К русским врачам, осевшим во Франции, мне придется вернуться несколько позже, а сейчас продолжим дальше чтение хроники.
Сегодня, в 8 часов вечера, в верхнем зале кафе "Данфер-Рошро" собрание молодых поэтов. Читать свои новые стихи будут Ладинский, Бек-Софиев, Евангулов и другие. Вход свободный.
Кружок любителей русской оперной и камерно-вокальной музыки сообщает, что в зале Христианского союза молодых людей (10, бульвар Монпарнас), ровно в 4 часа, генеральная репетиция концерта из произведений Аренского. Просьба не опаздывать.
Последние спектакли Пражской группы Московского Художественного театра переносятся в помещение театра Батиньоль. Цены на места снижены. Оставшиеся билеты - в кассе театра. Следите за афишами.
В начале будущего месяца в Париж возвращается из гастрольной поездки по Австралии хор донских казаков. Хор даст несколько концертов в зале Гаво, после чего в полном составе выедет в Канаду, где пробудет до конца лета.
Нам передают из авторитетного источника, что известный американский антрепренер Юрок только что подписал с регентом церковного хора на улице Дарю Н. П. Афонским контракт на 30 концертов, которые хор даст в начале будущего сезона в ряде городов Соединенных Штатов Америки.
В четверг, в 9 часов вечера, в большом зале Русской консерватории выступление учеников и учениц класса профессора Муромцевой. Будут исполнены арии, отрывки из опер и романсы Глинки, Чайковского, Римского-Корсакова, Гуно, Визе, Массне, Беллини, Доницетти, Россини. Вход по пригласительным билетам, которые можно получить в канцелярии консерватории.
- Что? - воскликнет изумленный читатель. - Русская консерватория в Париже? Да и как понимать это слово "консерватория": так же как и "Народный университет" или еще как-нибудь?
Нет, на этот раз слово "консерватория" нужно понимать в самом подлинном его значении. А русской она называлась потому, что все ее преподаватели были из русских музыкантов - инструменталистов, вокалистов, теоретиков и искусствоведов; потому, что преподавание в ней велось на русском языке и по программе русских столичных консерваторий дореволюционного времени, и, наконец, потому, что весь уклад ее жизни был основан на традициях, восходящих к временам основателей Петербургской и Московской консерваторий Антону и Николаю Рубинштейнам.
Состояла она в ведении Русского заграничного музыкального общества, председательницей которого в течение долгих лет состояла Н. Алексинская, последняя жена известного эмигрантского черносотенного общественного деятеля и хирурга Алексинского, о котором уже говорилось в одной из предыдущих глав.
Н. Алексинская слыла в "русском Париже" дамой весьма эксцентричной и пользовалась в музыкальных кругах общей неприязнью. Но у нее была одна драгоценная в эмигрантской жизни способность: она умела выуживать у богатых французов и иностранцев крупные деньги на содержание консерватории. Ради этого свойства ее ежегодно переизбирали в председательницы Русского заграничного музыкального общества. Большую материальную поддержку консерватории систематически и долгие годы оказывали также С. В. Рахманинов, С. А. Кусевицкий, Н. А. Орлов и многие другие русские музыканты. Благодаря этому Русская консерватория проявила необыкновенную живучесть. Я едва ли ошибусь, сказав, что это было самое живучее из всех эмигрантских учреждений.
Она не прерывала своей деятельности даже в годы войны и гитлеровской оккупации и существует по сей день. Занимала она большой особняк в аристократической части Парижа, в 16-м городском округе, на том отрезке набережной Сены, которая носит со времени Версальского мира название авеню Токио.
Эта Русская эмигрантская консерватория не избежала общей участи всех эмигрантских учреждений и объединений. Взаимная грызня, склоки, интриги, борьба тщеславий и уязвленных самолюбий ее организаторов и преподавателей привели к тому, что вместо одной консерватории в "русском Париже" оказалось… три консерватории.
Одна из отколовшихся ее частей присвоила себе довольно громкое название - "Нормальная консерватория". Во главе ее стояли московский музыкант Гунст и, если я не ошибаюсь, композитор Акименко. Она страдала обычной для большинства эмигрантских учреждений болезнью: хроническим денежным малокровием. Просуществовала она несколько лет и в 30-х годах тихо скончалась, не оставив о себе в "русском Париже" сколько-нибудь заметной памяти.
