Растерянной выглядела не только публика. Даже нежащиеся на блюдах бледно-розовые форели пучили свои печальные бельма на дерзкого нарушителя статус-кво. Разрядить атмосферу помог счастливый случай в обличье некоей пьяной в дымину местной достопримечательности, оказавшейся бывшим капитаном ереванского "Арарата" Седвальдом Бабаяном. Услышав знакомую мелодию, экс-по лузащитник подходит к эстраде, вырывает из рук Володи микрофон и, невзирая на полное отсутствие слуха и вокальных данных, пытается воспроизвести "Цыганочку".
Друзья его оттаскивают - тот не понимает, в чём дело: "Он поёт, и я тоже хочу петь!" Володя не уступает - вот так они поочерёдно рвут микрофон друг у друга и поют нестройным дуэтом. В конце концов "капитана" оттащили и, видимо, объяснили ситуацию, а Володя допел песню и вернулся к столу.
В Эчмиадзин нас вызвался отвезти муж подруги моей младшей сестры Долли, падкий на знаменитостей человек. Он только что познакомился с Андреем Вознесенским - тот как раз в это время жил в Доме отдыха композиторов в Дилижане (узнав об этом, Володя буквально рвался туда поехать, и мне с трудом удалось его отговорить: "Вряд ли он обрадуется, увидев тебя в таком состоянии"). Теперь этот муж подруги жаждал встречи с Высоцким.
Володя попросил Аллу Тер-Акопян поехать с нами, и она была у нас в роли гида, - насколько я помню, даже водила нас в запасники. Помню, что на Володю большое впечатление произвели внутреннее убранство древнего храма и особенно - дары армянской диаспоры католикосу, выставленные на всеобщее обозрение: он часто потом рассказывал о них в Москве.
Именно эту поездку описывает Марина Влади в своей книге. Должен признаться, мне было как-то неловко читать то, что она написала: ведь на самом деле никаких ящиков с разбитыми бутылками коньяка не было и в помине, на коленях Володя в храме не ползал и лбом об пол не бился. Стоял грустный, спокойный. Тихо сказал мне:
- Давай свечки поставим...
И мы поставили две свечи, которые нам дала Алла.
Хочу сказать, что каким угодно - но смешным в этой поездке Высоцкий не был ни минуты. А макет-сувенир Эчмиадзинского собора, который Алла подарила ему, провожая нас в Москву, долго стоял дома у Нины Максимовны.
Ещё в день приезда нас с Володей пригласили на обед к моему отцу, но из-за обилия дел договорились перенести встречу на день-два. После поездки на Севан я позвонил отцу.
- Мы вас ждём, приезжайте.
Приехали часов в семь. Расцеловались при встрече (Володя и отец были хорошо знакомы по Москве). Отец при параде - в костюме и галстуке, чему я немало удивился: на него это непохоже. Володя вёл себя абсолютно раскованно, сразу же начал рассказывать о нашей поездке к Хрущёву.
Помню, отец спросил:
- И что вы делали у этого клоуна?
Как и многие руководители сталинской школы, он не любил Никиту Сергеевича, считал, что тот развалил весь уклад государства. Володин рассказ он слушал насмешливо (но в меру, чтобы не обидеть гостя). Обедали вчетвером, обед был чисто домашним: напоказ в нашей семье не работали, гостей "на Высоцкого" не приглашали. Володя говорил о театральных делах, очень звал отца, когда тот в очередной раз будет в Москве, на спектакль "Десять дней, которые потрясли мир". Я подивился его прозорливости: отец театралом никогда не был и в театре более всего ценил, кажется, буфет с качественным пивом. Галилей, стоящий на голове, ему бы, пожалуй, не понравился, а вот спектакль с революционными матросами и ленинскими ходоками подходил по всем показателям.
Наверное, с полчаса прошло. Отец стал расспрашивать о концерте - что там и как у нас происходило; я чувствую, держится он натянуто, что-то его тревожит... Не выражало особой радости и лицо его супруги Октябрины. (В то время она работала инструктором по образованию в ЦК КП Армении и всегда была в курсе местных событий.)
