- Это смертный приговор несчастному! - воскликнула Кастельбажак. - Теперь он пропал. Король заплатит за него, но посадит до конца жизни в Шпандау.
- Он должен был попасть туда ещё четыре года назад, - возразил я. - Нам с вами, моя милая, будет от сего только лучше, да и ему самому тоже.
Моё появление в Дрездене со своим новым завоеванием вызвало немалое удивление среди тамошнего общества. Мадам являла собой решительную противоположность по сравнению с Матон, и все наперебой поздравляли меня. Кроме достоинства и обходительности светской женщины, Кастельбажак обладала очаровательным нравом, и я не колебался представить её матушке и всем своим знакомым под именем графини де Блазэн.
Однако же мне нельзя было долго оставаться в Дрездене, поскольку всё моё состояние ограничивалось четырьмястами экю. В картах фортуна обернулась против меня, и после поездки в Лейпциг я остался без трёхсот дукатов, но, конечно, не надоедал моей красавице подобными пустяками. Соответственно своим принципам я никогда не посвящаю женщин в денежные затруднения. Мы направились в Вену и, сделав непродолжительную остановку в Праге, прибыли в столицу австрийской державы на восьмой день после отъезда из Дрездена, как раз в канун Рождества, и остановились в "Красном Быке". Мадемуазель Блазэн, а уже не графиня де Блазэн, записалась как модистка и заняла комнату по соседству с моей. И вот на следующий день, когда мы мирно завтракали вдвоём, явились какие-то две личности.
- Кто вы такая? - обратился к моей спутнице один из них.
- Модистка.
- Ваше имя?
- Блазэн.
- А кто этот господин? - спросил второй, указывая на меня.
- Почему бы вам не узнать это у него самого?
Тогда незваные гости, не справившись ни о моём имени, ни о моём положении, неучтивым тоном спросили:
- Что вы делаете в Вене?
- Вы же видите - пью кофе с молоком.
- Мадам, этот господин не ваш муж, и вам придётся покинуть город в двадцать четыре часа.
- Это мой друг, и мы уедем, когда нам заблагорассудится, а если и уступим, то одной лишь силе.
- Как угодно. Но нам прекрасно известно, что господин живёт в другой комнате.
- Совершенно справедливо. И что из этого?
- А то, что я должен осмотреть вашу комнату, сударь.
С этими словами полицейский вышел. Я последовал за ним и застал его как раз в ту минуту, когда он рылся в моей кровати.
- Вы не спали здесь этой ночью, сударь.
- Почему сие так заботит вас?
- Всё ясно, постель не разобрана.
- Не суйте нос в чужие дела.
Реплика моя была неуместна, этот человек исполнял лишь свои обязанности - он и его товарищи были полицейскими сыщиками. Как только они ушли, ещё раз предупредив нас, что мы должны выехать в двадцать четыре часа, я сказал моей красавице:
- Одевайтесь и поезжайте к французскому послу. Надобно известить его обо всём происшедшем. Сохраните имя Блазэн и добавьте только, что возвращаетесь во Францию.
Через час она вернулась почти успокоенная. Венская полиция крайне подозрительна и отличается образцовой нравственностью. В её обязанности входит наблюдение за нравами, особливо в отношении иностранцев. Не дозволяется ложиться в постель с женщиной без предъявления брачного свидетельства и паспорта. В наше дело вмешался и хозяин гостиницы, вернее его вынудила к этому полиция. Он предложил моей спутнице выбрать комнату, которая не сообщалась бы с моей.
Невзирая на слежку, и даже скорее благодаря ей, я провёл с Блазэн подряд четыре ночи. Страсбургский дилижанс отправлялся 30-го декабря, и я взял в нём место для моей красавицы. У меня было намерение снабдить её на дорогу пятьюдесятью луидорами, но она приняла только тридцать. Из Страсбурга я получил от неё письмо, после которого совершенно ничего не знал о ней до нашей встречи в Монпелье.
