Рихтер много раз показывал именно "рисунок" музыки Шимановского, и, действительно, продолжительные и широкого диапазона арпеджио, красиво заполнившие нотный разворот, графически передавали переливы пения сирен. Святослав Теофилович стал по нескольку раз играть одну пьесу за другой: "Остров сирен", "Калипсо", "Шехерезаду", "Тантрис". Настоящий концерт из произведений Шимановского, – не просто концерт, а концерт-эссе, с пояснениями и комментариями.
– "Остров сирен" и "Калипсо" – это Эллада. Что есть у Шимановского – это воздух, который приходит к вам из тех времен в каждой пьесе. Совершенно своеобразный гармонический язык. Тема Одиссея гармонически ни на что не похожа ("Калипсо").
В одном из "Мифов" ("Фонтаны Аретузы") Рихтер играл обе партии (скрипки и фортепиано), потом – куски Квинтета Франка. Намеревался играть его в Большом зале консерватории с Квартетом имени Бородина 31 декабря на юбилейном вечере "бородинцев".
Потом Трио Чайковского. Именно тогда, в Абакане, до меня донеслись "предзвуки" грандиозного события – иначе не могу это назвать, – которым стало исполнение этого произведения на "Декабрьских вечерах" в ансамбле с Наталией Гутман и Олегом Каганом. Святослав Теофилович был "болен" или, выражаясь его словами, "влюблен" в Трио.
– Посмотрите, – сказал Рихтер, – разве это трио? Во-первых, оно едва ли не труднее, чем Концерт, а во-вторых, это же симфония, а не трио. Только русский композитор мог написать такое: отчаяние, конец, смерть, тоска, гибель… Какой композитор!..
* * *
В декабре 1986 года Трио звучало дома у Рихтера, пять раз исполнялось в музыкальных школах, дважды в Музее имени А. С. Пушкина, и каждый раз сокрушало.
В Пушкинском музее публика встала. В одном из последних рядов поднялся Светланов, пораженный, бледный, с льющимися по щекам слезами.
Мне кажется, это исполнение трио "Памяти великого художника" стало явлением в исполнительском искусстве XX века.
Хотелось бы надеяться, что на Московском радио сохранилась в неизмененном виде запись этого сочинения, прозвучавшего в Музее в тот памятный день.
* * *
Творческая энергия Рихтера была в этот день – 16 ноября – неисчерпаема.
– А я играл вам свои сочинения?
– Нет.
– Прелюдию с-moll’ную – я написал ее перед отъездом в Москву, когда был очень подавлен. С ней я поступил в консерваторию, и она очень понравилась. Была задумана и фуга, но я сочинил только тему.
Святослав Теофилович сел снова за "Енисей" и сыграл прелюдию и тему фуги.
– Чувствуете влияние Пуччини и Франка? В Москве я хотел написать симфонию, ходил по Москве… думал. Во второй части – Красная площадь ночью.
Рихтер сыграл много музыки из симфонии, которую, к сожалению, не закончил.
Святослав Теофилович провел у пианино больше трех часов. Потом встал, закрыл его крышку, сел у торца пятиметрового стола. Я села напротив и сказала:
– Этот стол очень подходит для того, чтобы писать за ним автобиографию.
Я ожидала возражений, но Святослав Теофилович согласился, – такой уж это был день. Не медля ни минуты, он начал свой рассказ.
– Я родился в 1915 году в Житомире, на Бердичевской улице. Теперь эта улица уже давным-давно называется улицей Карла Маркса, хотя она переходит в Бердичевское шоссе, так что ее первое название соответствовало действительности. Шоссе приводит к мосту через речку Тетерев.
На спуске из города жила "Магрита" со своей мамой, и там нас кормили. В какой-то хибарке. Идя туда, можно было сковырнуться кубарем. "Магрита" – Ира Иванова – теперь жена Льва Николаевича Наумова.
