Толпа покупателей - коренных парижан и парижанок - постепенно редеет: нужно спешить домой и готовить завтрак, потому что при всех обстоятельствах каждый уважающий себя француз или француженка садится за стол ровно в половине первого - ни на минуту позже.
В редеющей толпе можно разглядеть пока еще одинокие фигуры обитателей "русского Парижа". Это люди, как-то зацепившиеся за окружающую жизнь и что-то зарабатывающие. Они, правда, не каждый день могут позволить себе роскошь есть мясо, рыбу, колбасу и сливочное масло, не картофель, капуста, коренья вполне им по карману, и унести кое-что с базара они все же могут.
Постепенно число их в базарной толпе растет.
Еще громче орут торговки, еще ниже падают цены.
Бьет двенадцать часов. Через полчаса базар закроется.
Уходить с него с непроданным товаром торговки не любят. Остатки разбазариваются по дешевке. Торговки раскладывают их маленькими кучками. Цена каждой кучки - 1 франк. Два или три часа тому назад та же самая снедь в том же количестве стоила 2 или 3 франка.
Торговки орут неистовыми голосами на весь базар, заглушая рев автомобильных сирен, грохот грузовиков, свистки полицейских - ажанов, говор уличной толпы:
- Один франк - кучка! Всего один франчок! Подходите, господа, подходите! Один-единственный франк, ведь это же даром, господа! Пользуйтесь случаем! Давайте же, господа, давайте!
Теперь базарная толпа состоит почти исключительно из обитателей "русского Парижа". Они годами ходят сюда только в этот час, так как другого способа приобретения хлеба насущного, кроме "кучки всего за один франк", у них нет.
Но и эта категория посетителей базара еще не последняя.
Половина первого. Торговки убирают в корзины непроданную снедь, снимают белые передники, моют у колонок руки. Базар закрывается. Через полчаса приедут уборочные бригады, снимут брезент, брусья и шесты и будут поливать тротуары из резиновой кишки.
Тротуар покрыт отбросами торговли. Сюда и устремляется последняя, полностью обездоленная категория обитателей "русского Парижа". Это - многочисленные русские безработные, которых, как и других иностранцев-рабочих, французский капитал позвал тогда, когда они ему были нужны, и которых он выставил на улицу тотчас после того, как нужда в них миновала.
Они бросаются гурьбой на эти отбросы, вырывают друг у друга рыбьи головы и хвостики, гнилую картошку и капусту, корешки моркови и петрушки, случайно оброненные покупателями, разбитые яйца. Они наполняют ими карманы пальто и пиджаков и пришедшие в полную ветхость клеенчатые сумки. Рыбий хвостик можно очистить от грязи и сварить; полугнилое яблоко - обрезать; капустные листья - обмыть и попарить; из разбитых яиц, смешанных с уличной пылью, - приготовить некоторое подобие яичницы. Ведь голь на выдумки хитра! А без этих выдумок останешься совсем без обеда.
Кто они, эти люди из самой последней категории "стана погибающих"?
Все те же бывшие поручики, капитаны, полковники и генералы, недоучившиеся студенты, потерявшие ангажемент певцы и актеры, бывшие юристы, бывшие экономисты, бывшие агрономы.
Бывшие, бывшие, бывшие…
Я уже неоднократно говорил о них на страницах настоящих воспоминаний. Их было на базарах немного меньше в годы так называемых "экономических подъемов" и значительно больше в годы "спада", но существовали они всегда. Но и находясь на самой последней ступени многоступенчатой лестницы капиталистического общества, они продолжали считать себя тем, чем они были до революции и до перехода ими границы своего отечества, и крепко верили, что в так называемой "будущей России" они будут вознаграждены сторицей за перенесенные ими на чужбине страдания.
А пока, подбирая базарные отбросы и готовя из них обед на спиртовке в нетопленой каморке на чердаке многоэтажного дома, эти люди организовали сотни самых разнообразных обществ, союзов и объединений, создавая себе иллюзию какой-то "общественной работы".