В первый день нового года я сменил квартиру и отправился с рекомендательными письмами, которые были адресованы графине Штаркенберг и мадам де Сальмор, воспитательнице юной великой герцогини. В Вене я встретил Кальсабиги-старшего, состоявшего при первом министре г-не Каунице. Кроме того, я видел там моего знаменитого соотечественника Метастазио и г-на де Лаперуза - молодого офицера французского флота. Все мои вечера были посвящены опере, где танцевал Вестрис, и моему другу Кампиони, который собирался отправиться в Лондон, чтобы занять пост директора Ковент-Гарденского балета.
Однажды вечером, когда мы сидели за превосходным рейнским вином, в комнате появилась юная девица лет двенадцати-тринадцати и с непринуждённым видом подошла ко мне - малютка, видимо, хорошо понимала, что на лице у неё запечатлена рекомендация для самого сурового мужчины. На один очень простой вопрос она ответила латинскими стихами, означавшими просьбу о милостыне. Кроме того, на том же языке она сказала, что в прихожей её ждёт мать, которая может войти по первому моему желанию.
- Если я хочу составить знакомство, то уж никак не с твоей матерью, - заметил я латинской прозой.
На это она отвечала мне четырьмя стихами, которые совершенно не относились к нашему разговору, из чего я заключил, что во всём этом параде латыни она не понимала ни единого слова. Рассмеявшись, я решил объясниться с ней на её родном языке - она оказалась итальянкой из Венеции, что также подтолкнуло моё любопытство. На один из вопросов она ответила (однако же опять на латыни), что зелёный плод лучше зрелого.
Чувства мои воспламенились. Кампиони заметил это и оставил нас наедине. Малютка принялась в подробностях объяснять мне, каким образом и почему отец её оказался в Вене. Однако, занятый совсем другим предметом, я не обращал почти никакого внимания на её рассказ, там более, что она не возводила никаких препон моим действиям. В самый животрепещущий момент она принялась распевать эротические стихи. Когда представление окончилось, я дал ей два дуката, и она с большим чувством благодарила меня (также на латинском языке). Изобретательность сего венецианца, обучившего свою дочь зарабатывать на жизнь подобным образом, показалась мне забавной, а сама девица выглядела довольно неопытной. Однако же в Вене предостаточно очаровательных девиц, и поэтому почти все они пребывают в крайней нужде.
Малютка оставила мне свой адрес, и на следующий день с наступлением сумерек мне пришла фантазия навестить её. Изрядная глупость для сорокадвухлетнего мужчины - пешком идти к чёрту на рога в поисках лачуги маленькой проститутки, которая, несмотря на всё своё распутство, не понимала, вероятно, ни непристойности своих стихов, ни самой игры, коей я забавлялся с её помощью. Мне показалось, что она ждала моего прихода, потому что окликнула меня ещё издали, едва только успела заметить. Я быстро поднялся по лестнице отворил дверь и оказался лицом к лицу... Кто бы мог подумать? С этим бандитом Порчини! Тут же была Каттина, выдававшая себя за его жену, и двое вооружённых до зубов славонцев. Девчонка спокойно клевала в углу семечки. Изумление моё было столь велико, что пыл сразу же охладился. Бежать не оставалось времени, и я всем своим видом изобразил уверенность, которой на самом деле никак не мог похвалиться. Порчини встретил меня иронической улыбкой. Поскольку я старался быть поближе к двери, он принялся кричать:
- Ну же, смелее! Нечестно опасаться людей, к которым приходишь в гости!
- Он бледен, как Пьерро, - со злобной радостью заметила Каттина.
Один из разбойников, вынув неимоверной длины нож, чертил по воздуху воображаемые линии, другой деревянным шомполом заряжал пистолеты. Соблазнившее меня накануне прелестное существо, сидя в своём углу и напевая непристойные латинские песенки, продолжало заниматься семечками. Со времени моего бегства из Лондона после аферы барона Штенау я ещё не подвергался такой опасности. Взяв самый спокойный тон, я холодно спросил Порчини:
- Что вы хотите от меня?
