С "Петрушкой" связан многозначительный эпизод - о нем поведала Галина Черны-Стефаньска. На концерте Гилельса в Париже - может быть, на том самом, о котором только что шла речь, - присутствовал Артур Рубинштейн. За кулисами, при многочисленных слушателях, пришедших поздравить Гилельса, Рубинштейн сказал, что Стравинский написал фортепианную транскрипцию "Петрушки" для него, но отныне он никогда больше не будет это играть. Как же велика цена такого признания!
Да, многое принес в дар Парижу Гилельс. Но и Париж не остался в долгу.
20 марта 1967 года в газете "Голос Риги" была напечатана заметка:
"Награда советскому пианисту.
Эмилю Гилельсу вручена золотая медаль города Парижа.
Франция хорошо знакома с творчеством замечательного пианиста, не раз выступавшего в залах Парижа и других городах страны, - сказал, вручая Эмилю Гилельсу медаль, председатель муниципального совета французской столицы П. Фабер. - Концертная деятельность Гилельса… способствует ознакомлению Франции с искусством Советской страны, с творчеством одной из самых музыкальных наций мира".
Во Франции Гилельс не только играл, но и записывался на телевидении. В американский фильм "Великие пианисты XX века" включены кадры: Гилельс играет Первый концерт Чайковского, дирижирует Андре Клюитенс. Дан только небольшой отрывок первой части - каденция, и то частично (концерт заснят целиком).
Когда не только слышишь, но и видишь - вблизи - Гилельса, испытываешь смешанное чувство восхищения и какого-то недоверия, что ли: не может быть! Так воздействует, говоря словами Даниила Шафрана, "его невероятное инструментальное могущество".
В 1957 году, в перерыве между концертами, Гилельса заполучило телевидение: в Страсбурге, в студии, был снят фильм, длящийся около получаса. Черно-белое телевидение делало еще только первые шаги; все было внове; никакого монтажа; вокруг рояля, отбрасывая тень, громоздко разъезжает камера, то удаляясь от Гилельса, то приближаясь и, естественно, мешая ему. Но его это не беспокоит: полнейшая отрешенность от "внешнего мира" и погруженность в музыку. Гилельс играет Экспромт f-moll Шуберта, три пьесы Чайковского и Токкату Прокофьева. Впечатление ошеломляющее. Ни одного лишнего "невыразительного" движения - все соответствует смыслу музыки. Руки Гилельса словно вторят рисунку фразы - или напоминают жесты скульптора, лепящего определенную форму. Более "приспособленных" рук - удобных, эластичных, сильных и мягких одновременно - не приходилось видеть.
Экспромт Шуберта - немалых масштабов - сыгран со свойственной Гилельсу цельностью. Образное богатство музыки передано без броских контрастов: разнообразие состояний находится в ином, более глубоком измерении. Музыка течет неспешно, повествовательно. Но в ней - "балладность" главной партии, мятежная взволнованность связующей, светлая умиротворенность второй темы, сердечность дуэта, - оба перекликающихся голоса поручены левой руке - снизу и поверх правой, а в правой - почти неправдоподобная ровность журчащих шестнадцатых; пальцы - это хорошо видно - находятся так близко к клавишам, что, кажется, не отпускают их. Но это обманчиво: ни одна нота не передерживается, освобождается с необходимостью. Нет резона пытаться сделать то, что на бумаге невозможно: передать тончайшее гилельсовское интонирование - он придает каждому мотиву и даже интервалу речевую выразительность. Удивительно звучит рояль. На всем исполнении - печать грусти и поэтичности.
На языке Чайковского Гилельс говорит с подкупающей искренностью. Каждая пьеса наделена только ей присущим настроением. Две пьесы ор. 19 - непохожи друг на друга. Колорит "Вечерних грез" сумрачен, лишен "открытости"; краски заката приглушены…
Напротив, в светлые, "дневные" тона "одевает" Гилельс "Листок из альбома". Эту пьесу он неожиданно играет подвижнее привычного; перед вами непритязательная миниатюра, беглая зарисовка, поданная как бы невзначай, и лишь в среднем разделе проступает душевное волнение.
