Г-н де Витцтум просил меня от имени князя Кауница забыть о своих двухстах дукатах и закончил следующими словами:
- Самое разумное - оставить это дело и уехать из столицы.
- Нет, я никуда не поеду. Понятно, что императрица хотела бы по политическим причинам заглушить публичный скандал. Но что может вынудить к этому меня? Терять мне уже нечего, я и так лишился всего - денег, уважения, чести.
Тем не менее один случай, о котором много говорили тогда в Вене, сильно поколебал мою решительность. За несколько дней до моего приезда в столицу туда прибыла некая девица благородного происхождения из фамилии де Салис, которую сопровождал всего один слуга. Губернатор послал ей приказание покинуть город в течение двух дней, но эта дама ответствовала ему моими же словами: "Я уеду из Вены, только когда мне надоест жить здесь". Через два дня её заточили в монастырь, и, несмотря на сочувствие всего общества, она оставалась в тюрьме. Её приезжал навестить даже молодой император.
Подобно Регулу, сия юная особа чувствовала себя свободной и в стенах темницы, благодаря своей чистой совести. Не будучи столь же невинным, но, во всяком случае, и не более виноватым, я всё-таки не находил в себе мужества предпочесть свободе тюремные стены.
И вот я решился уехать в Аугсбург, поклявшись показать перед лицом целого света все притеснения, коим меня подвергали в столице Австрии, и собственными руками повесить Порчини, где бы он мне ни встретился. Я дал эти две клятвы на Евангелии, но, должен признаться, не сдержал ни одной из них. О, слабость человеческого сердца!
Перед отъездом в виде прощального жеста я послал письмо с проклятиями подлому губернатору. Комнату свою я оставил Кампиони, а сам воспользовался экипажем г-на Мощинского, который помог мне в моём бедственном положении. Что касается Кампиони, он, как всегда, сидел без гроша и при всём желании не мог ничего сделать для меня. Обращаться же к г-ну Витцтуму мне было просто стыдно. Поэтому сразу по прибытии в Мюнхен я поспешил к графу Гаэтану Завойскому, которому оказывал в прошлом денежное вспомоществование. Выслушав мой рассказ, он предложил мне двадцать пять луидоров, что составляло около трети его долга. Впрочем, не знаю, было ли у меня намерение получить отданное когда-то в Венеции, но поелику сам я не считал эти деньги долгом, то с благодарностью принял его даяние. Кроме того, он написал мне рекомендательное письмо к графу Максимилиану Ламбергу, шталмейстеру князя-епископа Аугсбургского. К началу поста в сей город приехал и Кампиони, и в течение месяца мы вели там довольно-таки весёлую жизнь. В Аугсбурге никто не знал о моих недавних неурядицах, по крайней мере, никто не говорил о них, даже сам граф Ламберг, который из корреспонденции с различными особами немецких дворов должен был получать известия о всяких происшествиях.
XL
ПРИКЛЮЧЕНИЯ В КЁЛЬНЕ, СПА И ПАРИЖЕ
1767 год
Читатель напрасно ожидал бы длинного рассказа о моих прогулках в Аугсбурге, Луисбурге и Майнце - добрых германских городах, где я жил в совершенном спокойствии без излишних развлечений. Немецкие города, я имею в виду второстепенные, являют собой обители невинности и мира: патриархальность нравов, простота и однообразие жизни, никаких волнений и шумного веселья. Здесь утихает чувственность, уступая место одному лишь чревоугодию. Мне уже не терпится рассказать о своём посещении вод Спа, но сначала опишу события, удержавшие меня на несколько дней в Кёльне. Там я снова повстречал супругу бургомистра, ту самую прелестную особу, которая семь лет назад составляла моё счастие в течение, если не ошибаюсь, пятнадцати дней. Я нашёл её аппетитнее, чем раньше, и предложил возобновить наше знакомство. Она согласилась на свидание. Я летел на крыльях Амура, но какая перемена! Вместо радостной встречи, на которую можно было надеяться, прелестница обратилась ко мне с крайней холодностью. Я отнёс сие на счёт её стыдливости и решил ускорить развязку. Меня сразу же оттолкнули с неудовольствием и сказали:
- Сударь, если я и приняла вас, то лишь для того, чтобы просить о прекращении ваших домогательств. Я хочу предать прошлое полному забвению.
