Он отличался отменным здоровьем, хотя за свою долгую жизнь ему пришлось переболеть и туберкулезом, и дизентерией, и ущемлением грыжи, и - не один раз - малярией. При этом до девяноста лет он ежедневно часами плавал в бассейне, взбегал, точно мальчишка, по крутой лестнице, ходил на яхте, во время путешествий проделывал огромные расстояния пешком. И при этом был необычайно мнителен, заботился о своем здоровье, лечился грязевыми ваннами, занимался омоложением организма, почти каждый год проводил по месяцу в лечебницах разных стран "в целях профилактики". "Стоит мне простыть, - писал Моэм в 1952 году в сборнике "Переменчивое настроение", - и я незамедлительно ложусь в постель. Аспирин, грелка, ромовый пунш на ночь… и я готов побороться с болезнью". Силы, скажем прямо, были явно не равны, и болезнь быстро отступала.
Моэм вел огромную переписку - в основном сам, а не через секретаря, - подробно и обстоятельно отвечал на все без исключения письма (а их приходило несколько десятков каждый день), в том числе и на письма недоброжелателей. Что не помешало ему в 1957 году обратиться через "Дейли мейл" ко всем своим адресатам, у кого сохранились его письма, с просьбой их вернуть или же уничтожить. Сам же Моэм в старости чуть ли не каждый вечер забавлялся тем, что устраивал, как он называл, "всесожжение": сжигал в камине письма и прочие бумаги из семейного и литературного архива. Одной из навязчивых идей старика было любой ценой лишить его будущих "жизнеописателей" материалов для биографии, о чем уже шла речь в предисловии и будет сказано в последней главе.
Писал он, как уже говорилось, не больше трех-четырех часов в день; когда путешествовал, по большей части вообще ничего не писал, кроме писем и коротких набросков. И при этом ухитрился только с 1931 по 1939 год опубликовать девятнадцать (!) книг: три романа, и два сборника рассказов, не печатавшихся прежде в журналах, и два сборника пьес, и путевые очерки, и эссеистику. И заработать миллионы долларов. При этом Моэм никогда не стремился работать весь день, тем более ночь напролет. "Если Чарлз Дарвин, - шутил он, - работал ежедневно не больше трех часов и сумел изменить весь ход человеческой мысли, то с какой стати я, который никогда не имел в виду ничего менять, должен трудиться дольше?.." Но и за три часа Моэм успевал чрезвычайно много. Вот что значит жесточайшая самодисциплина, ему во все времена столь свойственная. Вместе с тем - еще один парадокс моэмовского характера - самодисциплина сочеталась у него с тягой к развлечениям (карты, застолье, яхта, увеселительные поездки) - но в умеренных дозах: делу время - потехе час.
Число подобных парадоксов, несоответствий, несочетаемостей в характере и поступках Сомерсета Моэма можно было бы, как говорится, "множить и множить". Но мы уже и без того слишком забежали вперед и пора возвращаться на пятнадцать лет назад, когда в жизни Моэма еще и намека не было ни на "Мавританку", ни на развод с Сайри (еще не было, собственно, даже свадьбы), ни на шпионскую деятельность…
Глава 14
Боец невидимого фронта
Своему успеху в литературе и театре Моэм обязан исключительно самому себе. Говорил же он Годфри Уинну: "Я писатель, который сделал себя сам". А вот своей карьере (впрочем, незадавшейся) разведчика - Сайри Уэллкам. Вскоре после приезда Моэма из Фландрии в отпуск в июле 1915 года Сайри знакомит писателя с любовником своей подруги, сэром Джоном Уоллинджером, сотрудником внешней разведки, ответственным за разведывательную деятельность во Франции и Швейцарии.
