ВФ: Бог его знает, маргиналом каким-то.
КБ: Он даже средним классом, возможно, не был. Год прошел – 11 миллиардов долларов. Не помню, кто сорок лет назад написал про китайцев, что у них всего два положения – они живут либо в лачуге, либо во дворце. Живет-живет-живет-живет, потом бум – построил себе дворец. Или не построил. "Пока в стране не появится средний класс, мы обречены, правительство обязано способствовать созданию среднего класса!" Это все мифы. Как правительство может способствовать созданию среднего класса?
ВФ: Я имел в виду даже не это…
КБ: Меня просто сам термин "средний класс" раздражает.
ВФ: Мы живем внутри смены технологического уклада, индустриальный уклад вытесняется постиндустриальным. В этом постиндустриальном мире начинает работать "экономика звезд". Как в спорте: один игрок бьет по мячу чуть-чуть дальше, но при этом получает 10 миллионов долларов, а другой не получает ничего.
КБ: Любой зрелый рынок так устроен.
ВФ: На любом зрелом рынке "победитель получает все"?
КБ: Люди разные. И это противоположность рассуждениям про средний класс. Когда вы видите что-то новое, вы описываете новое и то, что на него похоже, одним словом. Но по мере созревания рынка – в данном случае я имею в виду рынок в буквальном смысле и рынок как место, где происходит обмен информацией, вы начинаете понимать, что А лучше, чем Б. Проходит еще какое-то время, и вы понимаете, что А во много раз лучше Б. В спорте понятно: 20 сантиметров, 30 сантиметров легко измерить. А там, где нету объективного измерения, то есть все измерения субъективны? Вот посмотрите. Возрождение. Сколько стоят картины Микеланджело против картин какого-нибудь Сидорова?
ВФ: Я улыбаюсь, потому что ваш вопрос напомнил мне список картин, которые MacDougall’s продал Януковичу для украшения Межигорья. Там первая строка – "что-то там в туалете", и название картины, что-то связанное с яхтами. 1200 долларов стоит.
КБ: 1200? Продешевили.
ВФ: Просто интересна норма откатов.
КБ: От 1200 долларов какой может быть откат? Сама картина может быть откатом.
Представьте себе, что вы король. К вам приходит живой Микеланджело. На сколько больше вы будете готовы заплатить Микеланджело по сравнению с ныне неизвестным художником, каким-нибудь Маньелини?
ВФ: Зависит от того, сколько спросит.
КБ: Ну спросит он ого-го сколько, у него аппетит дай боже, он мальчиков любит. В десять раз больше заплатите?
ВФ: Взаимное согласие есть продукт непротивления сторон.
КБ: Вы же понимаете: он придет и скажет: Маньелини – дурак, я нарисую гораздо лучше, на века, то-се. Заплати мне в пятьдесят раз дороже. Вы его пошлете подальше. Так и происходило. Думаю, доходы Микеланджело, Леонардо, Рафаэля отличались от доходов их современников в полтора-пять раз. Бывает даже, что доход гения отличается в отрицательную сторону – Модильяни. Потом люди смотрят: эта картина лучше, а та – хуже. А эта картина вообще вне всяких сравнений, прямо башку сносит. Проходит, понимаете ли, триста-пятьсот лет и за нее платят на четыре-пять порядков больше, чем за картины менее гениальных современников. Есть картина за 100 миллионов долларов, а есть – за 50 тысяч долларов. Почему это происходит? Мы все лучше понимаем, как оценивать вещи.
Или другой пример. Сто лет назад китайцы приехали в город Лос-Анджелес, Голливуд. Хотят спродюсировать фильм. Им говорят: вот есть хороший актер, а есть слабый актер. Сколько заплатите хорошему против слабого? Какая у них была разница в зарплатах
ВФ: Порядок?
КБ: Ну нет. Два раза, может быть. А сейчас какая разница?
ВФ: Те самые несколько порядков. Хотя, на самом деле, как заявил Спилберг в прошлом году, эта модель больше не работает.
КБ: Не работает, но… она работает. 20 миллионов долларов для top tier – это хороший доход, а плохие параллельно еще подметают и зарабатывают 20 тысяч долларов. Разница – в тысячу раз. В этой модели, может быть, есть какая-то неэффективность, но она не в том, что очень большая разница, а в том, что это может быть не связано с реальным качеством – дутые авторитеты, дутые звезды.
