КБ: "Помощник". Я из этого кооператива вышел достаточно скоро. Мы все были такие, знаете, ученые, не приспособленные к конкретным делам, и дальше долгих дискуссий дело не пошло. Параллельно свой кооператив открыли два других завлаба. Я пришел к ним наниматься на работу. Они меня спрашивают: "Ты какой-то опыт имеешь зарабатывания денег?" "Какой у меня может быть опыт?" "Может, фарцевал?" "Да вы что, – говорю. – Как я мог фарцевать?"
ВФ: Для вас это было табу?
КБ: Это же преступление по советским законам. За это – тюрьма. "А может ты двери укреплял?" Был такой бизнес в Москве – возможно, единственный свободный бизнес в 100-процентно зарегулированном городе. Можно было получить патент и легально зарабатывать укреплением дверей. В советских новостройках двери ставили хлипкие, и частные бригады их укрепляли, чтобы дверь нельзя было вышибить ударом ноги. "Нет", – отвечаю. "Может, в стройотрядах что-то строил?" "Нет, ничего такого не делал". "Какой из тебя бизнесмен? Иди занимайся наукой. Когда заработаем много денег и откроем инновационную фирму, мы тебя позовем, будешь руководить научными работами".
Так я ушел ни с чем. Действительно, какой из меня бизнесмен хренов.
Потом они меня все-таки позвали. Им нужен был человек, который занялся бы производством и продажей препаратов. Это была достаточно высокотехнологичная часть бизнеса, в которой я разбирался, даже руками мог что-то сделать, если надо. Был автором целого ряда штаммов бактерий. Вот так я попал в бизнес.
Сначала я старался рассматривать его как что-то вспомогательное. Начала раскручиваться инфляция, и стало понятно, что если не зарабатывать, то зарплаты моей, 280 рублей, не хватит на жизнь. Думал, буду зарабатывать, чтобы нормально поесть, квартиру купить, поднанять людей в свою лабораторию и доплачивать им. Принципиально не хочу никакого большого бизнеса, хочу наукой заниматься.
Была у нас дискуссия, кто-то доказывал: надо заниматься большим бизнесом, надо расти… Я думал: какая ерунда, там столько непонятного риска, к тому же мы в Советском Союзе – большой бизнес возьмут просто и прихлопнут. Ну зачем? Мы же все имеем научный бэкграунд, так давайте будем зарабатывать потихоньку…
Пару лет с собой боролся. Свез в офис вот такую кипу ксерокопий – статей последних, которые надо было прочитать. Через год ровно выбросил в мусорный ящик нетронутыми.
ВФ: Сколько было основателей?
КБ: Пятеро.
ВФ: Кто-то из них на слуху?
КБ: Миша Юрьев потом был вице-спикером Думы.
Миша Могутов достаточно долго занимается фармацевтическим бизнесом в Москве. Один из партнеров, который позже присоединился, сейчас директор большого института в Москве.
Один из основателей, по фамилии Дурманов, рано отошел от дел. Он много лет возглавлял российское антидопинговое агентство.
ВФ: Я помню, вы рассказывали историю, как, сидя в Грозном, смотрели по телевизору прямой эфир вывода войск из Чечни – а на улице, по которой они якобы в этот момент проходили, было пусто.
КБ: Это была поздняя осень 1992-го. На кадрах, которые показывали в Москве, шел снег, а на улице, которая ведет к аэропорту Ханкала, сияло солнце, никакого снега не было, то есть это были кадры непонятно чего…
ВФ: Домашняя заготовка. А в чем состояла суть вашей работы с Грозненским НПЗ? Вы работали трейдером?
КБ: Нет, ну что вы, просто так экспортировать ничего было нельзя. Было запрещено покупать и перепродавать, нужно было переработать. Мы арендовали перегонные установки на нескольких НПЗ – сначала на ГНОЗ, "Грозненском нефтеоргсинтезе", потом, когда там стало невозможно работать, перебрались на Уфимский НПЗ ордена Ленина. Покупали нефть, арендовали цех, принимали всех на работу, начиная с начальника цеха, платили директору, брали какой-то процент себе, а они получали фиксированную сумму. Потом уже экспортировали прямогонный бензин, дизтопливо, гексан, гептан. Это был не гигантский заработок, на свободном рынке нефть стоила уже прилично.
