Ув. Вас Л. Винокур
Такому любителю музыки - его знаниям и заинтересованности - могут позавидовать многие и многие профессионалы. Думаю, само существование увлеченных слушателей, сознание того, что они есть, поддерживало Гилельса, придавало силы…
Еще в 1946 году Гилельсу торжественно присваивается Сталинская премия (ставшая потом Государственной). "Курировал" такое деяние, конечно же, Сам. Положенные по штату статьи, портреты, радиопередачи возникли, как по щучьему велению. Популярность Гилельса - и без того имеющая место быть - ширится, он "участвует" даже в таком фильме, как… "Кубанские казаки". Это был нашумевший фильм; каждый его кадр пышет неизбывным счастьем.
Попробую довериться памяти и восстановить интересующую нас сцену. Герой картины и его спутница приходят на сельскую (!) ярмарку, чтобы купить пианино. Но в магазине пианино не в "ассортименте", зато стоит открытый рояль. На просьбу показать "товар" продавец садится за инструмент. "Вы играете?" - недоверчиво спрашивает покупатель. Продавец не растерялся: "Как Эмиль Гилельс!" - восклицает он, на что знакомая главного "действующего лица" с тоской произносит: "Я его никогда не слышала, - только по радио". Ну вот. Скорее всего, это показывает, с одной стороны, - "осведомленность", с другой - неудержимую тягу нашего населения к музыке.
Однажды мне попалось ходившее по рукам в списках - редкость по тем временам! - анонимное сочинение довольно больших размеров. Это была поэма об Одессе - различных сторонах ее жизни и ее знаменитых уроженцах. Написана она была на чудовищном жаргоне, что и составляло, скорее всего, львиную долю ее успеха, учитывая привычный безлико-суконный язык иных поэтических опусов. Взрослые хохотали до слез. Я немедленно переписал целиком, хранил, но потом она куда-то запропастилась. Сейчас помню только четыре строчки о Гилельсе, поскольку он как никто занимал мое воображение. К ужасу любителей углубленно-серьезных монографий, привожу их здесь:
Эмиля Гилельса! Но кто ж его не знает!
Его у нас дразнили Милька Рыж!
Теперь он за Одессу забывает,
И помнит только Лондон и Париж.
Поэма так и называлась: "За Одессу".
Потом шло:
А Додик Ойстрах! Чтоб он был здоров!
Что дальше - не помню.
Стали входить в моду так называемые дружеские шаржи - и Гилельс с неизбежностью сделался их мишенью. Это - карикатура, а под ней, чаще всего, четверостишие. Одно такое создание, напечатанное в юмористической книге, могу воспроизвести, но только частично - две последние строчки, а две первые стерлись в памяти.
- И едут не для всех Эмилей
За сотни верст, за сотни милей.
Здесь обыгрывается тот факт, что за Гилельсом слушатели иногда ездили в другие города, лишь бы его услышать. О Гилельсе пишут в центральной и периферийной печати, и повсюду - в самой "верхней тесситуре".
Однако в специальных музыкальных изданиях еще продолжалась упорная борьба… с виртуозничаньем, а также с его страшными осложнениями - вы, читатель, может быть, и забыли об этом недуге?! Правда, борьба уже не та - затухающая, теряющая прежний пыл; все чаще отмечаются большие успехи Гилельса в этом направлении, как, впрочем, и во всех других тоже.
В 1954 году Гилельс становится Народным артистом СССР. Всегда у него так - и звания, и поездки за границу, а у других… Ну, ладно.
Едва возвратившись из поездки в Америку, Гилельс осуществляет грандиозный проект: цикл из пяти концертов Бетховена. Никакого отдыха, сроки - сжаты, несмотря на то, что второй, четвертый и пятый концерты он никогда раньше не играл и только что выучил. По желанию Гилельса, как мы знаем, концерты Бетховена исполнялись вместе с четырьмя симфониями Брамса, и дирижировал Курт Зандерлинг.
