Если беспристрастно вглядеться в основную, сквозную тему сборника "Сети", то мы увидим, что первую часть в нем составляют "Любовь этого лета" и "Прерванная повесть" - циклы о любви призрачной, обманчивой, неподлинной, то оборачивающейся внешним горением плотской страсти при отсутствии какого бы то ни было духовного содержания, то завершающейся изменой, причем изменой самой страшной, связанной с окончательным уходом в иную сферу притяжений. Вторая часть, которую составляют "Ракеты", "Обманщик обманувшийся" и "Радостный путник", посвящена возрождению надежды на новое, отрадное будущее, возникающее в процессе жизни, а не предначертанное заранее:
Ты - читатель своей жизни, не писец,
Неизвестен тебе повести конец.
И наконец, третья часть, даже лексически ориентированная на Писание, открыто провидит в жизни высший смысл, придаваемый "Мудрой встречей" с "Вожатым", который несет в себе одновременно черты и обыкновенного земного человека, и небесного воина в блещущих латах (наиболее явно ассоциирующегося со святым Кузмина - архангелом Михаилом, водителем Божьих ратей).
Еще раз повторимся, что, возможно, создание такой композиции сборника не было вполне осознанным, рациональным действием Кузмина. Побуждаемый, очевидно, личными переживаниями, он обсуждал с Брюсовым несколько иную композицию: "Получили ли Вы в достаточно благополучном виде рукопись "Сетей"? Мне крайне важно Ваше мнение о стихах, неизвестных Вам. Я писал Михаилу Федоровичу о возможном сокращении (и желательном, по-моему) "Любви этого лета". Если это не затруднит Вас, я был бы счастлив предоставить Вам это решение, равно как и выбор из 8 стихотворений ("Различные стихотворения"), где я стою исключительно только за сохранение последнего: "При взгляде на весенние цветы". Что можно опустить без потери смысла в "Прерванной повести"? "Мечты о Москве"? "Несчастный день"? "Картонный домик"?"
Получив ответное письмо, в котором Брюсов уговаривал его не сокращать рукопись, Кузмин предложил другой вариант: "Пусть будет: выбрасывать из книги я ничего не буду, но вот что я думаю. Т<ак> к<ак> последние 2 цикла не очень вяжутся с остальной книгой и т. к. я предполагаю писать еще несколько тесно связанных с этими двумя циклов, не помещать их в "Сетях", а оставить для возможного потом небольшого отдельного издания <…> Досадно, что книга уменьшается, но мне кажутся мои соображения правильными". Но в итоге книга приобрела такой вид, в каком мы ее знаем, и потому мы имеем все основания судить не по вариантам замыслов, а по конечному результату. А он, на наш взгляд, получился именно таким, как мы его изложили.
Однако размышления о структуре и смысле первого сборника стихов Кузмина увели нас в несколько более позднее время, чем то, о котором шла речь ранее, а между тем за эти неполные два года в жизни Кузмина произошло немало событий, серьезно повлиявших на дальнейшую его литературную судьбу.
Прежде всего, он стал профессиональным литератором, что принесло ему, во-первых, желанный более или менее постоянный доход, а во-вторых, втянуло волей или неволей в перипетии очень бурной литературной жизни того времени. Помимо описанных нами книг и журнальных публикаций, в мае 1907 года вышли отдельными изданиями с оформлением Сомова повесть "Приключения Эме Лебефа" и миниатюрная книжечка "Три пьесы", доставившая Кузмину больше неприятностей, чем удовлетворения. 22 октября он записал: ""Три пьесы" конфисковали", а в записи за 29 апреля - 1 мая следующего года: "Меня присудили к 200 р. или месяцу сиденья". Преследования вызвала комедия "Опасная предосторожность" с откровенными гомосексуальными обертонами.
Основного своего литературного союзника Кузмин видел в Брюсове, охотно печатавшем и поддерживавшем его произведения на страницах "Весов". В статье к брюсовскому пятидесятилетию он вспоминал: "Поза мага, взятая им одно время, я думаю, и была только поза, но Брюсов - чарователь, как немногие из талантливых людей, и я лично всегда с нежной благодарностью буду вспоминать, какой прием встретили мои первые шаги у этого, уже знаменитого тогда, хотя мы почти ровесники, поэта". Но замыкаться только на "Весах" он вовсе не собирался.