Но третья по счету парижская эмигрантская консерватория была довольно серьезным конкурентом основной, от которой она откололась. Называлась она "Народная консерватория" и состояла филиалом "Народного университета". Собственного помещения она не имела. Преподаватели вели занятия у себя на дому. Для выпускных концертов и других публичных выступлений снималась какая-либо небольшая концертная зала. Занятия велись почти исключительно по классам фортепьяно, скрипки, виолончели и пения. Таким образом, она была более похожа на музыкальное училище, чем на истинную консерваторию. Как и "Народный университет", она не требовала от учащихся при их поступлении никакого образовательного ценза, а при окончании никаких дипломов не выдавала. Но она привлекла к себе довольно значительное их число и, так же как и "Народный университет", обнаружила большую живучесть, просуществовав около полутора десятков лет.
Среди вопросов, с которыми ко мне обращаются мои собеседники с момента моего возвращения на родину и по сей день, одним из самых частых был такой:
- Чем объяснить странное явление, что среди вас, репатриантов, подавляющее большинство одинокие мужчины, никогда не бывшие женатыми, хотя и достигшие возраста 50–60 лет?
Наблюдение это совершенно точное и в полной мере отвечающее действительности. Достаточно сказать, что в очередной группе репатриантов из Франции, вернувшейся вместе со мною в самом конце 1947 года, из 1500 человек было 1300 одиноких мужчин, в большинстве вышеуказанного возраста.
На это были свои причины.
Первая и главная та, что вся послереволюционная эмиграция была по преимуществу мужской эмиграцией.
В первые годы после того, как были разбиты и выброшены за пределы России остатки белых армий Деникина, Врангеля, Миллера и других белых "вождей", соотношение мужчин к женщинам и девушкам во всех точках расселения этих контингентов выражалось приблизительно числами 30:1.
В дальнейшем, когда к десяткам тысяч этих выброшенных за пределы Советской России контингентов и к такому же количеству русских военнопленных первой мировой войны, застрявших за рубежом, присоединились так называемые "гражданские беженцы", это соотношение несколько изменилось в пользу женщин. В Париже и французской провинции, равно как и в Балканских странах, Чехословакии, Бельгии, государствах Северной и Южной Америки, его можно было выразить числами 10:1.
Таким или приблизительно таким оно и осталось во все последующие годы в "русском Париже" - городе рабочих, шоферов, маляров, официантов, балалаечников, ночных сторожей. Не нужно было прибегать к статистике, чтобы убедиться в этом, побывав в самых разнообразных местах сборища русских эмигрантов и эмигранток: на церковном дворе, на благотворительном балу, в приемной поликлиники, в русской лавке, в "обжорке", на репетиции спектакля, на лекции "Народного университета", на панихиде по "вождям", в паспортном отделе парижской префектуры полиции и т. д.
В 20-х годах возраст парижских эмигрантов-мужчин был преимущественно молодой - от 20 до 39 лет. Это и понятно, если принять во внимание вышесказанное об очутившихся за границей военных контингентах. Таким образом, было в нем обилие женихов и почти полное отсутствие невест.
- А уроженки данной страны, куда занесло эмигранта ветром, разве не невесты? - спросит удивленный читатель (и, конечно, еще более удивленная читательница).
Нет, как правило, не невесты! Такое положение ни с какой стороны не зависело от "женихов", а причина этому явлению все та же многоступенчатая социальная лестница капиталистического общества, о которой советский читатель имеет очень смутное представление.
Молодой человек из "русского Парижа", почти всегда имевший высшее или среднее или специальное образование, полученное им в России, никогда и ни при каких обстоятельствах не мог попасть в общество французских молодых людей и девушек равного с ним умственного развития и образования.
Почему? Потому что сам он, как правило, занимает последнюю, низшую ступень социальной лестницы. Двери всех домов, расположенных на следующей и других, более высоких ступенях этой лестницы, наглухо для него закрыты. На других ступенях ему делать нечего. Его образование, ум, развитие и таланты не имеют никакого веса в окружающей его жизни, если только они не сопровождаются материальным благополучием. Этого благополучия у рабочего, маляра и ночного сторожа "русского Парижа" не было, нет и быть не может.
Но не только разница в социальном положении обеих сторон была неодолимым препятствием для смешанных русско-французских браков. Не меньшее значение имела и та стена взаимного непонимания и отчуждения, которая существовала между миром французским и миром русскоэмигрантским. Какие в этих условиях могли быть возможности для смешанного брака у беспаспортного, бесправного, часто безработного эмигранта, находящегося в состоянии полунищеты или полной нищеты?
Взаимное непонимание двух миров - французского и русского - давало себя знать особенно в вопросах брака.