Нет никакой возможности перечислить все существовавшие в эмиграции бытовые сообщества, содружества, союзы и объединения. В одной Франции их было почти 300! Большинство из них имело не более нескольких десятков членов. Многие эмигранты состояли одновременно в десяти - пятнадцати союзах. Устав их был почти всегда один и тот же: "Взаимная моральная и материальная поддержка". Создавались они по самым разнообразным признакам.
Были объединения территориальные: московское землячество, воронежское, бессарабское; общество северян, союз сибиряков и т. п. В других фундаментом была общность окончания одной и той же школы - высшей или средней: союз бывших воспитанников Псковского кадетского корпуса, общество бывших воспитанников Московского университета, союз институток-смолянок и т. д.
В-третьих, более многочисленных, объединяющим принципом была общность профессии: союзы инженеров, врачей, сестер милосердия, шоферов и т. д. Но даже и в этих союзах, более всего подходящих под тип обычного профсоюза, не было единства: в них царили раздоры, борьба, склоки, интриги.
Ущемленное самолюбие и тщеславие большинства членов этих профессиональных группировок неизбежно вело к погоне хотя бы за видимостью какого-то "положения в обществе". Все тянулись к председательским местам, всем хотелось играть какую-то роль, привлекать общее внимание и чувствовать свой особенный удельный вес. Во французском обществе удельный вес этих людей был равен нулю. Оставалось погружаться в иллюзорный мир и играть в игру "эмигрантской общественности".
Царившие во всех без исключения эмигрантских обществах и союзах раздоры и склоки повели к тому, что профессиональные союзы раскололись каждый на два, три и больше отдельных, самостоятельных союзов, открыто враждовавших между собою. Два общества сестер милосердия - одно правое и одно "левое"; два союза врачей; два союза шоферов - правый и "левый"; пять или шесть обществ инженеров; несколько профессиональных организаций фабрично-заводских рабочих; объединения литераторов, официантов, белошвеек и т. д. Вместе с перечисленными в одной из предыдущих глав политическими партиями, объединениями и группировками, различными воинскими, церковными, молодежными организациями, казачьими союзами и т. п. они и были теми слагаемыми, из которых составилась вся разношерстная масса зарегистрированных в префектурах Франции 270 или 280 эмигрантских обществ.
Большую роль в жизни эмиграции вообще и в жизни осевших во Франции русских эмигрантов в частности играли две эмигрантские "большие" газеты: "Возрождение" и "Последние новости".
О политическом облике их я уже говорил.
Для историка, который заинтересуется повседневным бытом эмиграции тех времен, самым любопытным материалом окажутся, пожалуй, последние страницы названных газет, сплошь занятые объявлениями, а также хроника "русского Парижа" и провинции. В них как в зеркале отразилась вся маленькая жизнь эмигрантского "государства в государстве".
Разверните, читатель, любой из номеров "Возрождения" или "Последних новостей" 20-х или 30-х годов, пропустите первые две, три или четыре страницы и начните обзор прямо с четвертой, пятой и шестой.
Гастрономический магазин Ростовцева извещает уважаемых покупателей, что им получены свежие ревельские кильки и нежинские огурчики. Зайдите и убедитесь!
Бывший артист оркестра императорских театров Иванов даст уроки скрипичной игры. Цены общедоступны.
Ресторан Корнилова - завтраки, обеды и ужины от… до. Кухней заведует бывший шеф-повар великого князя такого-то.
Прачка Степанова берет белье на дом и по желанию является на квартиры уважаемых клиентов. Расстоянием не стесняется.
Доктор Адливанкин. Кожные и венерические болезни. Половое бессилие. Быстрое и радикальное излечение. Прием от… до… и по специальному соглашению. Для женщин отдельная приемная.
Книжный магазин Сияльского доводит до сведения уважаемых клиентов о полученных им литературных новинках.
