"Денежные" комедии Моэма смотрятся, играются и читаются легко и непринужденно по той причине, что они динамичны ("Не отклоняйтесь от главного и сокращайте где только возможно", - учил Моэм начинающих драматургов), неглубоки, непритязательны, а порой и легкомысленны. "Драматург вовсе не должен быть рабом высоких материй и глубокомысленных тем, - напишет Моэм в 1931 году в предисловии к сборнику своих избранных пьес. - Он вправе писать комедии. Требование жизнеподобия нанесло этому жанру немалый вред…"
А еще смотрятся пьесы Моэма так хорошо потому, что персонажи его комедий в исполнении превосходных актеров владеют искусством изящного афоризма, отличаются искрометным юмором, то и дело вступают в остроумные перепалки. И в этом смысле пьесы Моэма восходят к старой, почтенной английской традиции, заложенной еще драматургами эпохи Реставрации. Они ни в чем не уступают не только салонной комедии прочно забытых в наше время старших современников Моэма Пинеро и Джонса, но и такой признанной классике, как "Идеальный муж" или "Как важно быть серьезным" Оскара Уайльда - непревзойденного мастера насыщенного парадоксами и афоризмами диалога. Судите сами. "Во время званого обеда следует есть вдумчиво, но не слишком много, говорить же - много, но не слишком вдумчиво". Или: "Когда сорокалетняя женщина говорит мужчине, что она годится ему в матери, он должен немедленно обратиться в бегство". Или: "Вы вышли замуж по любви, леди Селленджер? - Да, но не хочу, чтобы дочь совершала ту же ошибку". Или: "Когда я был молод, кому-то пришло в голову, что я циник, и с тех пор, стоит мне сказать, что сегодня отличная погода, как меня обвиняют в чудовищном цинизме". Или: "Я рада, что не верю в Бога. Когда я вижу, какие несчастья творятся на свете, мне начинает казаться, что нет веры более низкой". (И это написал человек, которого в детстве несколько лет воспитывал приходской священник!) Или: "О, если б добродетельные люди были хоть чуточку менее самодовольны!" Или: "Философ напоминает альпиниста. С трудом вскарабкавшись на гору, чтобы увидеть восход солнца, он обнаруживает на вершине сплошной туман и спускается обратно. Но только очень честный человек не скажет вам, что наверху ему открылось ошеломительное зрелище". Или: "Давно известно, что даже крайне безнравственный, на взгляд рядового человека, образ действий утрачивает ореол аморальности, если следовать ему неукоснительно". Или: "Всегда следует культивировать собственные предрассудки". И это не Уайльд - это Моэм.
Легкие, хорошо сделанные (well-made) пьесы нравятся зрителям и, соответственно, - директорам театров, антрепренерам и импресарио. Нравятся за снисходительный цинизм, за юмор, за изящное, без тени морализаторства описание сумасбродств светского общества. Но не нравятся автору, хотя даются ему легко - на написание "полнометражной" пьесы у Моэма редко уходило больше месяца, по одному акту в неделю, и еще месяц на редактуру; работал Моэм, как всегда, регулярно, четко, продуманно и крайне методично. Писатель вспоминает, что, по существу, каждый день придумывал сюжет для новой пьесы, а иногда два или три сюжета. В пору увлечения театром Моэм подписывался на вырезки из газет с рецензиями на свои спектакли - "радовался, когда меня гладили по головке, и огорчался, когда нещадно секли", и отказался от подписки, лишь когда начал путешествовать и газеты стали доходить лишь через три-четыре месяца, теряя всякий смысл, ведь рецензии представляют интерес только на следующий день после спектакля…
Верно, даются пьесы ему легко и легко приносят много денег; главного же - творческого удовлетворения - не приносят. Вот что говорилось в статье "Трагедия театрального успеха мистера Моэма", напечатанной в журнале "Современная литература": "Когда мистер Моэм писал серьезные пьесы, его никто не воспринимал всерьез. Теперь же, когда он пишет легкомысленный вздор, ему рукоплещет весь театральный Лондон".
Писателя, как видно, эти слова задели, хотя не вполне понятно, когда это он "писал серьезные пьесы", и вскоре после этой публикации Моэм заявил, что пьесы салонные, развлекательные ему надоели и он хочет писать пьесы проблемные. Как Шоу. "Своими пьесами он всем нам подложил свинью", - сказал однажды Моэм про автора "Дома, где разбиваются сердца". Он словно забывает собственные слова о том, что главная задача драматурга - забавлять зрителя, что идеи - "не дело драматургии". "Осточертел мне весь этот театральный бизнес… - с нескрываемым раздражением пишет Моэм в письме Аде Леверсон. - С какой стати Фромен хочет от меня легких пьес? Он что, думает, я буду повторяться? Если он полагает, что я нужен только для того, чтобы своими шуточками отвлекать зрителя от серьезных пьес Гренвилл-Баркера и Голсуорси, пусть пишет пьесы сам!"