Выбрав подходящий момент, Окта вызвала меня на кухню. Вид у неё был встревоженный.
- Ты знаешь, что произошло?
И рассказала, что сегодня с ней был разговор - и весьма серьёзный - от имени Первого секретаря ЦК КП Армении Кочиняна. Антон Ервандович Кочинян (в народе его называли Антон Бриллиантович) считался человеком Брежнева, он очень долго пробыл на этом посту, прекрасно знал отца и всю нашу семью.
Выяснилось, что на концертах в клубе КГБ присутствовал какой-то чиновник из идеологического отдела ЦК, который записывал всё, что происходило на сцене. Утром он подал официальный рапорт секретарю ЦК по идеологии "либеральному" Роберту Хачатряну (а тот, в свою очередь, настучал Кочиняну) о том, что сын Саака Карповича привёз в Ереван полуподпольного Высоцкого, а режиссёр Оганесян устраивает Высоцкому официальные концерты, на которых тот поёт антисоветские песни и пьёт водку на сцене (вот так "аукнулся" Володе тот стакан с водой).
Впоследствии, вспоминая обо всём этом в Москве, Володя каждый раз особенно напирал на то, что, по версии отдела ЦК, "приехал сын Саака Карповича с контрой, - то есть, значит, не я приехал с Давидом, а он со мной..."
В общем, Окте сказали, что в КГБ на нас завели дело, сотрудники отслеживают каждый наш шаг, и вообще - положение серьёзное.
- Скажи Давиду, пусть они с Высоцким срочно уезжают из Еревана. По этому делу ничего им не будет, никуда сообщать не станут, только нужно им спокойненько уехать.
Такое вот к нам было проявлено великодушие.
А у меня была совершенно другая реакция - я полез в бутылку: кто он такой, этот Кочинян, по сравнению с Высоцким?!
- Кто будет вашего Кочиняна помнить через десять лет? А знакомством с Высоцким вы всю жизнь будете гордиться, - попомните мои слова!
Но и родственников моих тоже можно было понять: конечно, Окта волновалась за свою карьеру, за моего отца. И не без оснований. На другой день мне позвонил наш администратор:
- Давид, понимаешь, - то, что я вам обещал, я сделать не могу. Я могу заплатить вам только восемьдесят рублей, по госрасценкам.
Оказалось, что его уже успели снять с работы - только за то, что он организовал концерты Высоцкого. Надо сказать, он держался хладнокровно, - по-моему, даже немного гордился тем, что довелось ему пострадать из-за привязанности к Высоцкому. Правда, непонятно, зачем он связался с клубом КГБ, - видимо, с чувством юмора у него было всё в порядке.
(Кстати, Володя ни разу не вспомнил впоследствии о судьбе этого человека. Это не чёрствость - это входило в его понимание правил игры: такие жертвы со стороны посторонних он воспринимал как должное. Да, Высоцкий не любил человечество, он любил друзей.)
Первой реакцией Володи было:
- Давай продадим куртку.
Я глянул на него с недоумением.
Много позже отец рассказывал мне, что как-то в том самом ресторане на озере Севан он стал невольным свидетелем разговора оперативников, сидевших за соседним столиком. Они говорили о "несоветском человеке" Высоцком, о его передвижениях по Еревану; говорили, что из-за него "были скомпрометированы" уважаемые люди. Выходило, что органы фиксировали тогда каждый наш с Володей шаг, и, не будь отмашки Кочиняна, нас бы охотно водворили в подвалы местного Чека. Отец в то время абсолютно не понимал, кто такой Высоцкий, но по-человечески тепло к нему относился. И сообщал всем своим оппонентам про "колдунью", которая собиралась теперь замуж за "белогвардейца" - это действовало неотразимо на всех!
Володя был ужасно расстроен этой историей с КГБ. Именно в то время он хотел каким-то образом встретиться с Брежневым и попытаться с его помощью решить свои проблемы (кто-то обещал ему устроить встречу с дочерью Брежнева). Он не раз говорил мне: "Я должен быть совершенно чистым перед этим разговором"...