Здесь же большой выбор пасхальных яиц и художественных открыток.
Аптека бульвара Гренель. Отпуск лекарств по рецептам русских врачей. Громадный выбор парфюмерных товаров. Открыта всю ночь.
Ателье дамских шляп мадам Белохвостовой. Последние парижские новинки. Исполнение быстрое и аккуратное, цены умеренные.
Иван Иванович Егоров. Радикально уничтожает клопов, блох и тараканов. Заказы письменно и по телефону. Цены снижены.
Грандиозный бал союза ресторанных служащих. Кабаре. Выступают известные артисты. Беспроигрышная лотерея. Буфет. Танцы до утра.
И рядом - крик женской души:
Володя, умоляю, вернись! Таточка опасно заболела.
Объявления, извещения, зазывания, напоминания…
Благотворительные балы - и не стесняющиеся расстоянием полотеры. Рестораны - и аккуратная штопка чулок. 30 или 40 врачей и дантистов - и пропавшие собаки или ангорские кошечки. Книгоиздательства - и гадалки на кофейной гуще. Танцевальная студия артистки императорских театров - и "продается по случаю за бесценок шуба на медвежьем меху"…
Магазины, лавки, "обжорки", ночные кабаки, "теремки", "уголки" с русскими тройками на стенах, "несравненная рябиновая" и "спотыкач" Смирнова, камерные концерты из произведений Мусоргского, Бородина, Чайковского, безработные машинистки, протезисты и оптики, продажа с аукциона фарфоровых ваз, русские поликлиники, новые романы Мережковского и Осоргина, сотни предложений труда и единичный спрос на труд…
Калейдоскоп последних попыток зацепиться за жизнь и удержаться на ее поверхности и здесь же - отзвуки "пира во время чумы" и девиз: "Хоть день, да мой!" Бахвальство немногих из "стана ликующих" и вопли десятков тысяч из "стана обездоленных".
Тяжелая, сумбурная, угарная жизнь…
В 30-х годах один из советских ученых-медиков, приезжавший в Париж на международный научный съезд, поделился со мной своими впечатлениями от чтения нескольких попавшихся ему номеров эмигрантских газет:
- Выходит, будто эмиграция только и делает, что танцует?..
Действительно, если не посвященный в эмигрантскую жизнь беспристрастный читатель заглянул бы в "Возрождение", или "Руль", или "Последние новости" 20–30-х годов, то ему бросилось бы в глаза обилие объявлений с зазыванием посетить такой-то бал или такую-то вечеринку, на которых публику ждут невиданные сюрпризы и сногсшибательные аттракционы. Бал прессы, бал адвокатов, бал химиков, бал бывших воспитанниц Смольного института, бал пажей его величества, бал шоферов; вечеринка воронежского землячества, вечеринка союза краснокрестовских сестер милосердия; бал одного союза инженеров, другого, третьего, пятого, из которых каждый считает себя "настоящим", а прочие союзы - самозванными.
Что же это? Веселье? Красивая жизнь?
Нет, дорогой читатель. Уродливые формы борьбы за существование тысяч людей из "стана погибающих".
Любой эмигрантский бал - это благотворительное мероприятие. Устраивается он каждой организацией, союзом, обществом, объединением один раз в год. Единственная его цель - пополнение тощей кассы взаимопомощи данного союза, растаявшей за предыдущий год.
Других источников пополнения нет. Членские взносы большинством членов не вносятся.
От энергии устроителей бала зависит его материальный успех. Путем личных связей удается заручиться согласием четырех-пяти безработных эмигрантских артистов, певцов и музыкантов, включить их имена в концертную программу бала. Больших расходов на это не требуется. За ужин, привоз и отвоз на автомашине (отвезет знакомый шофер) они выступят перед публикой с арией из "Царской невесты", монологом Осипа из "Ревизора", "Меланхолической серенадой" для скрипки Чайковского. Если повезет, то сверх этого можно будет заполучить 15-летнюю русскую балерину, только что окончившую школу хореографии и жаждущую публичных выступлений, хотя бы бесплатных (соло из "Раймонды" в этом случае обеспечено).