Моэм искренне возмущен, ему начинает казаться, что легкие пьесы у него получаются, а вот серьезные - нет; впрочем, их и серьезными-то можно назвать с большой натяжкой. Да и эдвардианскому зрителю хочется спектакля развлекательного, а не проблемного. Проблемные пьесы Моэма, вроде "Десятого человека", "Смита" или "Грейс", играются несколько десятков спектаклей, после чего бесследно сходят со сцены, словно доказывая сказанное Моэмом в книге "Подводя итоги": "Тот, кто пишет пьесы идей, сам себе роет яму".
Сходят со сцены во многом потому, что высокая мораль в эдвардианскую эпоху - не то что в викторианскую - не в чести. А также потому, что мораль эта, прямо скажем, примитивна, надуманна, выпирает наружу. Вдобавок сюжет их затаскан, диалог банален, характеры большей частью довольно примитивны, в них отсутствует то, что принято называть театральностью, сценичностью.
В комедии "Смит" четырем светским дамам, играющим с утра до вечера в бридж, напрочь позабыв о семейных заботах и обязанностях (ребенок одной из них, миссис Розенберг, тяжело заболевает и умирает, пока мать доигрывает очередной роббер), довольно ходульно противопоставляется трудолюбивая, разумная, благопристойная служанка Смит. Не случайно именно ее и берет в жены только что вернувшийся из Родезии и порывающий со своим циничным окружением герой пьесы с говорящей фамилией Фримен (то бишь - свободный (free), не скованный условностями человек).
Столь же очевиден моральный "посыл" и в "Грейс". Сквайр должен уволить своего егеря из-за того, что с ним согрешила его дочь Пегги Ганн, которая в финале пьесы, чтобы спасти отца, кончает жизнь самоубийством. В это же самое время жена сквайра Грейс безнаказанно изменяет мужу. Итог пьесы подводит циничный любовник главной героини: "Она (Пегги) поступила не в пример хуже тебя, - успокаивает он Грейс. - Дала себя вывести на чистую воду".
Ничего удивительного, что обе пьесы, и "Смит", и тем более "Грейс", зрители встретили с прохладцей, спектакли шли недолго. Не спасли даже превосходные актерские работы. Мари Лор отменно сыграла роль служанки Смит, чье имя отсутствует конечно же не случайно: она, как и Фримен, - образ собирательный. В Грейс, чье поведение при всем желании приличным не назовешь (одно из значений слова grace - приличие, такт), мастерски перевоплотилась Айрин Вэнбру.
И вместе с тем и критики, и сам Моэм совершают ошибку, разделяя его комедии на проблемные и развлекательные, на "серьезные пьесы и легкомысленный вздор", если воспользоваться формулой автора статьи "Трагедия театрального успеха мистера Моэма". Лучшие пьесы драматурга (а они - впереди) докажут, что и легкая салонная комедия, которая так удается Моэму, способна "ставить проблему". Да и вообще говорить о беспроблемности, легковесности комедий не вполне корректно, как сказали бы математики. Самая смешная, легкомысленная комедия, если ее создали такие мастера, как Шекспир, Мольер, Бен Джонсон, Шеридан или Гоголь, если в ней играют такие мастера, как Мольер, Чаплин, Щепкин или Андрей Миронов, - легковесной в принципе быть не может. Что-то серьезное, значимое за смехом, даже самым беззаботным, незлобивым, за безудержным весельем на подмостках и в зрительном зале всегда отыщется: "…сказка - вздор, да в ней намек…" Говорил же Александр Дюма, что самое главное в пьесе - это то, что происходит за сценой, а не на ней. Добавим от себя: самое главное в хорошей пьесе.
В такой, например, как комедия Моэма "Круг", которая уже без малого век, с 1921 года, с неизменным успехом играется в английских и американских - и не только - театрах. О ее успехе и мастерстве автора косвенно свидетельствует и вердикт "буржуазная безыдейность", с которым "Круг" был снят с постановки в Московском театре драмы в достопамятном 1946 году.
