – выпили ее. Лысенко говорит: "Неудобно нам пить чужое, может, у вас есть еще, чтоб в магазин не ходить?". Дед приторговывал спиртным, тут же выставил бутылку, за три рубля, естественно. Короче, поставил бутылку Макаров в благодарность за мед, еще одну, пришлось брать мне. Ну не мог же я всем сказать, что деньги у меня и т. п..
Выехали мы домой уже часов в шесть вечера. Дед от щедрот своих дал нам банку помидоров и банку огурцов соленых, а Макаров взял себе домой еще бутылку водки, нужна она была ему зачем-то. Взяли курс на Джусалу. Буран сильнейший, но насыпь высокая, и направление ветра удачное, так что дорога первое время была почти чистая. Но когда отъехали километров 5 от Джусалы, в нашу сторону, – первая же балка, и – стена снега выше капота трактора на метр. Ничего не видно. Трактор гребет снег под себя, пробуксовывает. Откроет тракторист окно – в кабине буран, невозможно дышать, закроет – вообще ничего не видно. Буран рвет и мечет. Попробовали влево – вправо и свалились в огромный кювет, едва не опрокинулись через кабину. Меня бросило в сторону Макарова, – чуть друг другу головы не рассадили. Трактор заглох. Мы несколько минут посидели, отошли от удара и опять – давай заводить двигатель: застынет – и мы застынем
Не буду утомлять читателя невеселыми подробностями той поездки, добавлю только, что в четыре часа утра мы все-таки подъехали к моему дому. Я занес чемодан, поставил его в большой комнате, попил чаю, отогрелся, завел будильник, лег, чтобы хоть пару часов поспать после всего перенесенного. Встал в половине седьмого, вышел в зал и обомлел. По всей комнате были рассыпаны деньги, и пачками, и россыпью. Мне стало нехорошо. Повернулся, а моя трехлетняя дочь, Марина, в углу, возле телевизора, строит домик из денежных пачек. Я бросился в прихожую, потом на кухню, там горела печь, жар угольный тлел потихоньку, думал, дочка и в печку успела сунуть купюры. Вроде бы нет. Собрал я деньги, кое-как втиснул их в чемодан, который дочка легко открыла. Она всегда вставала рано. Увидела чужой чемодан, открыла, а там столько очень интересного оказалось!
К восьми часам я был в конторе. Буран почти стих. Занес чемодан и чековую книжку в бухгалтерию, отдал кассиру и пошел к себе в кабинет. Сижу, работаю, как на иголках, – жду, сейчас кассир зайдет и скажет, что не хватает денег. Но ничего, обошлось. Я уже после, подумал, а если б кассир знала, что моя дочка раскидывала по дому деньги, взяла бы, да и сказала, что не хватает. Ведь я их дома не считал! Считал еще в банке! Но кассир ничего не знала, да и времена были совсем другие, и люди тоже.
Часа через два начали выдавать деньги. Народ повалил к конторе. Ко мне в кабинет буквально ввалился И.Т. Лысенко, главный агроном, мой вчерашний попутчик: "Василий Андреевич, а откуда в кассе деньги появились, я вчера десятку просил в район, так сказали, что нету?" Я спокойно так: (уже прошел стресс!) ответил: "Так мы вчера привезли!". "Шо, – перешел от волнения на украинский язык Лысенко, – цэ в том чомодани, ты виз гроши?". "Да", – говорю. Как он разошелся: да если б я знал, я б не поехал, нас могли убить, такая сумма, а копали, а буксовали, да как же это, и т. п. Успокаивал его, специально, мол, не говорил, чтобы всем было спокойнее. Не убедил – ушел он крайне расстроенный. И долго еще на меня дулся.
А я тогда все сделал правильно, и, слава Богу, все получилось нормально. А судьба – она все замечает; и вот, через 35 лет, та самая моя дочка, Марина Васильевна, которую так заинтересовал чемодан с деньгами, стала президентом АКБ "Газпромбанк".
"Мечты сбываются", – как говорила реклама "Газпрома". А бураны по нашей соленой балке и сегодня, не такое уж и редкое явление. Бураны – такие же, как и раньше, только все остальное – сегодня стало – другое…
Ночная встреча
Хорошо, что человек не знает, где упадет, а то вынужден был бы всю жизнь таскать за собой мешок соломы, чтобы смягчить место падения. Хорошо, что мы живем не в ожидании неприятностей, а постоянно надеемся на что-то хорошее и что-то лучшее. Хорошо, что не знаем, что, когда и как будет. Как говорится, судьба играет человеком, а человек играет на трубе… Так устроена жизнь. А все-таки его величество Случай или судьба-удача, занимают в нашей жизни не последнее место. Оглядываясь назад, все больше в этом убеждаюсь и благодарю судьбу, что события, участником которых я был, завершились именно так, а не иначе.