Заливную осетрину и кулебяку для буфета даст бесплатно ресторан "Москва", или "Петроград", или "Киев" (туда есть кое-какие ходы). Вещи для лотереи можно собрать по принципу "с миру по нитке…": кто принесет холщовое полотенце с украинской вышивкой, кто - эмалированную с узорами кружку времен коронации Николая II, кто - настольные часы с маркой завода братьев Трындиных, давно не идущие и заржавевшие.
Останется только нанять зал и пригласить джаз-банд.
Это единственная крупная затрата. Распространять билеты будут среди своих знакомых члены союза.
Устроители бала вспоминают тут весьма кстати, что член союза камер-юнкер такой-то служит сейчас шофером у аргентинского посла, а жена другого члена союза баронесса такая-то состоит то ли машинисткой у директора парижского отделения "Вестминстер-банка", то ли личной камеристкой у супруги директора. Кто-то из членов имеет какой-то ход к секретарю управляющего парижской конторой американского треста "Стандард ойл". Это совсем хорошо. Если среди гостей появится хотя бы несколько "знатных" иностранцев с туго набитыми кошельками, то материальный успех бала обеспечен.
Но на всех этих бесчисленных эмигрантских балах писателей, инженеров, химиков, бывших институток-смолянок, пажей ее величества, чиновников судебного ведомства и других вы не встретите достаточное количество этих писателей, химиков, смолянок. У писателя - залатанные брюки, единственный заштопанный пиджак, месяцами не чищенная обувь. Ему не до балов: он и обедает-то не каждый день. Химик в качестве ночного сторожа охраняет дворец французского "парфюмерного" или "автомобильного короля". Инженер сидит за рулем такси, а бывшая воспитанница Смольного на чердаке восьмиэтажного дома при свете керосиновой лампы пришивает пуговицы к юбкам, выпускаемым каким-то ателье мод.
А из кого же тогда, спросит читатель, состоит публика, посещающая эти балы? Ведь балов-то в "русском Париже" дается за год около двухсот или трехсот. Кто они, из "стана ликующих", открывающие бутылку за бутылкой шампанское в буфете, оставляющие сотни франков в лотерейном киоске и танцующие до утра?
Среди беспросветной бедности, убожества и нищеты эмигрантской массы иногда вдруг мелькала головокружительная карьера того или иного эмигранта, ничем от этой массы не отличавшегося и вознесенного по прихоти судьбы "из грязи в князи". Иногда это "неравный брак".
Никому не известный 20-летний танцор из берлинского ночного дансинга Зубков женится на ближайшей родственнице экс-кайзера Вильгельма, по возрасту годящейся ему в матери, и получает в свои руки гогенцоллерновские миллионы, хранящиеся в заграничных банках. Скандал мирового масштаба.
И кончается он тоже скандалом, но не мирового, а полицейско-участкового масштаба: пьянство, хулиганство, дебош в ночных кабаках и одиночная камера в берлинской тюрьме Моабит.
Парижский шофер Анастасий Вонсяцкий становится зятем американского "стального" или "свиного короля".
Грузинский князь Мдивани сочетается законным браком с американской миллиардершей, меняющей чуть ли не десятого мужа. Венчание происходит в Париже в русской православной церкви на улице Дарю. Двор устилается персидскими коврами, внутренность церкви украшается пальмами и цветами, доставленными из Ниццы на самолете. В назначенный день и час улица перед церковью запружена "роллс-ройсами", "бьюиками" американской туристской знати, падкой до сенсаций и всякой экзотики. Щелкают камеры фотографов и кинооператоров.
Снуют репортеры всех больших газет капиталистического мира. Из "роллс-ройсов" выгружаются полуголые, в бальных платьях и увешанные бриллиантами "знатные" американки.