Уоллинджер (секретная кличка - "Р"), человек с виду простоватый, а на самом деле - весьма ушлый и проницательный, предлагает Моэму, узнав, что тот в совершенстве владеет французским, да и немецким тоже, переквалифицироваться из санитара-водителя авточасти Красного Креста в тайного агента. "Поживете, - вербует Моэма Р., - несколько месяцев в нейтральной Швейцарии, сочините там очередную пьесу, а заодно, в свободное, так сказать, от творчества время, поработаете резидентом британской разведки. Замените нашего постоянного агента, а то у него нервы сдали".
Информация про агента, у которого "сдали нервы", не может не настораживать, но предложение заманчиво, и Моэм без лишних раздумий его принимает. Во-первых, как мы знаем, он азартен, любит все новое, неизведанное. Во-вторых, и это нам тоже известно, он любит путешествовать, терпеть не может сидеть на месте. В-третьих, он по-прежнему преисполнен патриотических чувств, при этом работа в Красном Кресте ему уже порядком наскучила и он бы с удовольствием послужил родине в ином качестве. И, наконец, в-четвертых, он уже тогда, в 1915 году, на заре отношений со своей будущей женой, предпочитает держаться от Сайри, тем более Сайри беременной, подальше.
Моэм и Р. ударяют по рукам, и в октябре 1915 года английский прозаик и драматург, он же агент британской разведки Уильям Сомерсет Моэм с легким сердцем отбывает в Женеву. Отбывает Моэмом, а прибывает в женевский отель, на место своей новой службы, Эшенденом.
Под этим именем Моэм выступает в качестве рассказчика от первого лица в одноименном сборнике рассказов "Эшенден, или Британский агент", в которых описывается его жизнь в Швейцарии в роли тайного агента британской разведки. А также - в романе "Пироги и пиво", где тоже присутствует повествователь от первого лица и его тоже зовут Эшенден. А также в рассказе "Санаторий" из сборника "Игрушки судьбы", где описывается быт туберкулезного санатория на севере Шотландии, известного Моэму не понаслышке. Эшенденом звали одного из соучеников Моэма в Кингз-скул; кто был этот соученик, что он собой представлял, как Уилли к нему относился, - "история умалчивает". Известно лишь, что в 1954 году на вопрос невестки другого своего школьного приятеля, почему в книгах Моэма так часто встречается это имя, писатель ответил: "Фамилию Эшенден я выбрал потому, что, подобно Дриффилду и Ганну, фамилия эта часто встречается в окрестностях Кентербери, где я провел свою юность. Первый слог этой фамилии (ash - пепел, зола) показались мне весьма значимыми".
Рассказчик Эшенден и в самом деле неуловимый, зыбкий, как пепел, предельно объективен и абсолютно не эмоционален, на описываемые события смотрит бесстрастно и со стороны. Неуловима, зыбка, туманна и его деятельность в роли тайного агента английской разведки в нейтральной Швейцарии: Эшенден, как правило, сам не знает причин, которыми руководствуется, целиком полагаясь на всесильного и неуловимого Р. Об этой его (соответственно, и Моэма) прямо-таки кафкианской деятельности нам известно - в том числе и из сборника "Эшенден, или Британский агент" - немногое.
Эшенден-Моэм живет в женевском отеле, сочиняет комедию "Кэролайн", в которой угадываются их с Сайри непростые отношения, читает "Исповедь" Руссо, гуляет по старому городу, катается на лодке по Женевскому озеру. А в свободное от творческо-бездельной жизни время, строго следуя рекомендациям Р., поддерживает связь с другими агентами Антанты, строчит длинные (и едва ли кому нужные) отчеты, либо ездит в Берн, либо, переплывая на пароходе Женевское озеро, направляется во Францию, в Тонон, для получения дальнейших инструкций из Лондона. По приезде в Швейцарию первым делом отправляется в Люцерн, где устанавливает слежку за подозрительным англичанином, который хорош всем (обходителен, отзывчив, образован, сдержан), кроме одного - женат на немке. Этот эпизод своей славной и на удивление, как сказали бы теперь, "комфортной" разведдеятельности, в которой нет места ни выстрелам, ни преследованиям, ни допросам, ни отравлениям, описан Моэмом в рассказе "Предатель".