Все удалось на славу.
Сдержанный Дмитрий Шостакович в письме к Гилельсу признавался, советуя ему в некоторых местах играть тише, чтобы не "покрывать" солирующие инструменты оркестра: "Для изъявления моих восторгов у меня не хватает слов, и поэтому письмо прекращаю. Одно могу сказать, что Бетховенско-Брамсовский цикл в Вашем и Зандерлинга исполнении является (пока!) самым выдающимся событием нашей музыкальной жизни. Говорю "пока", т. к. еще не прозвучали 3-я и 4-я симфонии Брамса и 4-й и 5-й [концерты] Бетховена. Впрочем, исполнение этих великих произведений лишь подтвердит вышеизложенные мои соображения. Крепко жму руку. Ваш Д. Шостакович".
Резонанс гилельсовских выступлений - широчайший; не заставили себя ждать и развернутые статьи, и лаконичные отклики.
Тридцать лет спустя после бетховенского "дебюта" Гилельса Л. Гаккель дал ему, как принято говорить сегодня, адекватную оценку. Цитата сейчас последует, но попрошу читателя сконцентрировать внимание на ее коде, где, как бы невзначай, Гаккель обронил слова, заставляющие вздрогнуть от неожиданности: "Что был Гилельс в 50-е годы, запечатлелось в незабываемом исполнении им пяти бетховенских концертов… но сейчас единственно дорог для меня образ исполнения (здесь и далее выделено Л. Гаккелем. - Г. Г.), подобный образу картины, книги - без деталей, а лишь как цельное переживание, памятное состояние духа… Так вот: это были изящество, грация, dolce. Это был просвещенный и обольстительный XVIII век! Слышанное и виденное питают собой этот образ: вижу скользящие, "глиссандирующие" движения гилельсовских рук, какую-то поразительную округлость исполнительской жестикуляции. Да, это Бетховен. Но не мятежный, не восстающий на судьбу и людей, а Бетховен умиротворенный, сердечный, Бетховен - великое торжество добра и света. Тогда, в 1956-м, второе десятилетие начиналось после всемирного военного опустошения, только второе десятилетие! И немного соткалось в воздухе 50-х годов творений такой очищающей, умиротворяющей красоты, такого исцеляющего совершенства, как исполнение Гилельсом бетховенских фортепианных концертов. Оно, это творение, навеки должно войти в нашу духовную историю, да оно и вошло, - даже если об этом не знают или не хотят знать".
Как?! Что такое?! Почему?!
Гилельсовский Бетховен востребован, как теперь выражаются, всем музыкальным миром, концерты Бетховена стали своего рода "визитной карточкой" Гилельса наряду, скажем, с Первым концертом Чайковского или "Петрушкой" Стравинского, их записи - 50-х годов и более поздние - расходятся по всему свету, - а у нас "не хотят знать?!"
Но оставим вопросительные и восклицательные знаки и попробуем поставить точку. Для этого сделаем простой ход: прибавим к свидетельству Гаккеля еще два высказывания, которые хорошо знакомы читателю: ими я уже воспользовался в разговоре о 30-х годах; повторю их вкратце. Выстроенные в один ряд, эти фрагменты рисуют весьма неприглядную "действительность". А. Николаев: "…В 30-х годах Гилельса все старались поучать, во всем искать недостатки". Я. Флиер: "…Насколько же глухи и недальновидны оказались некоторые критики и биографы Гилельса, воспринявшие его только как фантастического виртуоза, "просмотревшие", а вернее, "прослушавшие" в нем еще и потрясающего музыканта". (Между прочим, в одной из первых рецензий на бетховенский цикл говорилось, что при замечательной игре и заслуженном успехе, Гилельс "еще ищет своего Бетховена". Как же - все ищет, ищет, никак не найдет…) В результате получаем вот что: поучали, проглядели, не хотят знать.