В общем, мы ещё на несколько дней остались в Ереване. Ведь нельзя же было так: нам приказали - и мы уехали. К тому же мне хотелось, чтобы Володя перед возвращением в Москву пришёл хоть в относительную норму по части здоровья. Но нам уже звонили из Москвы - волновались. Беспокоился Любимов, и Тарковский упрекал Баграта, вернувшегося в Москву: "Вы с ума сошли! Какие концерты! Разве Дэви не знает, что Володе запрещено выступать?!"
В Ереване оказалось много молодых ребят, которые занимались авторской песней. Приезд Высоцкого стал для них огромным событием. Каким-то образом они узнали, где он остановился, и раздобыли наш телефон. В один из дней нам позвонили, и незнакомый голос произнёс:
- Мы бы хотели спеть Высоцкому свои песни, чтобы он послушал и оценил их.
Володя заинтересовался и согласился на встречу. Приехали. Молодые симпатичные ребята, армяне - студенты и их подруги. Не ереванцы - снимают квартиру. Скромный стол - картошка, вино. Песни ребята писали на русском и армянском языках, но пели Володе только на русском. И общались с ним так, что видно было: он для них - мэтр.
Володю эта встреча поразила: такое - и на Кавказе! Совсем иная культура - и такое отношение к нему, чужеязычному барду!
Хочу сказать, что такой популярности в Ереване не было даже у Окуджавы. Кажется, в шестьдесят девятом он приезжал в Ереван, дал несколько концертов в Большом зале филармонии, выступал по телевидению (даже рассказывал о своей матери-армянке). Никакого ажиотажа! Несопоставимо с приездом Высоцкого.
Ещё пример. Заходим утром в соседнее кафе поесть (обычный завтрак Высоцкого в Ереване: острые армянские (или арабские?) лепёшки "лакмаджу" с шампанским). Подходит мальчик-поварёнок:
- Это кто с вами? Высоцкий?
- Да.
- Можно, я к вам подсяду?
Оказалось, что он немного играет на гитаре и для него огромное событие - видеть живого Высоцкого. Володя был поражён:
- Откуда у вас такое?! Поварёнок - и столько моих песен знает!
Мальчик тут же добровольно стал его оруженосцем - сопровождал нас повсюду и проявлял невероятную преданность. В благодарность Володя показал ему несколько аккордов на гитаре и даже, что бывало очень редко, дал свой московский телефон, заметив при этом:
- Больно хороший малый.
Правда, поварёнок тогда же тихонько сказал мне, что звонить не будет: не осмелится... и добавил: "Я же понимаю, что в Москве он будет не такой".
Володя, отмечу кстати, трудно шёл на новые знакомства. Могу утверждать, что зачастую он себя от них удерживал. Вот его подлинные слова:
- Ты знаешь, мне иногда такие интересные письма приходят, так и подмывает ответить, но не могу - завязну в переписке. Или всем отвечать, или никому.
Дня через два после концерта Алла пригласила нас в гости к своим поклонникам, студентам и аспирантам физфака университета. Сказала, что будет небольшая компания, два-три человека. Никакого вина, только чай.
Привезла нас в какой-то дом. За очень скромно накрытым столом - несколько человек: молодые ребята и мать одного из них. Но минут через двадцать стали появляться совершенно другие люди - солидные, в очках, совсем другого возраста. Почти все они, как оказалось, работали в Институте физики, которым в те годы руководил академик Алиханян. Молодые поочерёдно подводят их к Высоцкому, знакомят: "Мой шеф". Второй, третий - то же самое: "Мой шеф...", "мой шеф..." Видимо, планы у ребят изменились, и они решили совместить приятное с полезным: показать Высоцкого своим научным руководителям и по этому поводу устроить настоящее застолье.
А Володя - доволен. Атмосфера дома его вполне устраивает. И учёные-физики, и Алла со своими стихами.
Ладно, если бы они просто пригласили своих "боссов": в конце концов, вполне понятное кавказское тщеславие - когда ещё представится такой фантастический случай. Но меня больше всего взбесило, что каждый из них считал своим долгом лично подойти к Высоцкому и чокнуться с ним "за талант". И в совершенно дурацком положении оказываюсь я: ясно, что одним бокалом дело не ограничится, что Володя сейчас заведётся. И запретить нельзя, не унижая его при этом.