- Часто хочешь одно, а делаешь другое.
- Я была слишком несчастна после вашего отъезда и не желаю второй раз оказаться жертвой тех же горестей.
- Значит, вы не любите меня более?
- Я не должна спрашивать себя об этом. Вы человек чести, не так ли? Поэтому надеюсь, что между нами всё кончено.
Я пытался противопоставить решительные возражения этим рассуждениям излишне щепетильной женщины, но совершенно безуспешно. Через четверть часа усилий я с проклятиями оставил её, измученный напряжением и весь мокрый от пота. Впоследствии мне стало известно, что она впала в набожность.
Однако ещё одно дело требовало моего присутствия в Кёльне: ещё в Дрездене я прочёл в "Кёльнской Газете" сообщение, касавшееся моей особы:
"Авантюрист Казанова, которого потеряли из виду в Варшаве, неожиданно приехал туда на этих днях. Однако о нём стали известны столь скандальные подробности, что король вообще запретил ему являться ко двору".
Эти сведения нуждались в поправке, и я почёл своим долгом произвести её. В день отъезда, отправив вперёд свою карету вместе со слугой, которому было приказано дожидаться меня у городских ворот, я вооружился пистолетом и палкой и пошёл к редактору по имени Жакэ. Мне пришлось подняться на четвёртый этаж в жалкую контору, и я увидел перед собой человека лег сорока, невероятно толстого. Он пачкал бумагу чернилами. Это был г-н Жакэ.
- Перед вами авантюрист Казанова, понятно вам? - обратился я к нему.
Он молча посмотрел на меня, нисколько не переменившись в лице.
- Два месяца назад в вашей газете появилось моё имя.
- Вполне возможно.
- И при этом в самом оскорбительном смысле. Я пришёл требовать удовлетворения.
Вместо ответа он пожал плечами и снова взялся за перо. Я два раза ударил его палкой по спине и удалился. К вечеру я уже въезжал в Экс-ля-Шапель, где встретил своих старых знакомцев, которые направлялись на воды в Спа, и последовал за ними. Там я прежде всего сделал визит к шляпному мастеру, у которого заодно спросил, не укажет ли он какую-нибудь свободную комнату, поскольку все апартаменты в городе были уже заняты. Посоветовавшись с женой, он предложил мне остановиться у него и добавил: "Если с вами не будет слуги".
- Я один. Сколько вы хотите за услужение?
- Ровно ничего, сударь, и в придачу могу предложить вам свой стол.
Я согласился, изъявив ему живейшую благодарность. Хозяйка провела меня в свою комнату, где я увидел превосходную постель.
- Но, мадам, а как будете спать вы сами?
- В лавке.
- Я не могу допустить этого. Тогда вам лучше занять вот эту маленькую комнату.
Она отвечала, что они боятся стеснить меня, в то время как их племянница будет стеснять меня много меньше. Услышав о племяннице, я навострил уши. Ага, в доме есть племянница, а соседняя комната без двери! Прекрасно! Это даже не комната, а клетушка, в которой нет окна и едва помещается кровать. Читатель может сам представить мои надежды и намерения. Однако же я с сожалением заметил, что жена шляпника чертовски некрасива, и если племянница похожа на неё, придётся распрощаться со своими эротическими намерениями. А она и должна быть дурнушкой, иначе её добродетель не оставляли бы на милость первого встречного. Тем не менее я не позволил себе никаких вопросов и отсутствовал весь вечер. В первую ночь мне не удалось увидеть даже кончика носа племянницы, которая ко времени моего возвращения уже похрапывала. Утром я познакомился кое с кем и узнал имена всех прелестниц, появлявшихся на променаде. Число искательниц удачи, собирающихся в Спа, просто невероятно. Этот маленький городок являет собой настоящий притон разврата, где в изобилии встречаются торговцы и записные игроки. Стечение приезжающих создаёт достаток у местных жителей, которые за три месяца зарабатывают деньги, позволяющие им переждать остальные девять до начала следующего сезона.