Здесь необходим конкретный пример. Задержусь немного на гилельсовском Четвертом концерте Бетховена, - он даст возможность услышать ту "разноголосицу", о которой только что шла речь.
Для начала прочтем отзывы зарубежной печати. Не упустите: особенно выделяется медленная часть концерта.
Япония. "Я могу сказать, что за всю жизнь мне не приходилось слышать более взволнованного исполнения диалога между фортепиано и оркестром в начале Andante, чем это было на концерте".
США. "Публика с крайним нетерпением ожидала, как прозвучит этот концерт в исполнении Гилельса. Многие великие пианисты исполняли романтическую классику Бетховена. Но никогда за всю жизнь мне не довелось слышать такого превосходного исполнения".
В это же время раздается голос Д. Рабиновича: "Вряд ли следует удивляться, что в 1956 году самым трудным (!) оказалось для Гилельса именно Andante con moto из бетховенского Концерта G-dur".
Впрочем, как вы понимаете, ничего удивительного в этом нет. Причины - главные - мы уже обсуждали…
Здесь как нельзя более кстати будут слова замечательного русского критика Германа Лароша: "Есть на свете целый, и даже довольно обширный класс ходячих приговоров, ходячих общих мест, Бог знает кем выдуманных и пущенных в обращение, Бог знает почему нашедших себе приют в умах людей и авторитет неоспоримой истины, а между тем лишенных равно и разумного основания, и фактической подкладки".
Было бы слишком расточительно использовать слова Лароша только в "поддержку" второй части Четвертого концерта Бетховена. Предлагаю читателю самому "подставлять" их в тех случаях, когда они покажутся уместными; мне же они представляются как бы специально написанными по поводу "гилельсовской ситуации" и могли бы служить к ней подходящим эпиграфом.
Слушатели, несмотря ни на какие "нравоучения", хорошо знали, современниками какого артиста они были.
Нередко до Гилельса доходили слова, написанные от руки. Так, на одном из концертов он получил записку:
Эмилю Гилельсу
Дорогой товарищ Гилельс!
Группа старых москвичей, до самозабвения любящих ф-п, слышавших в своей жизни всех великих пианистов, приезжавших в Москву - Гофмана, Годовского, Бузони, Корто, Цекки, а также Рахманинова, а одному из нас удалось слышать в США и Падеревского, и ставящих Вас, благодаря Вашей невыразимо прекрасной, замечательной игре, в один ряд с этими великими пианистами, просит Вас сегодня сыграть на "бис", если только возможно, "Аппассионату".
Москва 15.IV, 1956 г.
(подписи)
О Гилельсе пишется много. Большой соблазн, в свою очередь, оценить самих пишущих, посмотреть, как они это делают. Но трудно "объять необъятное" - потому выбираю "частный случай" и наиболее представительных авторов.
Вот Г. Коган. В феврале 1957 года Гилельс дал очередной концерт в Большом зале консерватории, о котором критик говорит в самых высоких выражениях. Далее он пишет: "Некоторым музыкантам не понравилось гилельсовское исполнение fis-moll’ной Сонаты Шумана. Я держусь другого мнения".
Об этом же концерте, через два года выпустив свою книгу о Гилельсе, рассказывает В. Дельсон. Кое-что должно показаться читателю знакомым: "Некоторым хранителям псевдоакадемических традиций такая подлинно романтическая, свободная трактовка Гилельса интродукции сонаты была не по душе. Я же считаю ее выдающейся". В последнем абзаце своей книги Дельсон подводит итог: "Уже сегодня советская музыкальная культура в лице Эмиля Гилельса имеет одного из величайших пианистов современности, но и сегодня Гилельс еще не сказал своего последнего слова…"
В следующем году вторит ему Г. Коган: "Гилельс уже не раз "обманывал" тех, кто торопится обозначить его "потолок". Уверен, что и сегодня артист, несмотря на все свои достижения, все еще "в пути"".