На "невидимом фронте" Моэм "провоевал" недолго - в общей сложности не больше года, с осени 1915-го по июль 1916-го. За это время съездил в феврале 1916 года в Лондон на премьеру "Кэролайн", принимал у себя в Женеве Сайри - слишком спокойная, размеренная жизнь в Швейцарии ей быстро наскучила. А весной 1916-го обратился к Р. с просьбой освободить его от "занимаемой должности" - очень возможно, азартный Моэм, когда принимал предложение сэра Джона Уоллинджера, рассчитывал на что-то более увлекательное, интригующее. И рассчитывал зря: Р ведь предупреждал его, что никакой романтики и героики в его работе не будет. И не было. "Работа сотрудника внешней разведки, - напишет Моэм, исходя из собственного опыта и уже не питая никаких иллюзий, в предисловии "От автора" к сборнику "Эшенден, или Британский агент", - в целом крайне однообразна и нередко совершенно бесполезна".
Насколько эта работа была полезной, сказать трудно, но вот в том, что вся вышеприведенная информация о секретной деятельности Моэма в Швейцарии ненадежна, сомневаться не приходится; пишет же он в предисловии "От автора", что "факт - плохой рассказчик". Нельзя полностью исключить поэтому, что описанные в рассказах события выдуманы от начала до конца, хотя "выдумщик" из Моэма плохой - обычно в своей художественной практике он придерживается того, что принято называть "правдой жизни"; в его устах "факт - плохой рассказчик" - не более чем фигура речи.
Выдуманы эти рассказы или нет, но первоначально их вошло в сборник не пятнадцать, а вдвое больше, однако четырнадцать из них Моэм впоследствии уничтожил - и, скорее всего, не потому, что они не устраивали его с художественной точки зрения, а оттого, что не хотел (боялся) выдать "военную тайну". Настолько не хотел, что не устает повторять: "Жизненный материал, который эта работа дает писателю, - бессвязен и невыразителен; автор сам должен сделать его связным, волнующим и правдоподобным". Не верьте, дескать, ни одному моему слову.
О правдоподобии, как уже было сказано, мы можем только догадываться, но ни связным, ни волнующим автор, следует признать, этот жизненный материал не сделал. Рассказы - под стать шпионской деятельности самого Моэма - монотонны, скучноваты, однообразны и, главное, почти бессюжетны. В них - хотя "шпионский жанр", казалось бы, обязывает - напрочь отсутствует то, что по-английски называется трудно-переводимым словом suspense. Исключением является разве что "Джулия Лаццари". Как же мало похожи они на увлекательные, читающиеся на одном дыхании шпионские романы Джона Ле Карре или нашего Юлиана Семенова. Забавно, кстати, что Ле Карре, в чьих книгах деятельность разведчика - не грязная и скучная работа (а часто и отсутствие таковой), как у Моэма, а увлекательный, динамично написанный триллер, пишет о воздействии сборника "Эшенден" на свои романы: "Рассказы из цикла "Эшенден", безусловно, на меня повлияли. Моэм был первым человеком, который писал о работе разведчика без вдохновения, руководствуясь исключительно прозой жизни и не скрывая при этом своего разочарования". Еще более высоко оценивает написанные "без вдохновения" шпионские рассказы Моэма классик американского "крутого" детектива Реймонд Чандлер. "За исключением Ваших, значительных шпионских книг нет - я проверял и знаю, - писал Моэму в 1950-е годы Чандлер. - Есть приключенческие истории с, так сказать, шпионским элементом, но очень уж они искусственны. Слишком много бравады, тенор поет слишком уж громко и надрывно. К Вашему Эшендену они имеют такое же отношение, как опера "Кармен" - к устрашающей маленькой новелле Проспера Мериме".