Всякое было в жизни. С высоты лет часто по-иному оцениваешь прежние события, и каждый раз философски про себя отмечаешь: "Раз живу и помню, значит, то, что раньше было со мной и вокруг меня, было хорошим".
И, слава Богу, что так.
Перевернем еще одну страницу альбома ащелисайской жизни. Так себе, частный эпизод. Таких случаев может быть, сколько угодно и где угодно. Мир их не замечает, но мы ведь только мелкие пылинки в этом огромном мире, и то, что случилось конкретно со мной много лет назад, – со мной и останется. И что удивительно, этот довольно неприятный случай, я вспоминаю не с негодованием или обозленностью, а с какой-то высокой благодарностью Судьбе и Богу.
А дело было так.
Жил и работал я тогда в Ащелисае. До города Орска, что в Оренбургской области, то есть уже в России, от нашего поселка, было чуть больше сорока километров, поэтому основные экономические, как сегодня говорят, связи, мы поддерживали с этим городом
И у нас в поселке, да и в соседних селах в те времена, не было мельниц, а в Орске действовала довольно солидная, сохранившаяся еще с царских времен. Поэтому многие крестьяне из окрестных сел, мололи там зерно на муку. Мука в Орске получалась отменная, да и зерно мололось качественное, все пшеницы – твердых и сильных сортов степной целинной зоны, с клейковиной до 40 % и более. Из такой муки замечательный хлеб получался! Белый, вкусный, упругий, как высококачественная губка.
Каждую осень, после получения натуроплаты, сельчане везли зерно на мельницу, заготавливая муку на всю длительную восьмимесячную буранную зиму. Везли по семейным потребностям, кто пять, кто десять, а то и более мешков. Обычно группировались на поездку по родне, по друзьям-знакомым. Реже, просто – кто попадал по списку. Колхоз или МТС выделяли машину, если была дорога, или трактор с санями, – и где-то месяц-полтора, продолжалась "помольная" эпопея. Пятьдесят шестой год был неплохим по урожаю зерновых. Зерна было много, половина его, к сожалению, пропала, но люди заработали в тот год неплохо, – и деньгами, и натурой. Я отработал сезон на тракторе и комбайне, тоже прилично заработал и решил купить себе баян. Сделать это можно было только в Орске. Но необходимо было потратить несколько дней на поездку на тракторе. День туда, день назад, пару дней на мельнице, – чуть ли не неделя уйдет. А мы как раз ремонтировали комбайны в мастерской, там стоял такой соревновательный дух между молодежью и "стариками", что просто так на неделю бригада не отпустит.
Но случай подвернулся. Конечно, это даже был не случай, а мое направленное действие. Дело в том, что рядом с нами в общежитии, жил тракторист Борис Забавин, целинник из Нижегородской ныне области. Работал он на тяжелом тракторе С-80 и часто ездил с зерном на мельницу. Я по-соседски попросил его, если будет возможность, взять меня напарником на один рейс.
Борис сдержал обещание и как-то раз обратился к заведующему нашей мастерской, с просьбой дать меня в напарники на один рейс, так как его сменщик заболел. Из трактористов на ремонте комбайнов был один я, и заведующий согласился, с неохотой. Как после выяснилось, напарник Забавина вовсе не болел, просто, когда Борис попросил его "заболеть", тот сделал это с великим удовольствием. Кому охота без кабины трястись при двадцатиградусном морозе два дня, тем более, что он был непьющим, по причине какой-то язвы. Ездить в такие рейсы в роли водителя или тракториста, можно было только с железным здоровьем. Ащелисайские мужики-помольцы, отрываясь от дома в город, старались как-то разнообразить свою жизнь. Они продавали часть отрубей, зерноотходов, да и муки, вроде бы как на гостинцы домой, ну и, конечно же, все дни такой "командировки" беспрерывно "причащались", как правило, до упаду.
Конечно, каждый раз люди менялись, но пили всегда, С такой публикой тяжело иметь дело тем, кто их возил. Ведь они-то, повторяю, менялись, а "водилы" были одни и те же, потому нагрузки на их организмы очень возрастали. Многие из них, после нескольких рейсов, "сходили с дистанции", но только не Борис Забавин. Этот истинно русский волжский парень, такой небольшой, кряжистый, мог выпить сколько угодно и чего угодно, тем более надурняк, так как в таких рейсах, его всегда поили клиенты.
Норма выпить для него – когда больше – нету. Он не боялся холода, и я не раз видел в окно, как он по утрам, с похмелья, бежал в трусах, в накинутом на голое тело полушубке, по снегу – за 50 метров, в общежитейский, простите, туалет… босиком. После него там оттаявший снег в форме ступней ног оставался. И ничего, никогда даже не кашлял. Так что Борис идеально подходил для таких командировок и всегда был "в спросе".
Вот к такому соседу я и попал в напарники, правда, на один рейс.