Все эти перестроечные фирмы, в том числе и те, которые танки экспортировали, – все они так оформляли.
ВФ: Тюнингованные танки – типа, свое производство.
КБ: Это же ничем не регулировалось. В Советском Союзе никому в голову не могло прийти, что кто-то начнет производить танки. Это сейчас надо иметь лицензию на производство, а директор должен быть лицензирован ФСБ.
Если забыть про ситуацию с ценами, которые были жестко регулируемыми, то ничего остального в Советском Союзе не было. Налогов, считай, не было. Был 13-процентный подоходный налог, 6 % за бездетность и 25-процентный налог на прибыль потребительских кооперативов Центросоюза.
ВФ: Был же еще налог на прибыль, который реформировал Рыжков. До него все предприятия платили по индивидуальным ставкам. Рыжков унифицировал ставку. Но Советский Союз это не спасло.
КБ: Да, потому что оставался контроль и все, что связано с планированием.
ВФ: Если бы Горбачев в 1988 году отменил контроль над ценами и распустил Госплан, сохранился бы Союз?
КБ: В 1988-м – нет, но если бы в 1986-м – то сохранился бы.
ВФ: Всплеск национально-освободительной борьбы все равно было не остановить.
КБ: Так для этого КГБ был. А в 1988 году было уже поздно. Люди уже страх потеряли. Однажды у нас в институте на партсобрании встал один из присутствующих и сказал: "Я член партии, но я все же не понимаю, почему у нас не может быть многопартийной системы".
Заведующий лабораторией, очень советский человек, никакой фронды, не еврей, не узбек – очень кондовый, я думаю, он сейчас "Крымнаш". Я его потом спрашиваю: "Геннадий, а вы не боитесь?" "Да ладно, – говорит, – уже все можно". А в 1986-м еще боялись. В 1985-м Юрьева арестовали за то, что он читал детектив "Журналист для Брежнева", и хотели посадить.
ВФ: Министр топлива и энергетики гайдаровского правительства Владимир Лопухин любит рассказывать, как они выяснили в конце 1991 года, что советское министерство нефтяной промышленности навыдавало квот на вывоз сырой нефти на полторы годовых добычи…
КБ: 700 миллионов тонн.
ВФ: Вы тогда были далеки от этих высоких материй?
КБ: Я даже не знал, как к ним подступиться. Мне было непонятно, как работает вся эта система лицензирования объемов экспорта.
Мы действовали по другому принципу. По советскому законодательству, которое продолжало действовать и после распада СССР, совместное предприятие с иностранным капиталом имело право перерабатывать и экспортировать без лицензирования. Мы занимались не только нефтепродуктами. Мы занимались огромным количеством ерунды. Много денег профукали.
У нас было совместное предприятие с ливанцами. Хорошие ребята, но не бизнесмены. Главный из них был врач по образованию, хороший врач. Однажды он говорит: "В Ливане только что кончилась война (это было году в 1989-м), а электричества нет и нескоро появится – линии электропередач разрушены. Давайте поставим в Ливан ветряные энергоустановки".
Он имел в виду: просто купить и продать. Но купить-продать было невозможно, нужно было изготовить. Мы арендовали цеха НПО "ВетроЭн" в Подмосковье, закупили чертежи, материалы, произвели несколько комплектов – на много сот тысяч долларов, что для нас было большими деньгами. Поставили 20 комплектов в Ливан, и тут выяснилось, что в тех местах, где нужна ветроэнергия, нет сильных ветров. Нужно, чтобы ветер был больше 4 метров в секунду, если не ошибаюсь. Его дядя поставил одну вышку у себя во дворе – когда я был в Ливане, она не крутилась. А там, где ветер 4 метра в секунду, люди не хотят жить, потому что слишком ветрено. Эти комплекты лежали, пока мы просто не продали их как металлические трубы и генераторы, по компонентам.
"Ну хорошо, – говорит он. – Давайте зато свечи поставим, раз света нет". Изучили производство свечей. Узнали, что по ГОСТу свеча должна гореть 14 часов, не оплывая, а сгорая…
Он был источником большого количества таких фальшивых заказов. "У меня есть заказ из Иордании на 100 тысяч школьных парт. По 60 долларов за парту". Реально у него не было заказа, просто слышал где-то что-то краем уха.