Замечу при этом, что если во Франции смешанные браки были в описываемые времена очень редки, то в некоторых других странах русского зарубежного рассеяния они встречались несколько чаще. Так, в Болгарии и Югославии, где процент "вышедших в люди" русских эмигрантов был значительно выше, чем во Франции, и процент смешанных браков в свою очередь был выше.
Итак, браки русских эмигрантов во Франции были почти исключительно эмигрантскими. Но одна русская "невеста" приходилась, как было сказано, на десять русских "женихов". Отсюда почти поголовное мужское безбрачие, для многих - на всю жизнь. Ужасающие материальные условия, в которых жила русская эмиграция во Франции, наложила на эти немногие эмигрантские браки свою печать: как правило, значительная их часть была непрочна и недолговечна. И другое следствие тех же условий: в значительной части они были бездетными.
Повседневная тяжелая борьба за существование, вечная нужда, бесправие, моральные унижения - все это было благоприятной почвой для возникновения взаимного раздражения, несогласий, семейных споров и ссор.
Повседневная тяжелая борьба за существование, вечная нужда, бесправие, моральные унижения - все это было благоприятной почвой для возникновения взаимного раздражения, несогласий, семейных споров и ссор. Обычным результатом был полный и окончательный разрыв. Явление это было настолько частым, что при встрече после долгой разлуки двух приятелей или приятельниц каждый или каждая из них после обычных банальных приветствий и вопросов с некоторой опаской подходили к расспросу о семейных делах, зная, что в семидесяти или восьмидесяти процентах случаев он или она получит стандартный ответ:
- А я с ним (или с нею) больше не живу… Не сошлись характерами… Порвали окончательно…
При этом инициатива разрыва почти всегда исходила от женской стороны брачной пары. Едва ли это могло быть иначе при тех условиях.
Вынужденная бездетность, отсутствие семейного очага, своя собственная изнурительная работа, часто безработица мужа, вечная бедность, а то и нищета, убогая мансарда под крышей восьмиэтажного дома, отсутствие перспектив - все это тяжелым бременем ложилось на плечи женщины я толкало ее на поиски какой-то лучшей, с ее точки зрения, жизни. Она уходила к кому-то другому, кто был более приспособлен к борьбе за существование и кто, как ей казалось, мог бы скрасить ее дни и дать ей возможность хоть одним глазом заглянуть в "стан ликующих" и хоть на один момент стать его участницей.
Она несравненно более болезненно, чем мужчина, переносила сознание того, что принадлежит к категории выброшенных за борт жизни людей, и более мучительно, чем он, переживала сознание своей бедности и неустроенности среди умопомрачительной роскоши и богатства ликующей части Парижа с его лимузинами, золотом, бриллиантами, шелками, бархатом, нарядами, мехами, парфюмерией.
Но проходил месяц, два, три, полгода. "Другой" не представлял исключения из общего правила. Переменить условия ее жизни и он не мог. Новые столкновения, новые ссоры, новый разлад. И снова то же, что уже было, - разрыв. А за разрывом удвоенное разочарование в жизни и полное, беспросветное отчаяние…
Я уже упоминал, что подавляющее большинство эмигрантских браков было вынужденно бездетным. Отсюда следствие: "своего" пополнения эмиграция не имела.
Иностранцу, впервые попавшему в 30-х или 40-х годах в любое место русского сборища, прежде всего бросалось в глаза отсутствие на нем молодежи. Молодежи в эмиграции было в процентном отношении действительно очень мало. Необходимо при этом отметить, что к детям, подросткам, юношам и девушкам, родившимся во Франции или выехавшим из России в младенческом возрасте вместе с родителями, название "русские" неприложимо. "Русского" в них было только то, что большинство из них довольно бойко говорило по-русски, слыша дома из уст родителей только русскую речь. Писать по-русски почти никто из них не умел: учились они во французских лицеях. "Нормальным" языком они считали французский. Между собою говорили только по-французски. Дома в русскую речь поминутно вставляли французские слова и выражения.
Ученик сообщает своим родителям:
- Сегодня у нас было диктэ (диктант). Послезавтра надо сдать композисьон (сочинение).
Опоздавший к обеду юноша оправдывается:
- У меня не было денег, чтобы взять отобюс (ехать на автобусе).
Девушка, уезжающая с группой спортсменов в район Французских Альп, чтобы покататься на лыжах, радостно делится с подругами новостью:
- Я еду делать зимний спорт.