Началось застолье, сначала скромное. Попросили Володю спеть (и гитара у них оказалась, заготовленная впрок). Володя сразу согласился и начал с "Охоты", подчеркнув при этом:
- Алла, Давид, для вас пою!
Само собой возникло своеобразное творческое соревнование: Алла читает стихи, а Володя в ответ поёт. Поочерёдно. Гости - в восторге.
Ещё до начала широкого застолья я обратился к Алле, сидевшей рядом с Володей:
- Кстати, Алла, раз уж так получилось... Спроси-ка у этих людей - всё-таки Институт физики, организация независимая, и Алиханян не робкого десятка человек, - может, они сделают в своем институте неофициальный концерт Высоцкого? Только без широкой огласки, нам уже передали приказ убираться из Еревана, а денег на билеты нет.
Институт Алиханяна всегда считался в Ереване оплотом либерализма, государством в государстве. Даже в самые глухие времена там демонстрировались фильмы Чаплина, проводились диспуты на разные темы.
И Алла тут же переговорила с гостями. Те сказали: "Да-да, сейчас мы всё устроим!" Стали звонить кому-то, объяснять ситуацию. И выяснилось, что там не решаются. Видимо, самому Алиханяну они не звонили, но... В общем, там перепугались.
А люди уже не умещаются в комнатах, толпятся где-то в подъезде. Услышав голос Высоцкого, в квартиру хлынули не только соседи, но буквально весь двор. В конце концов что-то громоздкое падает с большим грохотом - похоже, что где-то выдавили дверь. Полный аншлаг, самый настоящий бесплатный концерт...
("Помнишь, как дверь вышибли?" - с гордостью не раз потом вспоминал Володя.)
Застолье тем временем набирает обороты. Гости поочерёдно подходят к Володе с полными рюмками, говорят ему замечательные слова. А молодые постоянно наполняют его рюмку. Ничего себе, думаю, "чай на четверых"! Я, конечно, понимаю, что все они относятся к Володе с восхищением и любовью. Для них это невероятная удача, можно сказать, подарок судьбы: выпить в компании с Высоцким. А рядом ещё и Алла Тер-Акопян, местная знаменитость, - и все они ценители её таланта.
Позже, отводя мои упрёки, Алла пыталась меня уверить, что была введена в заблуждение своими юными друзьями. Но, судя по её застольному облику, жертвой обмана в тот вечер она отнюдь не выглядела. Скорее, счастливой именинницей. Наверняка, всё было с ней заранее согласовано. Уязвлённая тем, что её не позвали на официальное выступление Высоцкого, Алла устроила ему бесплатный домашний гала-концерт в кругу абсолютно случайных людей. Реванш удался на славу. Сидя теперь рядом с человеком из легенды, она как бы сама становилась её составной частью. По крайней мере, в глазах своих почитателей. Наблюдая за этой провинциальной "ярмаркой тщеславия", я невольно углубился в философские дебри, полные причудливых ассоциаций.
В те годы в советской торговле процветала стабильная система так называемых "нагрузок". Раскошелившись, к примеру, на какой-нибудь некондиционный отечественный ширпотреб типа панталон неходовой расцветки, вы могли стать обладателем дефицитных финских или югославских сапожек. "Не тот же ли коммерческий трюк, - думалось мне, - использует и сам Аполлон при выборе избранных: в нагрузку к Божьему дару впаривая его обладателю, смеха ради, какой-нибудь залежалый земной артикул?" Лживость, Тщеславие, Глупость... С этим-то лихом и приходится вековать век разнесчастному таланту...
В общем, я не сдержался, сказал им несколько весьма резких, даже оскорбительных слов и выскочил на улицу. Сижу на скамейке, переживаю. Проходит десять минут, пятнадцать... Володи всё нет. Потом оказалось, что хозяева сознательно не сказали ему о моём уходе, - иначе он, конечно, прекратил бы петь. Наконец он выпил вместе с Аллой, искал меня. Мы обнялись, словно не виделись годы.