Здесь охотно присоединяется и Д. Рабинович: "…Ни 1956-й, ни 1957-й, ни даже 1959 годы вовсе не были "окончательными" рубежами, означавшими, что этот замечательный артист уже достиг своего зенита!"
Какое сходство! Переписывают они друг у друга, что ли?!
Надо заметить: хорош артист, сказавший последнее слово и достигший зенита!
Приведенные цитаты делают "доступным" одно обстоятельство, кажущееся настолько "посторонним", что о нем и не подумаешь. Разумеется, ко всему на свете можно относиться по-разному - и к гилельсовскому исполнению сонаты Шумана в том числе. Но сейчас речь совсем о другом - подойду к этому окольным путем.
В книге о Булгакове и его взаимоотношениях со МХАТом А. Смелянский констатирует: "Начиная с середины 30-х годов Художественный театр, по существу, был выведен из-под какой-либо критики. Вот обычные заголовки статей тех лет: "Гордость советского народа", "Лучший театр советского народа". И сам театр, и его актеров беспрерывно награждают - званиями, премиями…" В таком же положении пребывал, понятно, и Большой театр, - прошу не путать с теми акциями, когда сверху спускалась директива разгромить спектакль, режиссера, театр, в конце концов.
Так вот, - чтобы о Народном артисте СССР, лауреате высшей премии государства, артисте, "отягощенном" всеми существовавшими к тому времени отличиями, сообщалось, - печатно! - что "музыкантам не понравилось", что он чего-то не понимает и пр. и пр., - такого еще не бывало в нашей историографии и быть не могло ни с кем: советская артистическая элита была застрахована. Гилельсовская "охранная грамота", как видите, не имела силы. Вот вам и любимец "верхов", - защищенный, опекаемый, выдвигаемый… Не странно ли?!
Пойдем дальше.
За судейским столом
В 1958 году состоялся Первый Международный конкурс им. Чайковского. Вдумайтесь: первый международный, проходивший в нашей стране. Что может из этого следовать? Только одно: первая премия непременно должна быть нашей, советской. О другом исходе и помыслить невозможно. Председателем фортепианного жюри правительство назначает Гилельса, - кого же еще? - никогда не подводил и не подведет.
Существует расхожий журналистский штамп: конкурс находился в центре внимания музыкальной общественности. Сказать так - значит, не сказать ничего. Нужно было видеть своими глазами, что творилось тогда в Москве: люди, даже далекие от музыки, "принимали участие" - интересовались, "болели", чего-то ждали, жили слухами, толпились в консерваторском дворе, спорили…
Наступила развязка: первую премию получил… американец! - Ван Клиберн (буду называть его имя по той, первой транскрипции, - впоследствии он превратился в Вэна Клайберна); мало того: получил единолично, даже не разделив ее с советским лауреатом. Землетрясение, да и только. Наша уверенность рухнула. Но слушатели ликовали: действительно, самый выдающийся пианист конкурса, оставивший всех далеко позади, их любимец, "Ваня" - победил; попрания справедливости не произошло. Мне кажется сейчас: здесь была еще доля, скорее всего, подсознательного противостояния властям - ни в чем другом невозможное. А здесь, вроде бы, можно отыграться: ага, вы были уверены - так вот вам!
Однако возникал вопрос: где же наша лучшая в мире фортепианная школа?!
И надо же: Гилельс подвел, не оправдал надежд. Ведь это он, председатель, специально ездил - о чем много позже писал журнал "Огонек" - к Хрущёву в Кремль (вот уровень, на котором пребывал конкурс!) предупредить, заручиться поддержкой еще до вынесения решения жюри: впереди идет американец - и он будет первым. Каково было выступить в такой роли?!