В царстве химер, коим была по существу вся духовная жизнь эмиграции, почти два десятка лет считалось, что эмиграция должна подготовить себе "смену" для построения "будущей России". Эту смену она видела в немногочисленных эмигрантских детях и подростках, не имевших никакого представления о России и в большинстве не желавших ее и знать. А "подготовка" должна была заключаться в том, чтобы дети умели петь "Боже, царя храни", чтобы они считали символом Российского государства двуглавый орел с короной и трехцветный флаг; чтобы на масленице ели блины, а на пасхе - кулич и пасху; чтобы умели ответить на вопрос, кто такой был Пушкин; чтобы в положенные дни служили панихиды по "в бозе почивающем царе-мученике благочестивейшем, самодержавнейшем государе императоре Николае II".
Но сама эта отставшая от русского берега, а вернее, никогда его и не знавшая эмигрантская молодежь не проявляла никакого интереса ни к двуглавому орлу, ни к блинам, ни к Пушкину, ни к "благочестивейшему, самодержавнейшему". Ее помыслы были иные: смыть с себя пятно "русскости", уподобиться природным жителям страны по внешнему виду и по внутреннему содержанию, пробивать себе дорогу в жизнь, "ловчиться" и "выходить в люди" любой ценой. И при этом помнить, что главное в жизни - деньги, деньги и деньги.
Исключения из этого правила, конечно, были, хотя их можно было перечислить по пальцам. Но обойти их молчанием нельзя: среди десятков тысяч репатриантов, вернувшихся после Победы на родину, были вкраплены русские юноши и девушки, родившиеся за рубежом, но продолжавшие считать, как и их родители, своей родиной Советский Союз и изумительным образом сохранившие свою природную "русскость". Они полностью включились в советскую жизнь и с честью носят звание советского гражданина.
Каждому репатрианту, вернувшемуся на родину после долгих лет скитаний по разным странам или прозябавшему в какой-либо одной стране, часто приходится слышать такой вопрос:
- Почему эмигранты, находившиеся во Франции, где им так тяжело жилось, не переезжали в другие страны, где, может быть, им жилось бы легче?
Ответ на этот вопрос может быть только таким: потому что для того, чтобы переселиться в другое государство, надо иметь разрешение этого государства на въезд.
Потому что во всех странах капиталистического мира имеется в той или иной степени безработица и ни одно государство не заинтересовано во въезде в его пределы новых контингентов безработных.
Потому что первый вопрос, который задают иностранному посетителю в любом консульстве любого государства, есть вопрос: что он собирается в этом государстве делать, на какие средства собирается существовать и сколько денег имеет на своем личном текущем счету в банке?
А так как никаких средств к существованию и никаких текущих счетов у эмигранта не было и не могло быть, то после первого же вопроса ему указывали на выходную дверь.
Потому что, наконец, у каждого человека есть национальный паспорт, а у эмигранта настоящего паспорта нет, а есть лишь подобие его, уже известный читателю certificat de Nansen. Значит, он не вполне человек. Еще один повод, чтобы указать ему на дверь. Я не знал ни одного эмигранта, который в описываемые времена не побывал бы в десятке или больше консульств разных стран в поисках лучшей жизни. Повсюду он, как правило, получал отказ.
В первой половине 30-х годов среди обитателей "русского Парижа" была популярна мысль "сесть на землю", то есть уйти от городской жизни, не дававшей возможности сколько-нибудь сносного существования, и приняться за земледелие. В маниловском прекраснодушии бывшие присяжные поверенные и артисты, офицеры генерального штаба и столоначальники из министерств, полицмейстеры и инженеры представляли себе эту жизнь в виде молочных рек, текущих в кисельных берегах. Вспоминали они и о былинном богатыре Микуле Селяниновиче, и о древних русских пустынниках, и о Льве Толстом, и о многом другом.
Не имея никакого представления о самой элементарной агротехнике, не умея отличить пшеницу от ячменя и кукурузу от гороха, они твердо решили, что с момента, когда они, отряхнув со своих ног прах "большого города", переселятся на лоно природы и начнут сеять гречиху и разводить кроликов, их жизнь станет радостной и прекрасной, а деньги сами собою потекут ручьем в их тощие кошельки. Объективные, с их точки зрения, условия для этого были налицо: после первой мировой войны в земледельческих районах Юго-Западной Франции начался отлив населения из деревни в город. Целые районы обезлюдели. Крестьянская молодежь уходила на фабрики и заводы. Посевная площадь резко сократилась.
Правительство и парламент забили тревогу. Франция была кровно заинтересована в том, чтобы ее собственная сельскохозяйственная продукция была в состоянии удовлетворить большую часть потребности в ней населения.
Фермерам был предоставлен целый ряд льгот. Заброшенные фермы охотно сдавались в аренду. Правительство всячески покровительствовало переселению горожан в деревню.