(Именно в такие минуты я в полной мере ощущал всю силу моей болезненной привязанности к этому человеку. Чем хуже ему было, тем больше я любил его, тем сильнее было это чувство, замешанное на сострадании. А дороже всего он мне был в стандартной больничной пижаме...)
- Что случилось, почему ты ушёл?
Я коротко изложил ему своё мнение о происходящем. Володя вздохнул с облегчением:
- А я-то думал - ты на меня обиделся...
Стали выходить испуганные студенты; я им сказал на прощание:
- Что ж это вы, ребята? Обещали, что будет интимное чаепитие, а устроили целый концерт! Ему же нельзя выступать, нельзя пить!
- Мы не знали... Нас не предупредили... Мы так его любим!..
Побывали мы и у Александра Пономарёва, в его квартире на улице Саят-Нова. Помнится, с нами был оруженосец-поварёнок. На встрече присутствовали сам Пономарёв, гостивший у него брат из Донецка и врач команды. Я сразу же предупредил Пономарёва, что Высоцкому пить нельзя (коньяк уже стоял на столе). Магнитофон тоже был наготове, и Пономарёв прямо сказал:
- Володя, я очень хотел бы тебя записать!
Володя согласился и - чётко помню этот момент - начал с "Охоты на волков". Перед песней сказал:
- Посвящаю эту песню кумиру моей юности Александру Пономарёву.
А по окончании добавил:
- Когда ваша команда будет проигрывать, ставьте эту запись для игроков, чтобы их подбодрить.
Запомнился вопрос удивлённого врача:
- Так он что же, выходит, как наш Саят-Нова?
Не желая его сильно расстраивать, я по-армянски же шепнул ему:
- Только чуток повыше.
Пробыли мы там часа полтора-два. Володя много пел, в том числе из Вертинского. По-моему, Пономарёв записал целую бобину. Можно считать этот вечер пятым концертом Высоцкого в Ереване.
Ещё запомнилось, что Володе нужна была медицинская справка для театра, и я спрашивал врача команды, сможет ли он ему в этом помочь. Что-то у них не получилось, - эту справку потом ему сделал муж моей старшей сестры Лиды.
Из квартиры Пономарёва мы позвонили Алле и снова встретились с ней у Вари на Киевской. Помню, что в этот вечер Володя так стиснул колено Аллы, что та вскрикнула: "Володя, мне же больно!" - этот жест Володи я понимал так: пойми же, как мне плохо...
Чтобы хоть как-то убить время, я предложил Володе заехать на пару часов к моей младшей сестре Долли, отмечавшей день своего рождения. Не желая, видимо, быть заподозренной в тщеславии, она нас к себе не пригласила. Долли была почти нашей ровесницей, и мне казалось, что общение с её привлекательными подругами поможет хоть на время развеять Володину хандру. И с Долли, и с её мужем Володя был уже знаком по Москве. Жили они с двумя малолетними сыновьями в однокомнатной квартирке-конуре в непрестижнейшем районе "ереванских Черёмушек".
Поздравив сестру, Володя шепнул ей, что у него тоже двое мальчиков. Едва сев за стол, он попросил гитару, чтобы в виде подарка ко дню рождения спеть несколько песен. И это после записи целой катушки у Александра Пономарёва! Гостей было немного: две-три Доллины подруги и отец. Гитара быстренько нашлась у соседей, и Володя с ходу врубил во всю мощь "Цыганочку". Перепуганные дети тут же проснулись, подруги же выглядели ошеломлёнными этим неурочным натиском боли и отчаяния. У них хватило такта остановить принявшегося из вежливости аплодировать отца: "Так не принято". Но более всего удивил меня Саак Карпович своей идеологической чуткостью. Нет, видно не зря ел он при Сталине свой хлеб на посту секретаря ЦК по агитации и пропаганде. Внимательно вслушиваясь в текст "Цыганочки", он, видимо, пытался уловить и её подтекст. Вопрос, заданный им исполнителю по окончании песни, говорил о том, что в этом он преуспел вполне:
- Значит, ты считаешь, что всё не так, Володя?
Володя только устало кивнул головой и потянулся к рюмке.