Организовали производство парт. Наняли конструкторов, которые до этого ракеты делали, а потом ушли на пенсию. Не знаю, как они ракеты делали, потому что с партами у них было не очень.
ВФ: Сколько успели произвести?
КБ: Пару тысяч штук – несколько контейнеров. Приходим к нашему ливанцу и говорим: "Вот парты есть". "Какие парты?" "Ну ты же говорил". "Так то было полгода назад". "Мы организовали производство". "А они уже купили. Это какие-то ливанские торгаши…" "Что, не нужны больше парты?" "Ну давайте, я, может быть, продам". Ничего не продал.
Мы организовали чудовищного размера производство пчелиного яда, оно должно было принести нам десятки миллионов долларов. Но потом оказалось, что он в общем-то никому не нужен.
ВФ: А почему вы решили, что на него большой спрос?
КБ: Понимаете, как происходило: какие-то люди писали нам, что очень хотели бы купить. А для чего этот яд используют? Лечат рак. Смотрим на цену – ох, ничего ж себе, несколько тысяч долларов за граммовую упаковку. То есть все это было очень правдоподобно.
Мы нашли пчеловода, у которого были свои пасеки, ввели контроль качества… Пчеловод продал квартиру, вторую оставил жене, украл у нас полкило пчелиного яда и убежал через Белоруссию в Европу. Мы его преследовали, он ускользал. Он думал, что заработает несколько миллионов долларов, а в итоге продал этот яд по демпинговой цене, потому что он никому не нужен. Через полгода он вернулся, пропив и проев все деньги, которые у него были в предыдущей жизни.
Много мы таких глупостей сделали. Красная ртуть – ее просто быть не может в принципе, нет такого вещества. Пари заключили. Привезли банку "красной ртути", в которой была киноварь. На банке написано – завод "Химреактив", Пенза.
Мы финансировали какие-то научные разработки, совершенно бессмысленные. Казалось, что вот сейчас мы профинансируем какое-то открытие и получим продукт, который завоюет весь мир.
Мозги были устроены по-простому: эту вещь можно изготавливать за рубль, а в магазине ее продают за 5 рублей. "Представляете, 10 тысяч сделаем, заработаем 40 тысяч". "О! А зачем 10 тысяч, давайте сделаем миллион – и заработаем четыре миллиона!" "Е-мое, четыре миллиона!" "Давайте".
Потом оказывалось, что ничего из этого не правда, и не в рубль обходится, и за пять продать нельзя, и столько не нужно, и вообще материал не достанешь.
Главной проблемой было тогда, где купить сырье, материалы. Их надо было доставать, то есть искать, уговаривать, пробивать, препоны преодолевать.
У одного из членов кооператива был приятель-химик, бытовой химией немножко занимался. Однажды он приходит и говорит: "Есть у меня рецептура, как делать пористое мыло, которое плавает в воде. Дети в ванной купаются, им будет хорошо".
Как у всякого ученого, у него эта идея шла дальше. Он предложил делать не просто куски мыла – их и так уже делает какой-то кооператив, условно говоря, в Ужгороде.
ВФ: Фигурки животных?
КБ: Фигурки животных было бы хорошо – уточки там. Он хотел почему-то делать классические скульптуры, не могу сейчас восстановить его логику.
Само по себе мыло грязно-коричневое и пахнет противно: в него добавляют отдушки, чтобы не было запаха, и красители, чтобы оно имело приятный цвет. Он достал из своего опытного производства краситель ярко-розового цвета. Он изготавливал фигуру, приносил, а мы должны были испытывать, получилось у него или нет. Как проверить, что мыло плавает? Мы опускали эту фигуру в ведро, которым наша уборщица пользовалась, и ждали, сколько она продержится.
Представьте себе картину: фигура Давида, сантиметров 30 высотой, на небольшом пьедестале ярко-розового цвета, слегка накренясь, плавает в воде. А поскольку мыло растворяется, то от нижней части спускаются в воду розовые сопли. Хорошо помню этого розового Давида.
Это ничем не кончилось. И много чего еще ничем не кончилось. Оказалось, что из производственников, которых мы наняли, мало кто способен доводить дело до конца. Начать могут, говорить могут, ходить могут – довести не могут.