Третье сочинение Чайковского - "Юмореска" ор. 10 - нигде, кажется, не встречается больше в гилельсовской записи. Он увлечен и пьесой, и самим процессом игры; трудности изложения - скажем, аккордово-октавные фрагменты в крайних частях или шестнадцатые левой руки в среднем разделе - как будто только подогревают его азарт. Совершенство воплощения - редкое.
Наконец, Токката Прокофьева. Пианистический размах - беспримерен. Неуклонный ритм держит слушателя в неослабевающем напряжении. Темперамент неудержим, но он подчинен императивной воле, - полнейшее самообладание. Отчетливость игры, выверенность каждого пальца - в самых головоломных ситуациях - создают впечатление относительно нескорого движения; напряжение, разумеется, не спадает - лишь накапливается, и когда в коде, где ритмическая пружина как бы высвобождается и все несется с ошарашивающим ускорением к завершающему глиссандо, Гилельс, излучая невероятную, поистине атомную энергию, остается при этом "над схваткой"! Все можно слышать и видеть! Драгоценен французский телефильм.
Но двинемся дальше.
Хочу повторить: в поле нашего зрения попадают лишь некоторые, далеко не все, страны, принимавшие у себя Гилельса. Сейчас на очереди самая нашумевшая его поездка, отзвук которой долго не утихал…
Открытие Америки
Шел 1955 год. Это был первый визит советского пианиста в эту страну. Организовывал гастроли неутомимый Сол Юрок, "предугаданный" еще Ткачом.
Тем, кто не жил в те годы, никакой рассказ, думаю, не даст о них, как теперь выражаются, адекватного представления. От того времени остались, казалось бы, стертые словосочетания: железный занавес, холодная война… На самом же деле за ними - глухая изоляция, вздорные обвинения, настороженная враждебность. Америка - крупнейшая страна загнивающего капитализма, перешедшего в свою последнюю, высшую стадию - империализм. Там - оскалившийся Уоллстрит, там окопались поджигатели новой войны…
Кстати, вы читали роман Николая Шпанова "Поджигатели"? Рекомендую.
На всех уровнях применялись непредставимо-изобретательные способы оболванивания читающих, слушающих и смотрящих. "…В классических (!) операх режиссеры выдумывают ложные сценические ситуации, - вспоминает в своей книге Галина Вишневская, - чтобы они отвечали идеологическим установкам. К примеру, в "Мадам Баттерфляй" Пуччини, в постановке времен "холодной войны", американский консул - по замыслу композитора, благородный, добрый человек - по воле режиссера превратился в циничного "дядю Сэма". Вместо того чтобы во втором акте, ласково погладив по голове ребенка, восхищенно воскликнуть: "Ну что за волосенки! Милый, как зовут тебя?" - он брезгливо, двумя пальцами, как к заразе, прикасался к нему, словно боясь испачкаться, хотя и слова, и музыка были те же. Подобных режиссерских "находок" в спектакле было много, ими нужно было вызвать у публики неприязнь к американцам".
Упомянутый "дядя Сэм" - особо любимый персонаж карикатуристов и мастеров слова. На страницах газет он - долговязый, со злобной улыбкой - производил непотребные действия: вытряхивал из цилиндра огромные бомбы, пронзал тростью рабочего человека в спецовке, а раздутым мешком долларов, напротив, кого-то приманивал.
Правда, после памятного 1953 года напряжение будто бы стало спадать, но времени прошло всего ничего, и положение оставалось, в общем, прежним.
В такой обстановке Гилельс летит в США. Кроме всего прочего, в значительной мере это был, конечно, и политический акт. Ажиотаж вокруг события - беспрецедентный. Хентова отмечает: "Можно сказать, что за нею [за поездкой Гилельса] следил весь мир". Так оно и было.
Известий из-за океана ждали с беспокойством - оправдает ли Гилельс доверие, выполнит ли свою миссию - прорвать блокаду, повернуть Америку лицом к нам, по крайней мере, - к нашему искусству…
Это сегодня поездка в Америку превратилась в дело чуть ли не будничное, во всяком случае, весьма доступное, но тогда…
Отлично помню свои волнения: как он там? Выдержит ли? - ведь кругом враги…
С тех пор минуло не одно десятилетие, многое доподлинно известно, и говорить сейчас о том, с каким триумфом прошли гастроли Гилельса, значит безнадежно повторяться и топтаться на месте.