Мы приехали на городскую мельницу под вечер. Зимний день короткий. Технология передвижения довольно проста. Трактор, за ним – сани с горой мешков, за ними, – небольшая будка с печкой-буржуйкой, для пассажиров-помольцев.
Трактористы через час сменяются. Это не очень приятно, но по-другому нельзя. Трактор без кабины – груда холодного металла, ветер, мороз, поземка или буран. Час за рычагами в напряжении дорогу ищешь, час в будке греешься. Пассажиры там постоянно, печка вся красная, солярка в смеси с землей горит, жарко даже. А ты погреешься час, а потом час на морозе, и так всю дорогу "закаляешься", как та сталь: жара-мороз-жара. Конечно, в те годы мы не придавали этому значения, все последствия приходили позже…
В тот раз с нами поехал прораб МТС, надо было попутно на лесоторговой базе доски получить для ремонта кузовов автомашин и лопастей комбайновых жаток.
Приехав на мельницу, разгрузились, сдали зерно и разделились. "Помольцы" пошли на наш заезжий двор обмывать первый этап работы, муку им обещали только к вечеру завтрашнего дня. Борис пошел с ними, так как упускать такой момент после целодневной тряски поперек пашни на морозе, он просто не имел права. А я, отцепив возле мельницы будку, поехал с санями и с прорабом, на лесоторговую базу. Мельница находилась в старом городе, а база возле станции Орск, это в нескольких километрах от города в северо-восточном направлении. Пока приехали на базу, совсем стемнело, но там нас ждали. Договорились, что мы поставим трактор с санями под погрузку, утром доски погрузят, сделают из тех же досок обрешетку, а сверху мы потом уложим мешки с мукой.
Известно, что многие прорабы в нашей стране любили выпить. Наш не был исключением. Я сидел в сторожке с охранником базы, а прораб с руководством "обсуждал" деловые вопросы. Мне надо было добираться до заезжего дома, возле реки Урал. Это через весь старый город, до старого моста через Урал. На мои неоднократные напоминания о том, что надо идти, и прораб, и его собутыльники отвечали, что я еще молодой и везде успею, а трамвай со станции, в город ходит до часу ночи.
Прошло несколько часов. Из конторы вышел какой-то довольно крепкий на вид пожилой мужчина и позвал меня. Картина, которую я увидел, меня не очень обрадовала. В кромешном табачном дыму за столом, уставленным пустыми водочными бутылками и консервными банкам, спали – наш прораб и еще двое.
Мужик, что меня позвал, начал искать, что бы мне налить, но не нашел. "Слабаки, – он махнул рукой в сторону спящих, и добавил, – пошли со мной, я как раз иду в сторону вокзала, там сядешь на трамвай".
ВЫшЛИ на улицу. Мороз сильнейший, луна полная, снег так и сверкает, и скрипит на всю улицу под ногами.
Дошли до перекрестка, прямо, метров триста – вокзал, направо – дорога в город и трамвайный путь. Мужчина показал в сторону вокзала и ушел влево, бросив что-то вроде "До завтра". Я пошел в указанном направлении.
Постоял на кольце, где трамвай разворачивается. Замерз после печки в сторожке. Какой-то железнодорожник проходил мимо, сказал, что последний трамвай ушел час назад.
Что делать? Идти на вокзал? Там холодно, а я и не ел еще с обеда. Нет, пойду все-таки на заезжий двор. Здесь километров шесть, по шпалам за пару часов дойду.
Одет я был в ватные брюки, валенки, а сверх модной в пятидесятые годы вельветовой курточки с молниями, на мне была так называемая "москвичка", полупальто на вате с отложным меховым воротником и боковыми карманами.
Конечно, идти по безлюдной степи после часа ночи не очень приятно, но надо. Не скажу, чтобы я сильно боялся чего-то или кого-то, но приятного было мало. Несмотря на рассказы об орском жулье, а в этом напичканном всевозможными промышленными предприятиями городе, пролетариев хватало, и ни с какими коллегами из других стран, они соединяться не собирались, я как-то не представлял себе такой угрозы, хотя мне только четыре месяца назад, исполнилось шестнадцать.
Конечно, было подспудно какое-то опасение. Ведь под ватными брюками, у меня были поддеты обычные, в кармане которых, лежали 2500 рублей на баян… Это как-то беспокоило, но не так, чтоб уж очень.
Иду я по шпалам, от снега глазам больно. Скрип снега под моими валенками, наверное, и в городе был слышен. Постепенно согрелся. Вот уже до крайних домов – с полкилометра, настроение поднялось. И вдруг… Кажется, прямо из-под земли метрах в пяти по ходу, вырос черный на белом, огромный, как мне показалось, мужчина. Я не успел сбавить ход, и через пару секунд мы стояли лицом к лицу. Был он головы на две выше меня, сутуловатый, с продолговатым лицом потенциального уголовника.