Это, кстати, очень большая проблема у программистов советского воспитания. В крупных западных компаниях им поручали только локальные вещи, потому что большие проекты они не могут завершить. Сделать бета-версию, потом готовую версию, продать, там будут какие-то недочеты, ты выпускаешь какие-то заплатки, чтобы их исправить, – вот это не получалось. Они все время хотели сделать самый совершенный продукт, какой только возможен.
Мы финансируем какие-то исследования, а потом человек приходит и говорит: "А знаете, мне надоело этим заниматься". "Как надоело, подожди". "Ну, надоело". "Мы зарплату тебе заплатим". "Не хочу зарплату, там Сорос гранты раздал, я их возьму. Вообще идите на фиг".
Разработка, которую автор бросил на полдороге, мертва. Другому передать – это еще больше денег потратишь. И такого всего было много, к сожалению.
ВФ: То есть вы занимались трейдингом, и параллельно…
КБ: Трейдингом в чистом виде мы не могли заниматься. Мы занимались нефтепереработкой, книгоиздательством, делали реактивы для исследований – то, с чего я начал бизнесом заниматься, выпускали пластмассовые изделия, разработали свою модель цветного проекционного телевизора. Это как раз был пример бессмысленного перфекционизма. Когда мы изготовили несколько сот таких телевизоров, оказалось, что они никому не нужны.
Занимались компьютерной сборкой, приборами.
ВФ: Каков был масштаб вашего бизнеса на момент распада Союза?
КБ: В 1991 году наш оборот был десятки миллионов рублей. Трудно сейчас сказать, сколько это в долларах. Часть продукции мы продавали на внутреннем рынке, а внешние и внутренние цены тогда очень сильно отличались.
ВФ: В конце 1991 года вы придумали создать нефтяную компанию. НИПЕК она называлась. Зимой 1992-го провели массовую подписку на акции. Почему этот проект провалился?
КБ: Он оказался тупиковым, потому что государство решило приватизировать нефтяные активы так, что к ним было не подступиться. Это первое. Второе – это была одна из первых открытых подписок, и мы решили, что надо найти профессионалов, которые будут этим руководить. И нашли известного нефтяника, который был руководителем одного из крупных объединений в свое время. Умный человек, энергичный. Но он этими деньгами распорядился, конечно, очень странно.
ВФ: Давайте сначала. В середине 1990-х вы говорили, что эта идея родилась в ноябре 1991 года за ужином в ресторане "Пекин". Кто еще участвовал в мозговом штурме? КБ: Сейчас не помню всех. Был Леня Скопцов, о котором я вам рассказывал…
ВФ: Вы уже понимали, что Союз дышит на ладан?
КБ: Было видно, что что-то не в порядке, но в то, что Союз развалится, я не верил. 25 декабря ко мне вошла офис-менеджер и говорит: "Каха Автандилович, Советский Союз распался". "Закройте дверь, я тут делом занимаюсь, а вы мне какую-то ерунду рассказываете". "Да распался Советский Союз". "В каком смысле?" "Горбачев отрекся от престола". "Да ладно, не может быть. А что будет вместо?" "Ну вот – Россия". "Какая Россия? О чем вы?"
В "Пекине" возникла идея, что надо идти в добычу, переработку нефти, создавать вертикально интегрированную компанию. И под это дело можно поднять капитал. Что было сделано.
ВФ: Речь шла о том, чтобы вести новую добычу, или о покупке уже работающих компаний?
КБ: Конечно, новую – тогда же не предполагалось, что нефтяные предприятия будут продаваться. Слова "приватизация" в нашем сознании еще не существовало. Мы собирались искать месторождения, как-то получать права на добычу, бурить и добывать нефть.
Эта идея, к сожалению, ничем не кончилась. Когда я начал этим заниматься, оказалось, что все деньги уже потрачены. Это было несколько миллионов долларов – не помню уже, то ли пять, то ли три. По тем временам огромные деньги, но все равно…
ВФ: Если бы ваш гендиректор их не потратил, что можно было бы с ними сделать?
КБ: Этих денег по тем временам хватило бы, может быть, чтобы пробурить одну скважину. Но мы же не предполагали вот так взять и пойти бурить одну скважину, вдруг там сразу же забьет фонтан нефти. Нет. Это было самое начало пути. Потом можно было бы привлекать заемный капитал.
Деньги были в основном профуканы.
ВФ: Как у Пелевина?
КБ: У Пелевина?
ВФ: Потрачены на всякие роскошества.