В полдень я возвратился к себе на квартиру с двадцатью луидорами, вырученными от игры. Кроме того, у меня в кошельке лежало ещё четыреста цехинов. Войдя в лавочку, я увидел красивую брюнетку лет восемнадцати, которая сматывала ленту. Наверное, это и была та самая племянница, что спала в соседней комнате. Она даже не посмотрела в мою сторону и едва ответила на поклон. Тут явилась служанка и объявила, что обед готов. Я дал ей денег на вино, так как хозяева употребляли только пиво, и притом самое отвратительное. Прежде чем садиться за стол, шляпник отвёл меня в сторону и, достав из кармана парижские часы с репетитором и золотой цепочкой, спросил, сколько они могут стоить.
- Сорок луидоров.
- Один иностранец хотел продать их за двадцать, но с условием возврата на следующий день, если он принесёт двадцать два.
- Соглашайтесь безбоязненно.
- У меня нет таких денег.
- Я не хочу, чтобы вы упускали такой случай, вот нужная сумма.
За столом меня посадили между хозяином и его женой, молоденькая племянница оказалась как раз напротив. У неё был очень серьёзный вид, и она не проронила ни слова. Я обращался к ней так же сдержанно. После кофе тётушка подозвала племянницу и велела ей относиться ко мне с величайшим почтением и не беспокоить во время сна. Сие последнее замечание показалось мне весьма забавным. Отобедав, я отправился к оружейнику приобрести пистолеты, которые хотел презентовать своему парижскому брату. Там я спросил у самого мастера:
- Вы знаете человека, в доме которого я остановился?
- Это сама честность. Мы с ним кузены.
- Он богат?
- О, конечно богат... долгами! Ему везёт не больше, чем всем порядочным людям.
- А его жена?
- Для хозяйства это истинное сокровище.
- Ну, а племянница?
- Просто дурочка.
- Почему вы так думаете?
- Она отпугивает всех клиентов. Приличия, конечно, хороши, но где же здесь рассудок?
- У неё свои принципы, - ответил я, смеясь.
- Попробуйте делать из них деньги!
- Но как же, по-вашему, она должна вести себя?
- Во-первых, она могла бы не изображать недотрогу, когда её хотят поцеловать или даже просто говорят, что она красива.
- Вы преувеличиваете.
- Попробуйте и убедитесь сами. Совсем недавно она отвесила пощёчину одному офицеру, который хотел в шутку обнять её. Это просто дракон целомудрия, лучше не подходить к нему близко.
Полученные сведения были весьма для меня полезны, и я решил съехать с квартиры. Мадемуазель Мерси мне очень нравилась, но я никогда не любил получать пощёчины, даже от женщин. На следующий день хозяин явился забрать часы, оставленные под залог моих двадцати луидоров. Он хотел отдать мне двадцать два, но я отказался, присовокупив, что мой кошелёк всегда к его услугам. Обедал я у Томатиса и вернулся только к ужину, для которого велел послать за бургундским. Мерси даже не притронулась к вину и встала из-за стола ещё до десерта.
- Ваша племянница очень красива, - обратился я к хозяевам, - но почему она такая печальная?
- Мы не знаем этого. Если она не переменится, придётся отослать её.
- Может быть, она робеет из-за присутствия иностранца?
- Она такая со всеми мужчинами.