Генрих Густавович обожал его. Замечательный музыкант, святой человек, верный последователь школы Нейгауза, симпатичный и трогательный. Я слышал, как он изумительно играл Четвертое скерцо Шопена…
Если посмотреть с моста налево, далеко-далеко была видна церковь, которая будила надежды на что-то интересное и неизвестное…
Я исписала немало страниц, и мы дошли, правда, с многочисленными отступлениями, до трех лет. Я останавливаюсь, потому что "автобиография" Рихтера – в картинах и снах – это путешествие в воспоминания о детстве, самом раннем его периоде. Этот рассказ помещен в пятой главе.
Приближалось время выезда в Саяногорск. Святослав Теофилович спустился вниз. Машина ждала. Выехали за пределы города, пересекли реку Абакан, что в переводе с хакасского означает "Медвежья кровь". Шоссе привольно вилось, пересекало равнинные просторы; миновали дачный поселок, улицы которого – Клубничная, Рябиновая, Вишневая – радовали своими названиями. А потом началась равнина, без края и без конца, вдали сливающаяся с небом, голубым, переходящим в розовое. Едем на 120-й концерт. Степь. Полнолуние. Постепенно темнеет. Путь неблизкий. На сине-сером небе совершенно близко висит золотая луна, как будто прикреплена, привешена к нему.
– Парад луны, – сказал Святослав Теофилович. – Глюковская луна.
Он несколько раз поворачивался в ее сторону, всматривался в необычное зрелище огромного золотого светила над снежно-золотой равниной:
– Она царит одна, ничто ей не мешает.
Между тем пейзаж менялся, равнину неуклонно теснили горы, они наступали на нее сначала с одной, потом с обеих сторон. Саянские Мраморные горы, суровые, таинственные, со склонами, покрытыми мощными стройными елями. Снова "другие земли". Ехали дотемна, до тех пор, пока горы стали лишь угадываться пугающими громадами.
Вдруг оказались в ярко освещенном, выстроенном с любовью городе, в районе строителей и энергетиков – "Черемушках". Широкие улицы, просторные скверы. Мы ехали, пока не оказались на красивой, хороших пропорций площади, где росли высокие, как на подбор, одинакового роста сосны. Слева стояло с размахом сооруженное, высвеченное фонарями праздничное здание музыкальной школы. И по внешнему, и по внутреннему виду оно походило скорее на театр. Великолепный зал, просторная сцена. Рояль "Москва".
Все любители музыки из Абакана – здесь, в зале; приехали педагоги и учащиеся всех музыкальных школ из Шушенского, Абакана и, конечно, самого Саяногорска, а также абаканского музыкального училища. Забегая вперед, скажу: наслышанная о том, что Рихтер играет разные программы, публика кочевала за ним три дня подряд, из Саяногорска в Шушенское, из Шушенского в Абакан.
В кабинете, куда его проводили, Святослав Теофилович тотчас снял с полки альбом Серова и стал его листать, комментируя репродукции, – прекрасно знал картины этого художника.
В первом отделении прозвучали три сонаты Гайдна, во втором – Шуман и Брамс. Тишина понимания установилась в зале. После концерта, как всегда, потекли в "артистическую" благодарные люди всех возрастов, педагоги, учащиеся, среди них и молодая женщина-педагог – автор приготовленного для Маэстро сибирского торта "Снежная поляна".
Хозяева "Черемушек" настоятельно приглашали Рихтера посмотреть, пусть и ночью, Саяно-Шушенскую ГЭС. Через пятнадцать минут машина домчала всех до этого гигантского сооружения. Невероятное зрелище открылось взору: это было одновременно торжество природы и дерзкого всеразрушающего человеческого разума, вторгшегося в ее заповедное царство. Пейзаж – грандиозные, не теснящиеся, а привольно стоящие горы, мощный, усмиренный Енисей, и эта могучая стройка… Все это ночью в ярком свете выглядело почти как мираж. Долго смотрели со смешанным чувством восхищения, ужаса и изумления… Правда ли это?