На первый взгляд это и в самом деле веселая, эксцентрическая, "безыдейная" комедия, пьеса, что называется, "приятная во всех отношениях". Тут и ласкающая взгляд обстановка: особняк, про который сказано, что "это не дом, а достопримечательность", величественная гостиная, георгианская мебель, которую больше собственной жены лелеет 35-летний хозяин дома, подающий надежды политик и коллекционер антиквариата Арнолд Чампьон-Чини. Тут что ни реплика, то афоризм, каламбур, острота, игра слов; действующие лица, "привлекательные, хорошо одетые люди", как и полагается в салонной комедии из жизни высших кругов, шутят и подначивают друг друга - и за светской беседой, и за ужином, и за теннисом, и за бриджем. "Обуваясь, женщина не преминет попудриться". Или: "Если не чертыхаться, когда происходит черт знает что, то когда же еще чертыхаться?" А происходит в благородном семействе Чампьон-Чини и впрямь "черт знает что". На голову молодого политика, члена парламента Арнолда и его жены Элизабет одновременно сваливаются его давно разведенные родители. Отец, Клайв Чампьон-Чини, в прошлом тоже политик, теперь же - пожилой повеса из тех, что "бремя лет несут с легкостью". И его бывшая жена леди Кэтрин Чампьон-Чини со своим другом лордом Портьюсом, старым брюзгой и грубияном, любящим крепкое словцо и решительно всем - и всеми - недовольным.
Тридцать лет назад, когда Арнолду не было и пяти лет, леди Китти, "веселая миниатюрная дама с крашеными рыжими волосами и наведенными щеками", которая называет себя прирожденной актрисой ("Проживи я жизнь сначала, я бы конечно же пошла на сцену") и любит сострить: "У кого-то получается стать матерью, а кто-то остается женщиной", убежала, "забыв честь, долг и приличия", с чужим мужем, причем убежала совершенно неожиданно, оставив обожаемому супругу записку, что к обеду не спустится. И вот теперь, спустя тридцать лет, "шалунья леди Китти" со своим вконец одичавшим от жизни "во флорентийской глуши" лордом-сумасбродом приезжает из Италии повидать сына, которого, естественно, не узнаёт, хотя в порыве экзальтации не устает повторять: "Я узнала бы тебя из тысячи".
Налицо, таким образом, два излюбленных приема салонной комедии вообще и комедий Моэма в частности: нежданное появление и нежелательная встреча. Арнолд и Элизабет в сложном, щекотливом положении, лорд Портьюс ворчит, Клайв на удивление толерантен, легкомысленная же, экзальтированная леди Кэтрин, списанная Моэмом - в чем мы вскоре убедимся - со своей жены, не закрывая рта, не замечая происходящего, беззаботно щебечет, отчего зрители покатываются со смеху. В комедии всегда так: чем сложнее приходится действующим лицам, тем веселее зрителю, тем непринужденнее его смех.
Однако нащупываются проблемы и в беззаботном, казалось бы, "Круге". Проблемы не социальные - героям делить нечего, а психологические: многое в этой пьесе связывает ее с рассказами и романами писателя, с его собственной жизнью и устоявшимися взглядами на жизнь. Помимо "стрекозы" леди Кэтрин, про которую в свое время, когда она, презрев свое завидное положение и не менее завидное состояние, бежала из дома, пели: "Шалунья леди Кити сказала всем: "Простите"", выведен в комедии и "муравей" - плантатор из Объединенных Малайских Штатов Тедди Лутон. В отличие от Арнолда, Лутон, во-первых, делает дело, а не треплет языком почем зря, а во-вторых, влюблен в Элизабет, женщину, как и он сам, "правильную" - смелую, стойкую, искреннюю, и пользуется ее взаимностью. В-третьих же, Лутон, этот английский Лопахин, является до некоторой степени рупором излюбленных авторских идей. Идей этих, собственно, две. Первая: следует по возможности держаться подальше от Англии. Вторая: следует по возможности держаться подальше от жены. Про прохладное отношение Моэма к родине говорить уже приходилось; про более чем прохладное отношение к жене, про которую читатель пока ничего еще не знает, - еще предстоит.
Эти две любимые моэмовские темы Лутон в чистосердечном разговоре с Элизабет (в котором не встретишь ни одной остроты или каламбура) ухитряется выразить в одной фразе: "В Англию потрясающе возвращаться, но жить я тут не смогу; это - как с заочной любовью: рядом с возлюбленной ты от нее взвоешь". Моэм, кстати, и "взвыл": блестяще воплотив обе свои излюбленные идеи в жизнь, во все времена старался держаться и от Англии, и от жены подальше. Вот и Лутону куда привольнее жить не в Лондоне, которому "трудно угодить", где "все делается через силу, по обязанности", где люди, как муж Элизабет Арнолд и ее свекр Клайв Чампьон-Чини, неискренни, лицемерны и манерны, - а в Малайских Штатах. В Малайзии масса преимуществ: любимая, хоть и очень тяжелая, работа, "всесезонное" голубое небо, купание, охота, сад с цветами.