"Ни одно американское путешествие русских музыкантов прошлого, - констатирует Хентова, - не имело такого широкого и бурного отклика, как путешествие Эмиля Гилельса". Нетрудно назвать этих музыкантов: Антон Рубинштейн, Анна Есипова, Василий Сафонов, Сергей Прокофьев…
Выразительно обрисовал "гилельсовскую ситуацию" тех лет А. Демченко: "Последним барьером на пути к глобальному престижу оказались Соединенные Штаты Америки… С тех пор его постоянно именуют гениальным, великим" (выделено А. Демченко. - Г. Г.).
Начинать в Америке Гилельсу предстояло в Филадельфии - с симфонического концерта. Он намеревался сыграть в один вечер Третий концерт Бетховена, Третий - Рахманинова и Третий - Прокофьева. Какая программа! Дирижировать должен был долголетний бессменный руководитель Филадельфийского оркестра знаменитый Юджин Орманди. Он был близким другом Рахманинова, часто играл с ним; первый исполнил "Симфонические танцы" - Рахманинов посвятил их Орманди и Филадельфийскому оркестру. (На репетиции Рахманинов сказал оркестрантам: "Некогда я сочинял для великого Шаляпина. Теперь он умер, и я сочиняю для артиста нового рода - для Филадельфийского оркестра".) Как пройдет первая встреча с таким музыкантом? Поймут ли они друг друга?
К счастью, у нас есть "свидетельские показания": жена Гилельса Фаризет (русская "транскрипция" ее осетинского имени - Ляля Александровна) делала в блокноте сиюминутные записи для себя - в них живые подробности, которые могли быть известны только ей. (Я позволил себе кое-где изменить знаки препинания или поставить их там, где они вовсе отсутствуют.)
Начнем чуть раньше:
"1 октября [Нью-Йорк]. Утром позавтракали, пошли в Карнеги [концертный зал "Карнеги-холл"] смотреть рояль. Зашли в фирму "Стейнвей". У входа огромный Милин портрет, в вестибюле аллегорические картины, Мендельсон "Сон в летнюю ночь", Берлиоз, Рубинштейн, живопись маслом. Бюст Рахманинова работы Коненкова. Сопровождает нас потомственный представитель фирмы. Отец его - основатель фирмы. Переговоры с "Колумбией". Телеграмма от Юджина Орманди. Русский ресторан (замечу: Гилельс не занимается. - Г. Г.)
2 октября. Миля чувствует себя неважно. Кружится голова. Насморк… В поезде по дороге в Филадельфию журналист из журнала "Таймс" берет интервью, очень корректно. По этой же дороге в экспрессе брал интервью у Рахманинова, рассказывал о нем очаровательные подробности и мечте о Русском хоре. Приехали. Вокзал "Пенсильвания". Немного похоже на Европу… отель "Барклай". Пришел инспектор оркестра, который передал приглашение от Орманди".
Вот теперь главное:
"У Орманди (первая встреча). Орманди немного лысый. Волосы с явной "рыжинкой"; встретил тепло, с большим вниманием. Страшно подвижный, заметно хромает. Гостиная. Новая живопись. Фотография Тосканини (вдвоем). Говорит очень оживленно по-немецки. Очень предупредителен. Портрет Нины Кошиц на стене. Передал письмо от Браиловского из Женевы, полное восхищения перед Милей. Орманди просил Милю выступить в Вашингтоне. Миля сел за рояль, он стал рядом. Миля сыграл только тему Третьего [концерта]
Рахманинова, как он преобразился, немного уточнили темпы… Как-то сразу возник музыкантский контакт. Орманди не скрывал своего восхищения… Миля не смущался, оба с удовольствием "прошлись по партитуре", Миля играл вдохновенно, по-юношески запальчиво, прекрасно… Оркестровое вступление с эмоциональным взрывом в финале Орманди, дирижируя, пропел. Миля за роялем "продирижировал" этот эпизод, сыграли до конца. Орманди ошеломлен… вообще он страшно нервен… совсем другими глазами смотрит на Милю… Первый раз я услышала слово "грейт" (англ. - великий. - Г. Г.) и полюбила это слово, я была счастлива, когда Милю "определяли" этим словом"!