Чтобы понять, какое мужество проявил председатель, - ведь он отвечал за все! - нужно постараться представить себе атмосферу тех лет, политическую ситуацию вокруг конкурса, находящегося под бдительным оком. Хотя бы отчасти в этом поможет документ, относящийся к более позднему времени, - это уже VII Международный конкурс им. Чайковского, когда за прошедшие годы климат вроде бы немного потеплел, и все было не в первый раз. 19 июля 1982 года председатель КГБ Федорчук отправляет донесение в ЦК КПСС о том, как проходило закрытие конкурса: "В процессе награждения победителей со стороны большинства зрителей открыто проявилась демонстративная тенденция к явно завышенной оценке некоторых зарубежных исполнителей и, прежде всего, представителей США и Великобритании, встреча которых сопровождалась продолжительными аплодисментами, доходившими порой до вызывающей нарочитости… В то же время вручение наград советским исполнителям, занявшим более высокие места, проходило в обстановке не более чем обычных приветствий. Этот контраст усилился во время выступлений лауреатов на концерте. Так, пианист из Великобритании Донохоу П. после своего номера неоднократно вызывался на сцену и был буквально усыпан цветами. По мнению ряда присутствующих, такая реакция на его выступление не в полной мере соответствовала объективности, а была создана искусственно. Это подтверждается также и тем, что после оваций, устроенных англичанину, многие зрители покинули концерт, и выступление советских лауреатов Овчинникова В. и Забилясты Л. проходили при полупустом зале".
Действительно, угроза безопасности страны реально существовала, крыть нечем…
Такое происходило на Седьмом конкурсе, в 1982 году. Как же было на Первом, в году 1958-м?!
О подоплеке конкурсов, - испытав наши "привычки" на личном опыте, - поведала в своей книге Майя Плисецкая. "…Скудоумная верноподданническая политика - раздавать все премии советским участникам - держалась долгие-долгие годы. Хорошо танцевать, петь, играть на рояле, ходить по проволоке в цирке могут лишь посланцы Страны Советов. Первой родины социализма. Все остальные, как ни натужься, ни сверкай, - должны быть похуже. Ну уж, братья-социалисты, куда ни шло, на вторую премию могут потянуть. Но из мира империализма - ни-ни, упаси Бог. У капиталистов образование плохо поставлено. Там и талант покупают за деньги. Скотины, продажные".
И вслед за этим - напрямик к нашей теме: такое знание - собственное - не заменишь никакими описаниями.
"Первой (!) ласточкой здравого смысла была победа Вана Клиберна на пианистическом конкурсе Чайковского в Москве. Но каких трудов это стоило! Я знаю закулисные баталии Эмиля Гилельса (председателя жюри), ультиматумы, требования, наскоки - мы долгое время жили в одном кооперативном доме на Горького, и во дворе, бывало, обсуждали накоротке последние новости. Как его вызывали к министру, винили в отсутствии патриотизма, стыдили, грозили. Если ты такой несообразительный, то хоть подели первое место с советским участником. Объяснения, что по таланту Клиберн на голову выше остальных, в расчет не принимались".
Действительно, это не имеет решительно никакого значения; не смешите…
Трудности, однако, были не только "внешние": далеко не все проходило гладко и "внутри", хотя сам Гилельс, отвечая журналистам, говорил потом, что решение жюри было принято единогласно, - он, видимо, хотел сгладить свою роль.
Приоткрыл завесу над "невидимыми" событиями Дмитрий Кабалевский: "…Он [Гилельс] был председателем жюри у пианистов, а я - его заместителем. Тогда нам пришлось очень трудно: некоторые наши друзья (я не подразумеваю здесь кавычек, потому что люди действовали из лучших побуждений, искренне уверенные в правоте) решили, что на этом конкурсе не должен победить зарубежный музыкант (конечно, решили не они - все было "подготовлено" наверху. - Г. Г.). И они начали выставлять участникам оценки, соответствующие такому мнению. В столь сложной ситуации Эмиль Гилельс проявил высокую политическую культуру, добившись справедливого решения". Понятно, эта фразеология того времени, - на самом деле Гилельс, как это было ему свойственно, просто поступил честно. Вот если бы он не дал первую премию американцу, именно тогда бы и сочли, что он проявил эту самую высокую политическую культуру.