- Что я от тебя хочу! Мне было бы смешно, если бы я не разрывался от ярости. Скажи лучше, что хочешь ты, презренный!
- В таком случае мне нечего добавить, и я удаляюсь.
- Не выйдет! Я поймал тебя и не собираюсь отпускать. Не припомните ли вы, дорогой друг, как в Лондоне чуть было не отправили на тот свет одного офицера? И не думали пожалеть его. Не жди теперь жалости от меня. Ты хотел отомстить, но пришла моя очередь!
Произнеся эти слова, он схватил со стола пистолет и направил его прямо мне в грудь - я почёл себя уже мёртвым.
К счастью, один из бандитов выбил оружие из его рук, а другой, схватив убийцу за плечи, заставил сесть. Порчини не оказал ни малейшего сопротивления.
- Не шумите, - сказала Каттина, - и лучше всего помириться.
На столе были бутылки. Каттина налила себе и, посмотрев на меня, сказала:
- За ваше здоровье, Казанова! Я сделал отрицательный жест.
- Ах, ты ещё отказываешься! - закричал Порчини, к которому, казалось, возвратилась вся его ярость. - Ты думаешь легко отделаться! Нет, чёрт побери, тебе придётся платить!
- Согласен, я заплачу.
И я поднёс руку к карману, чтобы достать дукат, не вынимая кошелька.
- Уж не боитесь ли вы за свой кошелёк? - проговорил один из разбойников, заметив мои колебания. - Здесь все честные люди.
При этом он скорчил гримасу, напугавшую бы команду целого пиратского корабля. Что оставалось делать, пришлось вытащить кошелёк. Дрожащей рукой я принялся развязывать шнурок, но бандит внезапно выхватил его и бросил Порчини, который воскликнул:
- Я принимаю это как справедливое возмездие за все несчастия, принесённые мне этим злодеем.
- Оставьте его себе, - ответил я, пытаясь улыбнуться, - я согласен, дайте только мне уйти.
- Хорошо, но чтобы не было никаких обид. Здесь самый отвратительный из бандитов протянул мне руку, однако я поколебался принять её, и он, переменив намерение, вытащил саблю. То же самое проделал и его товарищ. Порчини взвёл курок своего пистолета. Поняв, что наступил мой последний час, я поспешил в объятия бандита, который изо всех сил сжал и едва не задушил меня. Будучи таковым же образом обласкан и остальными канальями, я всё-таки добрался до дверей и вернулся к себе скорее мёртвый, нежели живой.
Если бы я был вооружён, то защищался бы до последней крайности, решившись оставить там свой труп, часы, табакерки и драгоценности, потому что трое головорезов, вероятнее всего, изрубили бы меня в куски, а правосудие так ничего и не узнало бы.
Выбравшись целым и невредимым, я положил свои злоключения на бумагу, начав с девчонки и её эротических стихов и твёрдо решившись подать жалобу начальнику полиции. Но когда я садился в карету, чтобы ехать к нему, явился полицейский и предложил следовать за ним к самому губернатору графу Шротембаху. Я взял посланного в свой экипаж, и мы отправились.
Я был совершенно не подготовлен к приёму, который ожидал меня. Войдя, я увидел человека поразительной тучности, окружённого какими-то подозрительными людьми, которые, казалось, ожидали его приказа. Он указал мне на часы и произнёс:
- Заметьте, сколько сейчас времени, и если завтра в тот же час вы будете ещё в Вене, я прикажу моим людям вышвырнуть вас за стены города.
- Чем я заслужил столь жестокую участь, сударь?
- Во-первых, вы не имеете права задавать вопросы, и я не обязан отчитываться перед вами. Тем не менее, могу сказать, что вас никто не тронул бы, если бы вы не позволили себе нарушить законы Империи, которые запрещают азартные игры и наказывают мошенников каторгой. Я был ошеломлён.