Путь в Абакан снова был долгим. По дороге Святослав Теофилович говорил:
– Легче всего, пожалуй, играть Гайдна, – для меня это так. Потом идет Шуберт, потом уже гораздо более трудный Бетховен. Скрябин легче, чем Рахманинов, потому что Скрябин писал сразу: само шло. Рахманинов же переделывал, поэтому играть его труднее.
Очень уставший возвратился в гостиницу.
Святослав Теофилович снова сел за "Енисей" и опять стал импровизировать, на этот раз на собственную тему: "Призраки в моих апартаментах". Это были вариации на тему из "Пиковой дамы".
Выпили чаю и собрались уже разойтись по комнатам, но чувствовалось, что Святослав Теофилович не очень хочет оставаться один.
Зная его любовь к разного рода играм, решили во что-нибудь поиграть. Предложили игру "во мнения". Играли вчетвером: Рихтер, Е. Артамонов, Н. Васильев и я. Святослав Теофилович следил за соблюдением всех правил игры. Как известно, дети начинают ее с присказки: "Была я на балу и слышала про вас такую халву-молву: одни говорят про вас, что вы – то-то, другие – то-то" и т. д. Таково предисловие. Я объявляла мнения и в какой-то раз сказала: "Ну, предисловие я пропускаю". Святослав Теофилович возмутился: "Как это можно?!" Во все следующие разы я аккуратно начинала: "Была я на балу" и т. д. Наконец, вышел Святослав Теофилович. Мы долго ломали голову, хотелось придумать что-нибудь достойное, но час был поздний – ничего "творческого" в голову не приходило. Ну вот, кажется, придумали "мнения" и позвали Святослава Теофиловича. Он скромно встал в углу комнаты и приготовился слушать. Я выполнила весь ритуал, но не успела закончить перечисления, как Святослав Теофилович абсолютно точно определил, кто что сказал; мы были ошеломлены и попросили Святослава Теофиловича снова выйти. На этот раз сочинили самые невероятные "мнения", перепутали авторство. Пришел Рихтер, выслушал все, что о нем говорили "на балу", и сказал:
– Вы нарочно все перепутали, чтобы я не отгадал.
Мы сдались. Но играли еще долго, очень смеялись.
Семнадцатое ноября. Абакан – Шушенское – Абакан
С утра Святослав Теофилович ушел заниматься.
В четыре часа поехали в Шушенское, где в городском Доме культуры должен был состояться концерт. По дороге Святослав Теофилович "экзаменовал" меня по литературе, без конца задавал вопросы. Многие были очень интересными. Жаль, я не записала. Помню, Рихтер сказал, что между Шимановским и Верди такое же соотношение, как между Прустом и Бальзаком.
Через старый купеческий город Минусинск приехали в Шушенское.
Увидев Дом культуры, его величественный фасад с колоннами, Святослав Теофилович сказал:
– Просто Большой театр.
Октябрьская площадь, на которой стоит Дом культуры, выглядела почти как декорация: все в сверкающем снежном покрове. Летали, серебрясь в свете фонарей, легкие снежинки…
Святослав Теофилович посмотрел зал, переставил стоящие у рампы цветы, попробовал рояль и пошел за сцену, в артистическую.
Концерты в этих краях вела педагог, напомнившая пианистку из Читы, – таких женщин, с благородной, тонкой, чисто русской нежностью черт, мягкостью, интеллигентностью, встречаешь не часто. Она не произносила никаких высоких слов, прятала благоговение и в роли ведущей выступила прекрасно.
В первом отделении прозвучали три сонаты Гайдна: g-moll, G-dur и B-dur. Второе отделение было отдано Шопену – двенадцать избранных этюдов в такой последовательности: Op. 10: 1, 2, 3, 4. Небольшой перерыв. Op. 10: 6, 10, 11, 12. Снова пауза. Ор. 25:5, 6, 8, 11.