ВФ: Возвращаясь к ламентациям про сужение среднего класса. Дело не в коэффициенте Джини. Просто образ жизни сильно и быстро меняется. Люди оценивают свою жизнь в соответствии с какими-то модельными историями, которые им рассказывают в детстве. "Выучишься, сынок, на слесаря, будешь иметь кусок хлеба, будешь жить, как люди". Такая индустриальная модель – профессия на всю жизнь. В постиндустриальном мире эта история звучит иначе: смотри, как хорошо играет Месси, или смотри, сколько заработал вон тот миллиардер. Это истории про исключительные достижения. В этом и заключается проблема. Не все могут быть победителями, не все могут быть героями. Осознание того, что нет стандартной истории столярного или слесарного успеха, создает новый набор проблем, напряжений в социуме.
КБ: Жизнь меняется.
Когда-то я читал статью про экономику "Формулы-1". Я подумал: "Е-мое, Шумахер зарабатывает, как большой завод". Есть огромные мировые химические концерны, которые получают меньше прибыли, чем Шумахер. Там все прибыль у него – или почти все.
Конкуренция между оценками, между продуктами, моделями состоит в том, что что-то стоит очень дорого, а что-то очень дешево. И чем сильнее мы в это вовлечены – тем лучше, потому что поиск правильных цен – это как дарвиновская эволюция.
Повара в современной Франции формально считаются рабочими, blue collar по какой-то давнишней классификации. Сто лет назад хороший повар отличался от плохого тем, что зарабатывал в два раза больше. Сейчас звездные повара получают во всем мире на порядки больше. То же самое происходит везде, чего ни коснитесь. Назовите писателя, который в XIX веке разбогател за счет своих книг.
ВФ: Жюль Верн, Дюма.
КБ: Слово "разбогател" по отношению к ним я не стал бы применять – "хорошо жили".
ВФ: Какой-нибудь Гобсек по меркам современного горожанина жил не очень хорошо.
КБ: Он был upper middle class. Роулинг написала Гарри Поттера и стала самым богатым человеком в стране. Глобальный рынок, конечно, тоже очень важен для этого.
ВФ: Меняется структура стимулов к деятельности.
КБ: Она четче вырисовывается. И это как игра в лотерее. Лотерея, в которой высокий процент выигравших и очень маленький джекпот, менее успешна, чем лотерея с большим джекпотом и малым процентом выигрышей. Возьмите концепцию X-Prize. Ты предлагаешь 10 миллионов долларов тому, кто первый пошлет человека в частной суборбитальной ракете на высоту 100 километров. На эту проблему накидывается двести компаний, каждая из них тратит, может, по 5 миллионов долларов, в итоге потрачен миллиард в погоне за 10 миллионами. И это правильно.
ВФ: По поводу этого сюжета два года назад была дискуссия на ялтинском форуме Пинчука. Ричард Брэнсон рассказывал, что мы, частный бизнес, за одну миллионную того, что было потрачено сверхдержавами на космическую гонку, решим те же задачи. Но тут возникает вопрос. Не от того ли так получается, что частный капитал в космосе – это карлики, стоящие на плечах у гигантов. Понятно же, что он базируется на технологическом заделе, который был создан как раз во время гонки сверхдержав.
КБ: Есть и другие примеры. Одним из мегапроектов в биологии было секвенирование генома человека. Участвовали Америка, Англия, Япония, Китай, Германия, Франция – огромный консорциум, потратили 3 миллиарда долларов. Крейгу Вентеру это все надоело, он создал частную компанию, набрал денег и сделал то же самое за 100 миллионов – параллельно, не стоя на плечах никаких гигантов.
Советская научно-техническая интеллигенция все еще любит идею, что оборонные расходы стимулируют развитие экономики. Ничего такого нет. Вот сейчас у Обамы есть план картировать весь человеческий мозг.
ВФ: Этим Пол Аллен занимается.
КБ: Картировать мозг – хорошая задача, но картировать централизованно федеральному правительству за бюджетные деньги… Вы выбираете сегодняшнюю технологию и говорите: "У меня до фига денег, поэтому я этой технологией справлюсь". Но тем самым вы мешаете развитию новых технологий, которые будут картировать мозг не за миллиард, а за пять миллионов. Сейчас создаются фантастические технологии картирования мозга, какой нейрон с каким соединен и так далее… Хорошо, что успели их создать, пока эта программа не началась. Если бы она была десять лет назад, ни хрена этого бы не было.
Люди инстинктивно тянутся к большим идеям. Один мой знакомый философ в Грузии ходил и говорил: нам надо построить большой коллайдер. "Зачем?" – спрашиваю. "Нужна большая идея, чтобы весь народ объединился". Что-то в этом есть мессианское.