- Вы узнаёте этот кошелёк? А эти карты принадлежат тоже вам, не так ли?
Я не понимал, чего он хочет, показывая засаленные и пожелтевшие карты, однако свой кошелёк я сразу же узнал - в нём ещё оставалось немного денег из тех, которые украл Порчини. Чувство негодования лишило меня дара речи, и я ограничился лишь тем, что вручил губернатору заранее приготовленную жалобу. Этот человек с презрительным смехом прочёл её и, вызывающе посмотрев на меня, проговорил:
- Ваша изобретательность хорошо известна. Во всех этих увёртках не достаёт лишь одной мелочи - они не похожи на правду. Мы прекрасно знаем, каким образом и по какой причине вы покинули Варшаву. Посему извольте оставить также и Вену. Куда вы предполагаете ехать?
- Я отвечу на этот вопрос, когда решу, что мне пора уезжать.
- Ах так! Вы не хотите повиноваться!
- Однако, сударь, вы сами подразумеваете это, заявляя, что прибегнете к силе.
- Ладно, ваше упрямство известно, но здесь оно вам не поможет. Предлагаю вам уехать и не заставлять нас обращаться к средствам принуждения.
- Прекрасно, извольте возвратить моё письмо.
- Я ничего не обязан отдавать вам. Можете идти. Любезный читатель, вообразите себя на моём месте и
попытайтесь представить охвативший меня гнев! Это было одно из самых ужасных мгновений моей жизни, которая, увы! насчитывает столько жестоких испытаний. Когда я возобновляю в памяти все обстоятельства сей аудиенции, то говорю себе: лишь трусливая привязанность к жизни помешала тебе убить этого подлого губернатора.
Я безотлагательно написал князю Кауницу, хотя был ему совершенно неизвестен, и в пять часов сам отнёс письмо во дворец. Слуга предложил мне подождать князя в передней, через которую Его Превосходительство всегда направлялся в столовую залу. И, действительно, князь вскоре появился, сопровождаемый множеством персон. Среди них я узнал венецианского посла Поло Рениери. Князь любезно подошёл ко мне и осведомился о причине моего визита. Я громким голосом в присутствии всей свиты изложил ему своё дело, закончив следующими словами:
- Мне было приказано выехать, однако я решился ослушаться и умоляю оказать мне всемогущее покровительство Вашей Светлости, дабы жалоба моя могла достичь подножия трона.
- Напишите прошение, - ответствовал князь, - и я передам его императрице. Однако же рекомендую вам просить об отмене приказания, поскольку императрице будет неприятен отказ повиноваться.
- Я сделаю так, как угодно Вашей Светлости, но ежели Её Величество задержит изъявление своей милости, я окажусь жертвой полицейского произвола.
- Тем временем можно искать защиты у вашего посла.
- Ах, мой князь! Я потерял своё отечество. Лицеприятный суд лишил меня прав человека и гражданина.
- Казанова из Венеции.
При этих словах князь Кауниц с улыбкой обернулся к венецианскому посланнику и, тихо переговорив с ним несколько минут, продолжал:
- То, что вы не можете просить защиты посла, весьма неблагоприятно для вас, господин Казанова.
- Я беру его под своё покровительство, - неожиданно объявил какой-то человек высокого роста, выступая вперёд, - и тем более охотно, что господин Казанова и всё его семейство служили моему государю.
Сей благородный человек оказался саксонским посланником графом де Витцтумом.
- Итак, поторопитесь со своим прошением, - закончил князь. - Если же решение Её Величества задержится, вы сможете найти убежище у графа.
Его Светлость приказал подать мне бумаги и чернил, и я сразу же написал:
Мадам,
если бы ничтожнейшее насекомое под занесённой ногой Вашего Королевского и Императорского Величества умоляло о милосердии, я убеждён, что вы пощадили бы несчастное создание. Я и есть подобное насекомое и молю вас, Мадам, повелеть губернатору графу Шротембаху повременить ещё восемь дней, прежде чем сразить меня туфлей Вашего Величества. Вполне вероятно, что по истечении сего срока граф уже не сможет причинить мне вреда. Возможно, Ваше Величество даже соблаговолит отобрать у него грозную туфлю, доверенную ради изничтожения злоумышленников, но отнюдь не честного и мирного венецианца, который, несмотря на своё бегство из Свинцовой Тюрьмы, всегда почитал законы.Казанова.