Пир задается "на весь мир"…
Белый офицер Дроздовской артиллерийской бригады Т. А. состоит в качестве шофера в услужении у старой девы англичанки-миллионерши, проводящей свои досуги на Лазурном береге Франции. Выезжает в "свет" старая дева в обществе дамы - компаньонки и чтицы, русской по происхождению, которая чуть ли не на десять лет старше шофера. Старой англичанке приходит в голову идея осчастливить свою компаньонку и своего шофера… сочетав их узами законного брака. И шофер и компаньонка упираются. Они далеки от мысли найти друг в друге спутника и спутницу жизни. Но англичанка не унимается. Она призывает шофера и заявляет ему: "Даю за компаньонкой миллион франков приданого. Идет?" Под напором столь неотразимого аргумента сопротивление жениха и невесты сломлено: брак заключен. Миллион франков выплачен. Т. А. открывает в парижском предместье Нантерр водочный завод. Дела идут отлично.
"Русская" водка расходится по всем углам русского зарубежного рассеивания, а хозяин завода, покинув навеки "стан обездоленных", переселяется вместе с супругой в "стан ликующих".
В других случаях по тому же капризу судьбы очутившийся на мостовой Стамбула, на улицах Берлина или Парижа рядовой эмигрант вдруг попадает в водоворот коммерческой жизни с ее пляской миллионов, рвачеством и азартом, получает какие-то подряды или крупные комиссионные, втягивается в спекуляцию и чуть ли не в несколько дней сам становится миллионером. Так случилось с полковником генерального штаба Д., получившим несколько миллионов комиссионных при какой-то торговой сделке. То же самое произошло с несколькими дельцами, нажившимися на германской инфляции начала 20-х годов. Въехали они в Германию без единой марки в кармане, а покинули ее через три-четыре года с миллионами марок, сделавшись владельцами собственных доходных домов в Берлине, Гамбурге, Лейпциге, Дрездене, Франкфурте. То же самое время от времени случалось в Париже, Нью-Йорке, Шанхае.
Пройдемте, читатель, еще немного по рядам эмигрантского "стана ликующих", чтобы составить себе несколько более полное представление о его облике.
В годы экономического подъема в капиталистических странах Париж посещали миллионы туристов; они оставили во Франции только в один из этих годов 2 миллиарда долларов. "Верхушка" туристического потока, состоявшая из американских, английских, аргентинских, бразильских, шведских, голландских и других богачей, пресыщенная жизнью вообще и парижской жизнью в частности, с жадностью набрасывалась на "русскую экзотику".
Ведь в Россию в качестве туриста не въедешь: там, во-первых, "эти ужасные большевики"; во-вторых, "по улицам ходят белые медведи"; в-третьих, "под развесистой клюквой сидят и пьют водку из самоваров эти бородатые, отвратительные русские мужики с дюжиной кинжалов и ножей за пазухой". Не проще ли тут, в Париже, пойти в русскую чайную; узреть там в качестве швейцаров и лакеев русских князей и графов в поддевках, кафтанах, смазных сапогах, а в качестве официанток - фрейлин ее величества; пропустить внутрь несколько графинчиков знаменитой русской водки; прослушать диковинные русские песни о колокольчиках, бубенчиках и тройках; увидеть размалеванные на стенах эти тройки; зайти в находящуюся поблизости русскую антикварную лавку, купить там какую-нибудь вышивку или табакерку, принадлежавшую, как говорят, чуть ли не самому Петру Первому, - и после этого спокойно уплыть за океан в свои Нью-Йорки, Чикаго, Филадельфии, Бостоны, Буэнос-Айресы и прочие грады.
Угадавший причудливые вкусы этих слоняющихся по всему свету и сорящих деньгами бездельников сразу поднимется в гору, если ему посчастливится каким-либо путем получить какие-то оборотные средства, чтобы пустить в ход какое-либо маленькое коммерческое "дело".