Но здесь же выяснилось: Орманди, по каким-то своим соображениям, хочет, чтобы Гилельс дебютировал Первым концертом Чайковского - и попросил его об этом. Такая замена, разумеется, была не так уж просто осуществима, тем не менее Концерт Чайковского всегда был у Гилельса наготове, "в руках", и он согласился. (Концерты Бетховена и Рахманинова он сыграет чуть позже.) Определенный риск в этом был: Концерт "на слуху" в Америке (кстати, его первое исполнение Гансом Бюловом состоялось именно в Америке) - в начале двадцатых годов его играл Рахманинов, затем - Горовиц, Иосиф Левин, Артур Рубинштейн, да и почти никто из приезжавших гастролеров не обходился без него; сравнения должны возникнуть неизбежно. Но Гилельс не опасается, - и он выдержал любые возможные аналогии.
Назавтра после встречи с Орманди, 3-го октября, - первое гилельсовское выступление в Америке. С Концертом Чайковского.
И вот - "Маленькая с дощатым полом, душная и крошечная комнатушка, - продолжаю цитировать путевой блокнот, - артистическая города Филадельфии (!), откуда Эмиль Гилельс ушел на неведомую толпу. "Неведомый Русский!" И возвратился победителем… После концерта реакция публики похожа на стадион во время национальной игры "Регби", свист, рев толпы мощной и восторженной - им, казалось, нет конца. Все газеты разбросали шапки названий и эпитетов. "Первый советский музыкант, покоривший Америку!" Но среди восторженных восклицаний сразу появилось слово "грейт" - великий, большой… Зал ответил не овацией, а буквально восторженным ревом, исходившим почти из трех тысяч глоток" и т. д. и т. п.
Но это было только начало. На следующий день - 4-го октября - Нью-Йорк, Карнеги-холл. Повторение филадельфийской программы.
В день концерта Гилельс получил телеграмму:
Поздравляю с Вашим, большим успехом, сожалею, что не смогу быть сегодня вечером с Вами. Желаю следующих триумфов во время Вашего американского турне. Тепло приветствую Вас и госпожу Гилельс.
Иегуди Менухин
Корреспондент журнала "Огонек" сообщала в Москву:
"Свой первый концерт в Нью-Йорке советский пианист Эмиль Гилельс давал в Карнеги-холле с Филадельфийским оркестром под управлением Евгения [Юджина] Орманди. Этим концертом открывался нью-йоркский сезон 1955/56 годов.
У входа в концертный зал… каждого прибывающего встречали вопросом: "Нет ли лишнего билета?"
Билеты на все концерты Гилельса были проданы еще до того, как советский пианист прибыл в Соединенные Штаты.
Среди людей, переполнивших зал, было немало профессиональных музыкантов.
На эстраде появился Эмиль Гилельс. Партер вежливо молчал. Аплодировала главным образом галерка. Впрочем, завсегдатаи Карнеги-холла не щедры на авансы. Но вот прозвучали последние аккорды концерта, несколько секунд в зале стояла тишина, а потом люди бросились к эстраде.
Четвертый, пятый и шестой раз советский пианист выходит на эстраду, а зал продолжает греметь аплодисментами. Нарушая старую традицию Карнеги-холла, где не приняты выступления на бис (откуда такие сведения? - Г. Г.), дирижер Орманди приглашает Эмиля Гилельса к роялю. Советский пианист играет прелюдию Баха, затем скерцо Мендельсона. Снова буря аплодисментов.
Лишь когда в зале вторично погасили свет, а служащие начали выносить пюпитры, публика направилась к выходам.