Лутон и Элизабет тем самым выступают антиподами Арнолда и леди Китти. Первые чистосердечны, главное же - воспринимают жизнь всерьез, отвечают за свои слова и поступки - именно в этом смысле надо понимать признание Лутона: "Во мне нет ничего романтического". Вторые - "сплошная мишура", если воспользоваться меткой характеристикой Клайва своей бывшей супруги: "Ее сердце так же нарумянено, как лицо, она - сплошная мишура". Героев своей "безыдейной" пьесы Моэм располагает словно на двух уровнях - карикатурном и человеческом. На человеческом - "правильные", "не желающие угождать Лондону" Элизабет и Тедди Лутон, а также лорд Портьюс, осознавший в конце пути, что свою жизнь - профессиональную и личную - загубил он сам. На карикатурном - Арнолд и его родители, Клайв и леди Китти, которая уверяет, что "без помады она погибший человек", жалуется, что тридцать лет "прожила в антисанитарных условиях в грязнущем мраморном палаццо".
Так, сквозь "хорошо сделанную" салонную комедию проступает довольно едкая пародия на семейную "идиллию" "чемпионов" (Чампьоны конечно же фамилия говорящая), на их светское благополучие, чья "единственная перспектива - переодеться к обеду".
Свою же творческую "перспективу" в 1910-е годы Моэм видел не в театре, а в прозе, тем более что театральная среда ему надоела. "Этот мир, при всем его блеске, удручающе безумен. Люди, наседающие этот мир, прелестны, но инфантильны - это сущие дети, - вспоминал впоследствии писатель. - Детей этих я очень любил, но их часто хотелось отшлепать, - а ведь не отшлепаешь же Этель Берримор!" В театр Моэм еще вернется. Лучшие пьесы, такие, как "Круг", "За услуги", "К востоку от Суэца", еще будут написаны и поставлены, но произойдет это уже "в другой жизни".
Одна из сильных сторон Моэма - профессионального литератора - умение и желание учиться на собственных ошибках. Он решил, пусть и опрометчиво, что легкие комедии у него получаются, но ему не интересны, проблемные же пьесы ему интересны, но не получаются, - а следовательно, пора вновь сменить курс. И за два-три года до начала Первой мировой войны, сделав себе имя на театральном поприще и заработав (на нем же) много денег, Моэм вновь возвращается в прозу. Еще недавно он не мог даже предположить, что это произойдет. Писатель вспоминал потом, как однажды, проходя мимо "Комеди-тиэтр", где с успехом шла "Миссис Дот", он взглянул на заходящее солнце и с облегчением сказал себе: "Слава богу, теперь я могу смотреть на закат, не думая о том, как его описать".
Глава 9
Несостоявшийся брак и две встречи
Но прежде чем рассказать о задуманном Моэмом большом романе, о его странствиях и о его послевоенной большой и малой прозе, займемся прозой его жизни.
Пока в голове у Моэма зрел план автобиографического романа, который он напишет, радикально переделав несостоявшийся "Творческий темперамент Стивена Кэри", он надумал жениться. "Одно время я развлекался тем, что воображал себя женатым человеком, - напишет Моэм в книге "Подводя итоги". - Женатым в принципе, а не на какой-то конкретной женщине. В браке меня привлекали условия женатой жизни. Женившись, я обрел бы покой… покой и устоявшуюся и достойную жизнь. Я стремился к свободе и полагал, что обрету ее в браке".
Хотя Моэм и пишет, что хотел жениться "в принципе", а "не на какой-то конкретной женщине", избранница у него имелась. И не кто-нибудь, а его многолетняя любовница, ренуаровская красавица, актриса "на вторых ролях" Сью Артур Джонс, которая недавно в очередной раз развелась - влюбчива была до крайности. Влюбчива, но, как утверждает писатель, не порочна. "Она не была порочна, - пишет Моэм в книге воспоминаний "Вглядываясь в прошлое". - Просто она считала естественным, что ужин с мужчиной должен закончиться постелью". История сватовства Моэма - это история о том редком случае, когда ужин Сью Артур Джонс с мужчиной не закончился постелью.
Осенью 1913 года и Моэм, и Сью волею случая оба оказались в Северной Америке. Писатель жил в Малитобе, на западе Канады, где в глуши канадских прерий (и это не истертая метафора, а констатация факта) трудился над римейком "Укрощения строптивой" - пьесой "Земля обетованная", заказанной ему Фроменом, в связи с чем в письме своей знакомой Мейбер Бердслей он писал: "Только что вернулся из диких мест и должен сказать, что цивилизация мне больше по душе… Опыт, впрочем, был любопытный, прерии же, даже под снегом, до сих пор стоят у меня перед глазами". Надо сказать, что в жизни Моэма "дикие места" и "цивилизация" - это типичная диалектическая борьба противоположностей, которую мы изучали в школе. Из "диких мест" его - и многих его героев - будет "тянуть" обратно в цивилизацию. Находясь же в условиях цивилизованных, он будет стремиться в "любопытные" дикие места.