Этюдами Рихтер убил всех наповал, и я повторюсь, если снова стану приводить слова, которые произносили, входя в артистическую и стар, и млад, и важные персоны, и педагоги, и неискушенные слушатели.
Святослав Теофилович устал. Вдруг сказал:
– Таинственный, дьяволический, женственный, мужественный, непонятный, всем понятный, трагический Шопен.
После концерта пошли смотреть музей. Был поздний час, и заповедник, где жил в ссылке Ленин, открыли специально для Рихтера.
Неожиданно все оказались в другой эпохе. Богатая деревня более чем столетнего возраста стоит в своем первозданном виде. Как непереносимо жаль, что только эта! Все подлинное – избушки, избы, дома богатых крестьян, службы, лавка, трактир. Неужели все эти бесценные традиции погибли безвозвратно?
Полностью сохранена обстановка первого и второго просторных уютных домов ("изб"!) ссыльного Ленина: книги, стулья, барометр, накрытый белой скатертью стол, лампа с зеленым абажуром.
Святослав Теофилович был первым из шести миллионов посетителей Шушенского, оказавшимся здесь ночью. Стоял сибирский мороз, и среди вековых изб пропало ощущение времени. Святослав Теофилович окунулся в эту обстановку, и чувствовалось, что даже те немногие люди, которые с ним были, не то чтобы мешали, – но не хотелось ему ни говорить, ни обсуждать, ни слушать.
Вышли из музея и снова оказались в нашем веке, на Октябрьской площади. Хозяева пригласили Святослава Теофиловича на ужин.
Стол с блестящей поверхностью цвета красного дерева (а, может быть, красного дерева?), с отражающимся в ней светом хрустальной люстры, с разноцветным угощением – розовым, красным, золотым, коричневым, зеленым, – всем, чем богата природа этого благодатнейшего края, где летом зреют персики: брусника, смородина, крыжовник, папоротник, грибы и, конечно, облепиха во всех видах, от сока до варенья. Это было так живописно, что Святослав Теофилович не хотел нарушать красоту, напряженно выискивая в памяти художника, созвучного палитре красок, называл Будена, Боннара…
– Как бы вы сами описали эти дни? – спросила я Рихтера, когда мы возвратились в гостиницу.
– Ну, я написал бы так, – ответил он. – Сегодня день был сумасшедший. Я боялся. Этюдов Шопена. А потом решил: ладно, возьму и сыграю. Рисковал. Потом этот Дом культуры, похожий на Большой театр, площадь хороших пропорций. Концерт. Симпатичная дама, работник культуры. Потом другая эпоха. Потом этот красивый стол и хрустальная люстра. Вот примерно так… Чита… Помните этих двух симпатичных дам? Ту, которая переворачивала страницы, и ведущую, еще более симпатичную? Ах, вы забыли? Ну, вот видите… Да!!! Но что было пиком вчерашнего дня? Скажите!
– Импровизации.
– Не-е-ет…
– Ваши сочинения.
– Ну что вы, конечно, нет.
– Шимановский!
– Нет.
– Концерт.
– Нет.
– Ну, тогда я не знаю.
– Конечно же, мнения!
Утром восемнадцатого ноября 1986 года я улетела в Москву, а в здании Абаканского драматического театра ждали 121-го концерта Святослава Рихтера… Впереди оставалось еще немало городов…
В Москве
Декабрь 1986 года
Я вернулась в Москву в день последнего концерта Рихтера в Абакане. С.Т. продолжал свою поездку. К нему приехал В. А. Чайковский, друг С.Т. с консерваторских времен. Вскоре в Целиноград прилетели на несколько дней и Н. Гутман с О. Каганом, чтобы репетировать Трио Чайковского.