16 июня 1907 года В. Ф. Нувель сообщал Кузмину: "Только и разговора, что об "Весах", о Белом, калошах, Товарище Германе, Брюсове, Мережковских и т. д. По всем признакам против Петербуржцев вообще и Иванова в частности ведется сильная кампания в Москве, и Брюсов ей сочувствует, судя по тому, хотя бы, что о "Цветнике Ор" он поручил писать в "Весах"’- Белому, т. е. предвзятому врагу. Под впечатлением всех этих историй у меня является страстное желание издавать наш петербургск<ий> журнал, в котором принимала бы главное участие петербургская молодежь. Действительно странно, что до сих пор молодой Петербург не имеет своего органа. Но как это осуществить? Откуда взять деньги? Иванов очень мил, как всегда. Думаю, однако, что он скоро отойдет от нас, удаляясь все более в почтенный, но неживой академизм. Но главные и непримиримые враги - это Мережковские и Белый, к которым к сожалению примыкает и недальновидный, но хитрый Брюсов. Главные упреки молодым - варварство и хулиганство. Признаться, мне так надоели старые боги и старое русло, что я - "утонченник скучающего Рима" - готов ополчиться против всех этих господ, в защиту варварства и хулиганства, вносящих все-таки свежую струю, при наличности таланта, конечно. Но довольно об этом. Вышла "Проталина". Что за говно! А Маковский со своей якобы рафинированной порнографией, которою он, должно быть, страшно доволен!"
Даже далекий от литературы человек с яростью откликался на последние литературные события, тогда как Кузмин меланхолически отвечал ему: "О Брюсове, я думаю, инсинуации Лид<ии> Дм<итриевны Зиновьевой-Аннибал>. Но это хорошо, что старики бессильно ярятся, хотя и я не варвар. Милый Н<аумов> наконец прислал письмо, наиболее нежное из всех" (письмо от 16 июня 1906 года). Казалось, что литературные бои вообще никак его не трогают, и эта тактика принесла успех, желанный Кузмину: едва ли не единственный из всех писателей он с равным энтузиазмом печатался в обоих ведущих символистских журналах. Когда в конце 1906 года "Золотое руно" объявило конкурс на лучшее произведение о Дьяволе, Кузмин отправил туда рассказ "Из писем девицы Клары Вальмон к Розалии Тютель-Майер", который поделил первую премию с рассказом А. М. Ремизова "Чертик".
Печатался Кузмин и в домашнем издательстве Вячеслава Иванова "Оры". В альманахе "Цветник Ор" появилась его "Комедия о Евдокии…", а несколько позже, в конце 1908 года, отдельная книга - "Комедии" (на обложке дата - 1909). Это можно было бы специально не отмечать, если бы не желание Иванова, нигде не сформулированное печатно, но обнаруживаемое в его переписке, сделать и издательство, и альманах орудием борьбы за собственные идеалы в искусстве, противопоставляя их продукцию, тем самым, "московской" фракции русского символизма. Вполне свободно дал Кузмин согласие сотрудничества и журналу "Перевал", который вызывал гнев и негодование у "Весов".
В те же годы Кузмин входит и в театральную жизнь, причем сразу же - в ее средоточие. В 1906 году знаменитая актриса В. Ф. Коммиссаржевская (так до революции писалось ее имя) пригласила в свой петербургский театр на роль режиссера В. Э. Мейерхольда. Первоначально ее театр, основанный в 1904 году, испытывал определенное тяготение к пьесам Горького и других писателей-реалистов. Но постепенно сама Коммиссаржевская все более подпадала под влияние символизма, и ее театр все активнее стал интересоваться западным и русским модернизмом. Апофеозом этого интереса было приглашение Мейерхольда. И как бы для того, чтобы символически завершить разрыв с прошлым, осенью 1906 года театр переехал в новое помещение на Офицерской улице. Мейерхольд не только принес с собой новые идеи, но и привел большую группу московских друзей - художников и артистов. Вскоре театр на Офицерской стал одним из центров петербургской литературной и художественной элиты.