А вот Дэвид Герберт Лоуренс "Эшенденом" - как, впрочем, и его автором - не вдохновился. В рецензии на "Эшендена" для лондонского журнала "Вог" Лоуренс, который Моэма как писателя ставил невысоко, к тому же завидовал его успеху и процветанию, ругает автора "Эшендена" как раз за то, за что хвалят его Ле Карре и Чандлер. "Эти якобы серьезные истории - сплошная фальшивка, - не без известной предвзятости пишет автор "Любовника леди Чаттерлей". - Мистер Моэм - великолепный наблюдатель. Люди, место действия его рассказов выходят у него лучше некуда. Но стоит его столь метко схваченным персонажам начать действовать, как начинается фальшивка".
Если у Лоуренса претензии к Моэму носят характер главным образом эстетический, то у рецензента "Литературного приложения к "Таймс"" - претензии иного - морального свойства. "Никогда еще не было и, наверно, не будет с такой убедительностью продемонстрировано, что в контрразведке нет места людям щепетильным, с чистой совестью", - автор рецензии явно обижен за "рыцарей плаща и шпаги". Рассказы из цикла "Эшенден" могут не понравиться - Лоуренс прав - своим бездействием и какой-то, я бы сказал, отрешенностью от реальности - не самое лучшее качество для агента контрразведки. Странно, однако, читать, что образцовый шпион должен, оказывается, отличаться щепетильностью и чистой совестью. У Эшендена, "бойца невидимого фронта", даже когда он бестрепетно отправляет на верную смерть героя рассказа "Предатель" или хладнокровно планирует взорвать военный завод, что чревато многочисленными жертвами, с чистой совестью все в порядке - в конце концов он выполняет свой долг; сказано ведь: "на войне как на войне". Когда биографы обвиняют Моэма в отсутствии щепетильности, а порой и просто элементарной порядочности по отношению к жене Сайри, к своим многочисленным любовникам и любовницам, их еще можно понять. Но может ли идти речь о щепетильности и чистой совести, когда ты завербован агентом разведки, да еще во время мировой войны?
Кстати о биографах. Вот для кого эти рассказы, вне всяких сомнений, представляют немалую ценность. Куда большую, чем для любителя триллеров, который, раскрыв "Эшендена", будет почти наверняка разочарован: жизнь британского агента в Швейцарии ничего общего, как уже говорилось, с героикой и романтикой не имеет. Зато по Эшендену можно судить о сорокалетием Моэме; автопортрет набросан, по всей вероятности, довольно точный. Моэм в обличье Эшендена узнаваем: сдержан, наблюдателен, предупредителен, собран, супернадежен. Отличается завидным здравомыслием, а также выдержкой, скромностью, дальновидностью, самоиронией. В известном смысле, если угодно, и щепетильностью. Любит бридж и коньяк и, в общем, равнодушен к людям, за которыми, в силу профессиональной привычки литератора и возложенных на него обязательств, тем не менее, зорко присматривает, словно доказывая: хороший писатель должен обладать задатками хорошего разведчика. И равнодушен - еще мягко сказано. Процитируем еще раз Лоуренса: "Он (Моэм. - А. Л.) из кожи вон лезет, чтобы доказать, что все окружающие его мужчины и женщины либо подонки, либо круглые дураки… Они - не более чем куклы, прямое следствие авторских предрассудков…"
Любитель детективов и триллеров, таким образом, вряд ли получит удовольствие от рассказов Эшендена-Моэма; сложнее сказать, осталось ли довольно работой агента британских спецслужб Сомерсета Моэма лондонское начальство. Скорее да, чем нет, ибо спустя всего год, летом 1917-го, Моэм получил еще одно задание - куда более серьезное и ответственное.
Не успели Моэм и Сайри весной 1917 года сыграть свадьбу, как "труба вновь позвала в дорогу": едва начавшаяся семейная жизнь подверглась первому - и далеко не последнему - испытанию.