17 декабря, спустя месяц после нашей последней встречи в Абакане я пришла на Большую Бронную. С.Т. открыл мне дверь вместе с Ниной Львовной, и первые его слова были:
– А я читал. Мне понравилось…
С.Т. имел в виду мою только что вышедшую статью о его путешествии. В его интонации слышалось удовлетворение: я, кажется, восприняла его замечания по поводу первой статьи – "все должно вытекать из материала", так что истинный смысл высказывания был такой: "А вот это мне понравилось".
"Терпеть не могу пресной писанины", "Когда меня так хвалят, от меня ждут чего-то большего, чем я могу, и потом разочаровываются", – часто говорил С.Т., прочитав очередной панегирик.
Я прошла в столовую на половине Нины Львовны. За столом сидели Фейер, Наташа, Олег. В "зале" на мольберте Коро. С.Т. и Н.Л. только что вернулись с концерта, в котором слушали певца Таращенко. Обсуждали его, болгарскую певицу, Нелли Ли, сольный концерт Михаила Плетнева. После чая С.Т. с Наташей и Олегом пошли репетировать Трио. На другой день, 18 декабря, в Звенигороде должно было состояться его первое исполнение.
Мне разрешили присутствовать на репетиции. Некоторые замечания удалось записать:
С.Т.: Я прошу сегодня взять бразды правления Наташу.
Н.Г.: Я же не готовилась к этой роли… Тогда я думала, начать с первой части.
С.Т.: Идут споры о теме: неизвестно, где она сильнее, где слабее, а по-моему, все четыре ноты должны быть одинаковы. Начнем moderato или медленнее.
Н.Г.: Moderato. Медленнее мы не сможем. Мастерства не хватит.
С.Т. (Наташе): А, вот видите… Вы делаете первую ноту тише, а надо одним мазком. Чтобы зыбь пошла, как по озеру.
Мне сейчас понравилось… Олег! Вы должны уходить на этом "ля" (точно показывает на рояле инструментальные штрихи)… Все-таки мне это громко. Играйте pp. Вот! Теперь хорошо. Pizzicato! Больше! Неожиданнее! Не в ритме, а как-то вдруг! Вот! Прекрасно!
Темп спокойнее, а выражения больше. Первая ауфтактовая нота – безразличная, нужно выразительнее. Она не должна быть равнодушной. Приступ оптимизма, хотя для него мало шансов. Вы знаете, получается все-таки ritardando.
Н.Г.: Вы меня начинаете ждать. Не ждите.
СТ.: А если вы опоздаете?
Н.Г.: (шутит) Тогда ждите.
С.Т.: Но какой композитор! О Боже!
Олег! Dolce! Но не слишком сентиментально, не так открыто. Espressivo, но dolce. He надо слишком… Из-за этого Чайковского иногда считают сентиментальным…
Я плаваю.
Н.Г.: Это из-за нас.
С.Т.: Нет, это я… Олег! Вы стали играть слишком откровенно. Вы думаете о скрипке и о звуке. Стало слишком уверенно. Вы, наверное, учили. Уверенность убила искренность. Стало очень красиво. Но надо, как будто вдохновение на вас нашло.
Тема теперь должна быть медленнее, потому что стала какой-то больной.
Мы чудно сыграли сейчас в совсем медленном темпе.
Я вспомнила похожие замечания, которые С.Т. делал ученице Н.Л., репетируя с ней вокальный цикл Шимановского:
– Вы уже поете. Не надо. Более с фантазией. Более гибко. Все очень точно, но как будто только что пришло вам в голову.
Мысль "нельзя готовиться заранее, потому что этим снимается неожиданность" относится и к литературе, и к музыке, и часто звучит как критика. "Они же готовятся заранее…".
– "Зойкина квартира" – блестящая пьеса. Я смотрел ее в Саратове в 1986 году. Искажение и гиперболизация, все время все делается заранее, как всегда, а пьеса – блестящая.