Мерси появилась с канделябром в руках и пожелала обществу доброй ночи. Я хотел в шутку поцеловать её, но она резко оттолкнула меня. Когда же я вошёл к себе в комнату, то увидел, что вход к ней загорожен стульями. "Чёрт возьми, - подумал я, - крепость изготовилась к обороне. Но хотят ли защищаться на самом деле или это скрытое приглашение?" Я предавался подобным рассуждениям, приготавливаясь ко сну, и они затянулись настолько, что я заснул, так и не приняв никакого решения. Когда же с восходом солнца я пробудился, малютки не было. Всю неделю Мерси пунктуально воздвигала свои заграждения, а я ничем не препятствовал ей в этом. Однако же, поскольку хозяин пользовался моим кошельком, я желал иметь какое-то возмещение, и однажды, проснувшись раньше малютки и с осторожностью устранив воздвигнутые препоны, приблизился и запечатлел на ее алых устах пламенный поцелуй. Она проснулась и спросила, что мне угодно.
- Я хочу пожелать вам доброго утра.
- Прекрасно, доброе утро.
- И ещё поцеловать вас.
С этими словами я приблизил к ней своё лицо, но в то же мгновение она вытащила из-под одеяла руку и кулаком стукнула меня по носу. Удар был настолько силён, что кровь хлынула потоком. Я повернулся и бросился к умывальнику. Тем временем Мерси торопливо оделась и спустилась вниз. Когда хозяйка вошла пожелать мне доброго утра, то не могла сдержаться и воскликнула:
- Что с вами? Вы упали?
- Прямо на кулак вашей милой племянницы.
- Как! Неужели она могла позволить себе... Я сейчас же выставлю её за дверь.
- Не нужно, я получил то, что мне полагалось по заслугам.
Я вышел, не дослушав её причитаний, и, закрыв лицо платком, отправился нанять в известном мне месте остававшуюся незанятой комнату. Один англичанин указал мне хорошее средство, чтобы избавиться от следов удара: растирать ушиб винным спиртом. Мне приходилось пользоваться этим лекарством в самых различных случаях и всегда с неизменным успехом. К вечеру мой нос так распух, что не было видно глаз, однако же через час он возвратился к своему обычному состоянию, внезапно опав, как лопнувший пузырь. Сей день был для меня вдвойне неприятен, во-первых, из-за страха остаться надолго с огурцом на лице, а также по причине стенаний и воплей жены шляпника, умолявшей о прощении:
- Смилуйтесь, не уезжайте от нас, моя племянница согласится на любое возмещение.
- Вы не подумали, почтеннейшая, что, если я выполню вашу просьбу, весь город узнает о моих злоключениях, я буду осмеян, а ваш дом окажется скомпрометированным. Племянницу же попросту сочтут проституткой, что, верно, совсем не входит в ваши намерения. Полагаю, что после оказанных вам знаков внимания имею все резоны быть недовольным - ведь вы оставили меня беззащитным перед оскорблениями невменяемой особы.
- Я не могла даже подумать, сударь, что она способна на такое.
- Мне кажется, не со мной первым обходятся подобным образом. Разве она не отхлестала по щекам некоего офицера? Даже не впадая в излишнюю подозрительность, можно подумать, что тётушка и племянница недурно спелись.
Сии последние слова привели бедную женщину в совершенное отчаяние, и дабы хоть немного успокоить её, мне пришлось просить прощения. Проснувшись на следующее утро, я был немало удивлён появлением у моей постели мадемуазель Мерси. Она извинилась за взятую на себя вольность и умоляла простить её.
- Мне трудно понять, мадемуазель, вашу манеру поведения в отношении людей, которые суть лишь жертвы ваших прелестей.
- О, сударь, я не испытываю ни малейшего удовольствия от того, что все, увидев меня, теряют рассудок. Их уважение было бы намного приятнее. Согласитесь, если ваш долг уважать меня, то я вынуждена защищаться, когда вы забываете об этом.
- Ваши рассуждения совершенно безупречны, и вы могли бы убедиться, что я безропотно перенёс полученную затрещину. А моё поспешное исчезновение служит доказательством искреннего к вам уважения. Признайтесь, однако же, что оправдание ваших действий по меньшей мере странно.
- А что я сказала?
- Будто долг обязывал вас разбить мне нос. По-вашему получается, что нужно просить прощения за то, к чему нас обязывает долг.
- Я согласна, мне надо было защищаться не столь ожесточённо.