ВФ: Мне кажется, это скорее ностальгия по массовому обществу, индоктринированному всеобщим средним образованием, идеологией. Атавизм, который обречен на вымирание.
КБ: У меня нет точного ответа на этот вопрос. Человек же не является идеальным существом.
Пифагор учил, что идеальной является сфера. И если бы человеческое общество было построено из идеальных людей-сфер, тогда в нем действовали бы строгие законы…
ВФ: Бестрепетное сердце благоокруглой истины…
КБ: Кто это сказал?
ВФ: Парменид.
КБ: И все было бы очень просто – упруго бы друг от друга отскакивали. Но наша форма сложнее, чем сфера. Как только вы допускаете, что нет упругого отталкивания, у вас начинает возникать какая-то структура – слипаются, объединяются, возникают узоры и так далее. И появляется представление, что нужен какой-то главный узор, и мы все должны к этому главному узору, к какой-то большой идее стремиться.
Мне кажется, что без элемента насилия это не получается. Другое дело, что мы по-разному склонны к насилию. Те, кто более склонен к насилию над другими, иногда побеждают и называются "президент", "премьер-министр", "власть". Если у них в голове есть, что должен быть большой узор, они начинают нас вплетать в эти узоры. Без тяги людей к большим идеям непонятно, зачем это им нужно. Занимайся своим делом, чего ты лезешь куда-то.
В какой-то степени это, конечно, результат воспитания. В нас воспитывают рациональность. И тут такая дилемма: человек, с одной стороны, понимает, что будущее непредсказуемо, а с другой – его учат, что правильно – предсказать будущее и под это дело заточить ножи. Отсюда все эти программы и стратегии: "У нас есть программа-2020!", "А у нас – 2030", "2049!", "3127!!" Почему 3127? Да фиг его знает, просто нравится цифра.
Я к советским экономистам отношусь, мягко говоря, скептически. Когда я был министром экономики, президент сказал, что надо создать какой-то экономический совет. Я пытался его отговорить, потому что такие советы – лабуда какая-то, но потом согласился, подумал, что вряд ли он будет собирать его часто. "Только меня тоже запишите, пожалуйста, в этот совет".
И вот в большом зале заседаний правительства собрались профессора, убеленные сединами. Миша [Саакашвили] опаздывает, они беседуют друг с другом. Меня игнорируют: подумаешь, приехал какой-то человек нехороший, назначили только недавно, а тут – заслуженные экономисты, нет, чтобы спросить их. И один седовласый говорит другому седовласому: "Я слышал, у вас в институте построили модель развития экономики Грузии на ближайшие 20 лет". Я думаю: "Ух ты, ничего себе, – это же какая огромная бессмысленная работа". Неважно, что такую модель построить нельзя – зато мейнфреймы гудят, миллиарды бит в минуту или секунду перерабатывают, моделируют, нелинейное программирование…
У меня как у министра был в подчинении институт экономики. Неужели это там сделали? Думаю, надо пойти посмотреть, как там все гудит. Почему я всерьез это воспринял? Министерство находилось, по-моему, в бывшем здании Госплана. Там был один тройной этаж – с потолком восемь метров высотой – под вычислительные машины. Предполагалось, что они будут такие большие, что потолка четыре метра не хватит, нужно восемь – чтобы это все охлаждалось. Data center советского типа. Зал этот, конечно, не использовали, потому что зимой его невозможно было отопить. "А в институте, – думаю, – наверное, работает. Господи!" И второй седовласый отвечает: "Да, все верно. Более того, недавно закончили модель на 100 лет".
Боже мой – какие огромные ресурсы расходуются, исходя из совершенно неправильного предположения, что можно прогнозировать.
Через несколько дней приходит ко мне директор этого института – очень уважаемый человек, он был премьер-министром Грузии в советское время. Просится в отставку. Очень достойно себя повел. Я назначил на его место молодого парня, выпускника РЭШ. Мне его Ксения Юдаева порекомендовала. Как-то спрашиваю его: "Ну, где все это – гудящие мейнфреймы?" "Да никаких компьютеров там нет, – отвечает. – Шесть персоналок – вот и все". "Да нет, они такое исследование провели, я понимаю, что это ерунда, бессмысленное экономико-математическое исследование, но трудоемкое".