21 января 1767 года.
После этого мне оставалось лишь с надеждой ожидать дальнейших событий. В семь часов приехал граф де Витцтум и заставил повторить подробности моего приключения. Я ничего не скрыл от него. Он тут же снял копию с моего прошения и проклятых латинских стихов, которые мне кое-как удалось запомнить.
- Одних этих виршей, - сказал он, - достаточно для вашего оправдания, так как они несомненно доказывают, что вы имели дело с мошенниками. И всё-таки я не уверен, добьётесь ли вы справедливости.
- Как! Меня могут принудить завтра же покинуть Вену?
- Маловероятно, что императрица удостоит вас восьмидневной отсрочкой.
- Но почему же?
- Перечитайте своё прошение. Разве это уместный для просьбы слог?
Читая, князь с трудом удержал смех. А венецианский посланник совершенно серьёзно усомнился в возможности представить Её Величеству подобное писание.
На следующий день милейший граф прислал предупредить, чтобы я не появлялся на улицах пешком, а через некоторое время он же уведомил меня, что можно уже ничего не опасаться, из чего следовало заключить об отмене приказания губернатора Шротембаха. Мне было оказано снисхождение, если таковым можно назвать акт чистой справедливости. Г-н де Лаперуз, граф де Ла-Каз и секретарь венецианского посольства синьор Нечелли заверяли меня, что прошение произвело во дворце настоящий фурор, и поэтому, не сомневаясь в успехе, я отправился к приятельнице императрицы графине де Сальмор, для которой у меня были рекомендательные письма. Когда я вошёл к сей даме, она не удостоила меня приветствием и сразу же обратилась с такими словами:
- Как, господин Казанова, ваша рука всё ещё на перевязи?
- Вы же сами знаете, мадам, по какому поводу...
- Совсем нет, мне ничего не известно, и вам будет трудно дать хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение...
- Однако же, мадам, это дело получило некоторую огласку.
- О, у вас весьма изобретательный ум!
Именно в таких выражениях разговаривал со мной начальник полиции.
- Но, мадам, неужели вы полагаете, что я способен на подобные измышления?
- Ладно, ладно! Для вас, венецианцев, это не столь существенно. Ведь вы всегда играете комедию, если видите для себя хоть какую-нибудь выгоду.
- Вы единственная, кто усомнился в моём споре с господином Браницким. Однако же я хотел бы обеспокоить вас более важным делом.
- Мне достаточно и того, что уже известно.
Здесь я повернулся и вышел, весь красный от унижения. Отвергнутый высокопоставленными особами, ограбленный жуликами, не имея возможности ни оправдаться перед первыми, ни защититься от вторых - вот в какое положение низвергнула меня судьба! Оскорбления, грабёж, угроза убийства, полное равнодушие, и ни одного слова сочувствия! Даже не у кого было требовать сатисфакции!
Один г-н де Витцтум не оставлял меня. Он сам приехал сказать мне, что губернатор на аудиенции у императрицы убедил её в правильности своего решения.
- Я даже не знаю, как повторить вам все его обвинения.
- Умоляю, расскажите!
- Во-первых, вы занимались фараоном, играли краплёными картами, и поэтому вашим кошельком завладели с полным основанием.
- А доказательства, великий Боже, доказательства?
- Губернатор показал ваш кошелёк и карты. Императрица сделала вид, что поверила, ведь если счесть вас правым, пришлось бы отрешить графа от должности, а неизвестно, кто согласился бы занять его место. К тому же, за этого Шротембаха держатся - он довольно ловко выуживает мошенников.