Перед открытием сезона, которое должно было состояться в ноябре, по субботам в мастерских театра, находившихся в Латышском клубе, регулярно проходили собрания. Наиболее заметные поэты, прозаики и художники столицы приглашались туда, ибо Мейерхольд, озабоченный тем, что актеры его труппы по большей части обладали традиционной актерской техникой, хотел столкнуть их в непосредственном общении с "новым искусством" и его представителями. Таким способом он надеялся добиться того, чтобы они лучше соответствовали нереалистическому стилю планировавшегося репертуара и постановок. Естественно, что Кузмин был одним из приглашенных. Эти собрания произвели на него очень большое впечатление, о чем он вспоминал через десять лет: "Первые мои воспоминания о Сапунове тесно связаны с театром В. Ф. Коммиссаржевской, сумевшей осенью того года стать соединяющим центром для художников, писателей и артистов. Пусть это потом все расстроилось: и театр остыл, и художники и поэты разбрелись кто куда, но тогда это был действительный центр, в чем, полагаю, не усумнится никто из помнящих начало того сезона. К всему боевому характеру атмосферы театра на Офицерской как нельзя больше подходила фигура Сапунова. Мне он казался олицетворением, или, вернее, самым характерным образчиком молодых московских художников, группа которых была только что выдвинута С. П. Дягилевым. И громкий московский говор, и особливые словечки, и манера при ходьбе стучать каблуками, татарские скулы и глаза, закоученные кверху усы, эпатанные галстухи, цветные жилеты и жакеты, известное рапэнство и непримиримость в мнениях и суждениях, - все было так непохоже на тех представителей "Мира искусства", которых я знавал в Петрограде, что мне невольно показалось, что вот пришли новые люди. Тогда впрочем московская группа производила впечатление больше скопом: и как-то в одну кучу валили и Сапунова, и Судейкина, и Кузнецова, и Феофилактова, и даже Милиоти. Конечно, потом, и очень вскоре, личные симпатии к ним как к художникам и как к людям отлично распределились сообразно желанию каждого, а может быть и по указанию судей, но первое впечатление было очень гуртовое".
Однако "гуртовое впечатление" у Кузмина длилось недолго. После краткого и, сколько можно судить, лишь слегка затронувшего сердце романа с К. А. Сомовым в сентябре - октябре 1906 года его сердце было свободно, и вскоре там воцарился С. Ю. Судейкин, один из прибывших с Мейерхольдом "москвичей". ("Как-то судьба все меня сталкивает с художниками". - Дневник. 29 октября 1906 года.) И этот роман долгим не был (Кузмин познакомился с Судейкиным 14 октября на чтении Блока у Коммиссаржевской, а в самом конце декабря они расстались), да к тому же Судейкин, как видно из дневников Кузмина, довольно решительно стремился избегать интимных встреч, но вспыхнувший порыв страсти был несомненным. Результатом этого романа стали цикл стихов "Прерванная повесть" и небольшая повесть "Картонный домик". Эти два произведения, общность которых бросалась в глаза даже читателю, не соприкасавшемуся с кругом знакомых Кузмина, были опубликованы летом 1907 года в альманахе "Белые ночи", и хотя в повести не оказалось пяти последних глав, утерянных в типографии, и она стала действительно "прерванной", все же появление этих двух произведений вместе производило отчасти шокирующее впечатление, прежде всего своей открытостью.
Кузмин, пользуясь достаточно простыми средствами шифровки, назвал всех персонажей своей истории, в буквальном смысле слова списанной с натуры: Михаил Александрович Демьянов - конечно, сам Кузмин (ср. пару святых Козьма и Демьян), Петя Сметанин - Павлик Маслов, Андрей Иванович Налимов - Константин Андреевич Сомов (Андреем Ивановичем звали отца Сомова), Николай Павлович Темиров - Николай Петрович Феофилактов, Вольфрам Григорьевич Даксель - Вальтер Федорович Нувель, режиссер Олег Феликсович - явно Всеволод Эмильевич Мейерхольд, Елена Ивановна Борисова - Ольга Афанасьевна Глебова (снова пара святых - Борис и Глеб), Наденька Овинова - Вера Викторовна Иванова…