Он начинает узнавать, и выясняется следующее: в этом институте были молодые ребята, достаточно толковые и вполне успешные (один у нас сегодня работает проректором). Они подрабатывали в основном тем, что писали диссертации для других. Один, тот что проректор, написал пять диссертаций – одну себе, четыре другим. Он не то чтобы шикарно зарабатывал, но на хлеб хватало. А другой парень хорошо владел Excel. И он писал таблицы в Excel, такие связанные – если выпуск столько, то цены – столько. Он сдвигал на один столбик – и у него получался прогноз на 2005 год. И кто-то на этом защищал диссертацию. Потом – 2006-й, 2007-й, и так до 2020-го дошел. А когда я министром стал, он понял, что долго это не протянет – и сразу сдвинул на 100 лет. Так возникла модель…
ВФ: Оптимального функционирования экономики через 100 лет.
КБ: А почему я в это поверил? Когда Юрий Маслюков стал первым вице-премьером в правительстве Примакова, он сказал замечательную фразу: мы сейчас собираем данные, будем их загружать в компьютер в сотом институте (есть какой-то такой институт, "ящик" то есть, п/я 100), и они, компьютеры, нам скажут, что делать.
ВФ: Хрустальный шар.
КБ: Да, хрустальный шар, только с большим количеством проводов, и гудящий – вжик, вжик. Я тогда посмеялся этому сам про себя, но последний председатель Госплана СССР, вице-премьер правительства России, в начале 1999 года серьезно думал, что сейчас загрузит данные – и получит все ответы. Просто на сбор данных требовалось время. А компьютеры ждали уже, гудели, раскрыв приемные щели.
И это тоже такая неизбывная человеческая черта. Одна из глубочайших дилемм – наше отношение к будущему. Периодически на этих школах, которые устраивают в Грузии InLiberty, мы проводим опросы, что молодые люди думают о будущем. Очень многие думают, что трудности с прогнозированием связаны исключительно с недостаточной мощностью компьютеров. Будут мощные компьютеры – не будет проблем с прогнозированием.
ВФ: В работе про социализм Мизес еще в 1920-е годы объяснил, почему советские экономисты из Центрального экономико-математического института в 1970-е годы, маслюковский компьютер в сотом институте и грузинские мастера Excel в 2000-е занимаются бессмысленной работой. Нельзя объять необъятное – если совсем упростить. Тем не менее на микроуровне такие модели все равно строятся – например, бизнес-планы.
КБ: Приходится, конечно. Просто к этому надо относиться без фанатизма. Я не сторонник стандартизованного образования, но хотелось бы, чтобы все знали некоторые фундаментальные вещи. Кроме личного предпочтения тех или иных философских построений, существует еще и точное знание. Вам нравится план, мне не нравится план – это дело вкуса. Но то, что задача трех тел не решается, – это вопрос точной науки. Она не решается не потому, что компьютер слабоват, – она просто не может быть решена в общей форме. Первая, вторая теоремы Геделя существуют в объективной реальности, это не результат того, что Гедель недопонимал чего-то. Он как раз очень стройно объяснил, что ничего стройно объяснить нельзя. Основы квантовой механики нужно понимать даже не-физику: существует неопределенность как таковая, связанная не с недостаточной шлифовкой инструментов, а со свойствами пространства и времени. И тогда, конечно, будет меньше всех этих попыток с помощью больших компьютеров точно рассчитать, где мы будем через сто лет. А сейчас идеи о том, что это нельзя сделать, кажутся неортодоксальными. Периодически появляются Нассимы Талебы (не знаю, чем он хорош). "Невозможно предсказать появление черного лебедя". Ах! Как глубоко! Это уже много сот лет известно, что нам не дано предугадать и рассчитать тоже. Но тем не менее…
И конечно, воспитание заставляет нас врать. У человека спрашиваешь, думает ли он о будущем. "Да пошел ты, я действую спонтанно". Так ответить может художник. Но если бизнесмен говорит, что вообще не думает о будущем, не делает бизнес-планов, не знает, что будет, стратегии нет, ничего нет, – то он не поднимет денег на бирже, не получит кредит в банке и так далее. Знаю по себе, как мы врем.
После моего выступления на конференции в начале 2000-х подошел ко мне человек и говорит: "Каха Автандилович, я за вами наблюдаю уже больше десяти лет и понял, что вы тщательно рассчитываете каждый шаг и наперед знаете, что будет". Что я могу сказать? Я же не скажу: "Это ерунда". "Да, да, приходится, знаете ли".
ВФ: В наше нелегкое время…
КБ: Да, да, а куда денешься, а что делать… Приятно. Свойство человеческого ума – упорядоченно описывать беспорядочные события. Ты видишь хаос в чистом виде, тебе хочется о нем рассказать, и ты пытаешься как-то придать этому логику, направление – зачем, откуда, куда, чего хотел, чего достиг.
У меня есть любимое сравнение с Колумбом.