На этот раз предложение Моэму поступило куда более заманчивое, да и от персонажа куда более колоритного. Старый знакомый братьев Моэм, располневший, круглолицый 32-летний баронет сэр Уильям Уайзмен, выпускник Кембриджа и чемпион своего колледжа по боксу, в 1917 году глава британского торгового представительства в Америке и "по совместительству" руководитель британской разведки в США, задумал отправить в Петроград секретную миссию с целью помешать выходу России из войны. Что до Америки, то здесь задача перед Уайзменом стояла прямо противоположная - уговорить Штаты вступить в войну на стороне союзников. Эта же задача, кстати говоря, встанет спустя четверть века и перед Моэмом.
Моэму, а выбор (то ли по рекомендации Р., то ли по какой другой причине, то ли просто потому, что в этот момент никого лучше не нашлось) пал на него, поручалось незамедлительно отправиться в Петроград, оказывать поддержку, в основном финансовую, меньшевикам и регулярно слать Уайзмену шифровки о положении дел в стране. Положение же дел в России не могло не внушать серьезных опасений: было очевидно, что если к власти в конечном счете придут большевики, будет тотчас же подписан сепаратный мир с Германией и Россия из войны выйдет.
На этот раз положительный ответ на предложение Уайзмена дался Моэму не так легко, как два года назад, когда Р. вербовал его поработать секретным агентом в нейтральной Швейцарии. Верно, и в этот раз его азартная натура жаждала приключений. И в этот раз он всей душой готов был послужить королю и отечеству. И в этот раз расставание (возможно, долгое) с женой огорчало его не слишком. Вдобавок давно уже хотелось воочию увидеть страну Достоевского и Чехова, которых Моэм боготворил. Достоевского особенно: ""Братья Карамазовы" - одна из самых выдающихся книг всех времен и народов… писатель вложил в нее все свои мучительные сомнения… все свои яростные поиски смысла жизни…" - писал Моэм в составленной им антологии "Десять романов и их создатели".
А еще - выяснить, сможет ли он изъясняться по-русски. Дело в том, что Моэм, находясь на Капри, уже начинал изучать наш нелегкий язык, точно так же, как брался в разное время за греческий, турецкий или арабский. Его первым (и последним) учителем русского языка был волосатый одессит карликового роста - какими судьбами его занесло на Капри, неизвестно. Зато известно (из моэмовских "Записных книжек"), что уроки одессит давал Моэму каждый день, учил же не особенно хорошо - был слишком робок и рассеян, да и "методикой преподавания иностранных языков" владел, подозреваем, не в совершенстве. "Он ходил в порыжевшем черном костюме и большой невообразимого фасона шляпе, - читаем в "Записных книжках". - С него лил градом пот. Однажды он не пришел на урок, не пришел он и на второй, и на третий день; на четвертый я отправился его искать. Зная, что он очень нуждается, я опрометчиво заплатил ему вперед. Не без труда отыскал я узкий проулок с белыми домами; мне показали, как пройти в его комнату на верхотуре. Это была даже не комната, а душный чердак под самой крышей, вся мебель состояла из раскладушки, стула и стола. Мой русский сидел на стуле, совершенно голый и очень пьяный, на столе перед ним стояла бутыль с вином. Едва я переступил порог, как он сказал: "Я написал стихи". И без долгих слов, забыв о своей прикрытой лишь волосяным покровом наготе, с выражением, бурно жестикулируя, прочитал стихи. Стихи были очень длинные, и я не понял в них ни слова". Не понял Моэм ни единого слова и когда оказался во Владивостоке.
Имелись в этом проекте не только плюсы, но и минусы. Главный минус - материнское "наследство": слабые с детства легкие, которым русский климат никак показан не был. И еще один, не менее, пожалуй, существенный - ответственность поручения. "Он возражал, когда ему поручали эту миссию, говорил, что она ему не по плечу, но его протесты отмели", - говорится в автобиографическом рассказе "Любовь и русская литература" из цикла "Эшенден, или Британский агент", где есть рассказы не только из швейцарской жизни, но и из русской.