- У меня нет обиды на вас.
- Я знаю и очень тронута этим. Не обращайте внимания на слова, ведь на самом деле я люблю вас!
Вот неожиданное заключение, которого я совершенно не ожидал и которое завершилось потоками слёз. Очевидно, некоторая доля решительности привела бы к ещё одной победе, и эта победа досталась бы мне с совершенной лёгкостью, поскольку сама жертва была вполне готова к ней. Я всегда знал, что растроганная женщина уже покорена, однако же достаточно внушил себе не поддаваться искушению и посему, нимало не отталкивая её, тем не менее выпроводил, уверив, что после выздоровления буду весьма рад снова свидеться с нею. Но получилось так, что этой встрече не суждено было произойти. Не правда ли, любезный читатель, это воистину превосходное свидетельство моей воздержанности? Сам Сципион Африканский выказал меньшую добродетель перед красотою приведённой к нему пленницы, поскольку он не испытывал мучившей меня влюблённости.
Не знаю, упоминал ли я, что рядом со мной поселился некий итальянский маркиз. Однажды привратник произнёс в моём присутствии его имя: маркиз Антонио делла Кроче.
"Уж не Санта-Кроче ли это?" - подумал я и, расспросив, узнал, что при нём жена, секретарь, камеристка и два лакея. Любопытство моё увеличилось ещё более. Я отправился к нему, и, услышав моё имя, он сразу поспешил мне навстречу. Я не ошибся - это был Санта-Кроче! Мы рассказали друг другу о своих приключениях с тех пор, как расстались в Милане. За шесть лет он изъездил всю Европу, борясь с превратностями судьбы, которая, несмотря на его кажущееся благополучие, не очень его баловала. В Париже и Брюсселе он выиграл много денег, однако же оставлял их в других городах. Тем не менее, жил он вполне беспечно, не поддаваясь вечному страху перед кредиторами, что, впрочем, вынуждало его путешествовать несколько более, чем хотелось бы. Как раз в Брюсселе Санта-Кроче безумно влюбился в девицу из высшего общества. История его любви стара как мир - девица, тоже поддавшись увлечению, по приказу отца-тирана попала в монастырь. Чтобы всё соответствовало канонам истинной трагикомедии, Санта-Кроче похитил красавицу и выдавал её за свою жену в ожидании лучших времён.
Госпожа маркиза Санта-Кроче была юной особой семнадцати лет: прекрасно сложённая блондинка с белой кожей, тонкими и нежными чертами лица, одним словом, совершенная красавица. К тому же, она обладала качествами, далеко не всегда сопутствующими красоте, кои в моём представлении даже предпочтительнее сей последней. Я говорю о той особенности манер и умения держать себя, которая проявляется даже во взгляде и звуке голоса. Её братья и сестры ещё живы, и поэтому я не буду называть имени этой женщины. Санта-Кроче звал её Шарлоттой. Когда я впервые увидел его любовницу, она была на шестом месяце беременности. Впечатление, произведённое ею, оказалось столь глубоким, что даже сейчас я не могу вспоминать без волнения о нашей первой встрече. За столом я был рассеян и не находил уместных ответов на те вопросы, с которыми она обращалась ко мне.
Я не мог объяснить себе, каким образом столь очаровательная молодая особа могла увлечься Санта-Кроче - человеком, который не отличался ни внешностью, ни образованностью, ни умом. Его обращение было вполне заурядным, а средства к существованию - более чем неопределёнными. Конечно, любовь не рассуждает, однако же из десяти влюбляющихся женщин девять увлекаются посредством глаз, а если говорить правду, у Санта-Кроче не было никаких качеств, могших бы завоевать для него десятую. Уже во второй раз мне приходилось искать объяснения подобной загадки. История этой второй любви Санта-Кроче являла собой почти полное повторение первой. Но я был далёк от надежды, что и вторая будет отдана мне с такой же лёгкостью. После обеда я счёл необходимым прочитать Кроче мораль и заговорил о долге, понятии для него почти незнакомом.