Я пошла за кулисы, но на лестнице, ведущей в артистическую, уже толпилась большая очередь: всем хотелось пожать руку советскому пианисту, высказать ему свою признательность. Мне так и не удалось протиснуться к Гилельсу. Он был окружен стеной людей, которые просили автографы, пожимали ему руку, обнимали его…"
Назавтра в газетах словно старались перекричать друг друга потерявшие равновесие музыкальные обозреватели. Они удостоверяли: никто не имел в Америке такого успеха со дня первых выступлений Горовица и Артура Рубинштейна; в этом же контексте вспоминалось имя и Яши Хейфеца.
Спустя много лет в Музыкальном словаре Гроува нью-йоркский дебют Гилельса отмечен как "сенсационный". Эти определения - сенсационный, триумфальный - произносились сразу же, по горячим следам дебюта, а в те годы они не употреблялись всуе.
Журналисты осаждали Орманди, желая знать его мнение о Гилельсе; он ответил: "Гилельс - один из величайших пианистов, которых мне когда-либо приходилось слышать и на концертах которых мне приходилось дирижировать".
Гилельс немедленно возвращается в Филадельфию: ему предстоит дважды сыграть с Орманди Третий концерт Рахманинова. В знакомом читателю блокноте (в дальнейшем так и буду называть его) появляется запись:
"6 октября. Репетиция. Пришла госпожа Цимбалист (мадам Кертис), чье имя носит Музыкальный институт Филадельфии… Совершенно очаровательная, интеллигентная женщина. На ее секретере "приглашение" на похороны Бетховена. Фотографии (70-летие Ауэра - молодые Рахманинов, Гофман, Цимбалист, Хейфец, старик Ауэр со скрипкой)…Миссис Кертис предложила привести на автокаре рояль "на минуточку" (!) из Нью-Йорка и осуществила свое желание. Телеграмма от Ирины Рахманиновой…
Миссис Кертис очень волнуется, спрашивает у Орманди, чем нас угощать, не католик ли Гилельс и вообще, что он любит.
Днем в Музыкальной Академии Миля играл Третий [концерт] Рахманинова с Филадельфийским оркестром, с Орманди. Играл замечательно! Большой успех. Крики. Толпа на улице; полицейский, перекрывший движение, не растерялся - взял автограф у Гилельса".
Еще строчки из блокнота: "Потрясенная, восторженная публика слушала его, не стесняясь слез… Третий концерт Рахманинова - Орманди, Гилельс, Филадельфийский оркестр… Взволнованная огромная лавина людей после концерта; рядом с Гилельсом заплаканная Ирина Сергеевна [Рахманинова], нежно обнимающая Гилельса бледная Сатина, которой трудно было говорить".
Теперь - опять в Нью-Йорк, где на очереди - через два дня - ответственнейший первый сольный концерт в Америке.
Спустя почти полвека после начала гилельсовских гастролей в Америке замечательный английский музыкальный писатель Норман Лебрехт в одной из своих книг вспомнил: "Концерты Эмиля Гилельса в Филадельфии собрали невиданное число слушателей, а на его дебют в Карнеги-холле приехали все пианисты, способные добраться до Нью-Йорка".
Но прежде я должен поведать историю, имеющую поистине символическое значение.
Начну издалека.
Читатель, вероятно, помнит: Владимир Вильшау, близкий друг Рахманинова, сразу же после Московского конкурса 1933 года сообщил Рахманинову имя победителя - Гилельса; через несколько лет, в 1937 году, Вильшау в письме к Рахманинову еще раз упомянул имя Гилельса. А уже на следующий год Гилельс стал единоличным лидером Брюссельского конкурса; в жюри был Артур Рубинштейн, которому, как известно читателю, Гилельс был давно знаком - с 1932 года. С тех пор при каждом удобном случае Рубинштейн рассказывал о Гилельсе, - и Брюссель прибавил, конечно, к его восторгам новые краски. Невозможно себе представить, чтобы Рубинштейн не рассказал Рахманинову, с которым в эти годы часто встречался, о нашумевшем Брюссельском конкурсе.
Все, так сказать, одно к одному.
Рахманинов заинтересовался, стал следить за Гилельсом: ловил по радио его выступления, восхищался…
У нас привычно писали о Рахманинове, как он искал по приемнику передачи из России и особенно любил слушать Краснознаменный Ансамбль песни и пляски. А самым "звучащим" пианистом был тогда Гилельс…