– Поэтому оба офицера трясутся в испуге, как мерзкие твари. – Микаладзе еще хотел что-то сказать, но я прервал его монолог, сказал:
– Группа разведчиков – это группа риска. Мы, как минеры, и нам ошибаться нельзя. Кто думает иначе, тот ошибается. Прошу всякие разговоры, порочащие достоинство каждого, прекратить!
Поздно вечером 6 марта 1981 года неожиданно появился в "Мусомяки" полковник Шамиль, начальник кабульского разведцентра, прибыл неожиданно, как снег на голову. Около часа разговаривал со мной. Я доложил ему о разоблачении "Зурапа" и еще двоих агентов, завербованных Собиным и Саротиным. Он долго ругался, называл их негодяями, и стал разбираться с ними без моего присутствия. Слышно было, как он угрожающе кричал на Саротина и Собина: посажу, разжалую, будете знать "кузькину мать". Постепенно Шамиль стал успокаиваться, лишь слышался плач офицеров. Они унижались перед Шамилем, целовали татарину руки, клялись в верности до гроба Шамилю, и он… их простил. По возвращении в Кабул начальник кабульского разведцентра был не так категоричен в оценке происшедшего в разведгруппе. Мне сказал:
– Меня ждет спецсамолет. Прямо сейчас вылетаю в Кабул. Дела. Ты уж, Геннадий, будь с этими разгильдяями помягче. Они тебя боятся больше, чем меня. А в целом ты работать умеешь. Молодец. Так держать. Я тобой доволен.
Я не стал ничего говорить Шамилю, когда увидел на толстых пальцах начальника Центра золотые кольца с бриллиантами с рук "побратимов", Саротина и Собина, понял, что Шамиля купили. Он не устоял перед блеском золотых колец с бриллиантами, сломался. Не железом была сломлена его воля, а золотом. Он был для меня уже не начальник, а половой тряпкой, и я потерял к нему уважение и всякий интерес. Шамиль мог предать, изменить присяге, совести, конечно, если она у него была.
Полковник Шамиль слишком был занят собой, а страсть к наживе подавила моральное начало. Он имел ненависть к Саротину и Собину как к разгильдяям. Ненависть была явная, но какая-то ненастоящая. Шамиль в душе им завидовал. Они были более удачливые на чужое добро, чем он, но в то же время Собин и Саротин не были опасны Шамилю и не могли помешать продвижению вперед, поскольку были типичными жуликами и ворами, сами нуждались в поддержке и защите. Шамиль мог теперь вить из них веревки и использовать в грязных целях, когда это потребуется, кого-то оклеветать или в чем-то уличить. Собин и Саротин не только не могли предвидеть свое будущее, но они оказались слепыми в том, что случилось в настоящем. Опыт их жизни был полон ошибок и пока ничему не научил. Они оказались в плену случайностей и их путь оказался роковым, так и не смогли освободиться от власти вещей и денег, занимаясь привычным ремеслом и живя по принципу: "Трудом праведным не наживешь палат каменных!"
Наказание на этот раз миновало. Что ждет меня в будущем при таком руководстве разведцентра? Я стал опасен для Шамиля, поскольку видел его предательство и подкуп, эти мотивы вели к Данте, который поместил первую тройку предателей – Иуду, Брута, Кассия – в девятый круг ада, туда же следовало поместить Шамиля и его приспешников, все мерзкое и безобразное отзывалось во мне с беспощадной яростью.
Полковник Шамиль дал понять, что готов идти по трупам тех, кто стоит на его пути. Для него закон не писан и Шамиль может поступить со мной так, как посчитает нужным, не считаясь ни с чем, лишь бы ему было хорошо.
Однако в создавшейся ситуации на "точке" слишком много было поставлено на карту – жизнь и смерть и, естественно, каждый выбирал жизнь, поэтому моя власть над подчиненными не была потеряна, поскольку только я один знал, как бороться с террористами, готовящимися взорвать "Мусомяки" и уничтожить оперативных офицеров. Нити заговора были в моих руках, и я старательно начал их распутывать, встретив всеобщее одобрение и поддержку разведчиков.
Ближе к вечеру я собрал офицеров-разведчиков и переводчиков, чтобы принять окончательное решение, как быть с провокаторами "Акрамом" и "Фарахом". Решение было не однозначное, одни предлагали их расстрелять при встрече, другие – арестовать и сдать в ХАД – службу государственной безопасности Кандагара, убедившись, что "Акрам" и "Фарах" – предатели.
Кто они, эти провокаторы "Акрам" и "Фарах"?
"Фарах" был выходцем из богатой семьи, его отец – торговец коврами и золотыми украшениями, разорился в ходе Саурской революции и был убит. Мать и многочисленные сестры "Фараха", их у него было девять, вышли замуж и перебрались с матерью в Пакистан, чтобы не потерять кое-что нажитое за годы жизни. "Фарах" – студент Кабульского университета, примкнул к революции в надежде выдвинуться при новом режиме, но ничего, кроме ранений и ссадин, не получил, долгое время влачил нищенское существование, переехал из Кабула в Кандагар к своему зажиточному брату, но и он за время революции не стал богаче, скорее наоборот, беднее. Брат посоветовал "Фараху" устроиться рабочим в Кандагарском аэропорту, где и произошло знакомство Собина с "Фарахом" и последующая его вербовка в разведывательную сеть. Так "Фарах" стал агентом без должной проверки и положенного временного испытания на предмет лояльности к нынешнему режиму в Кандагаре.
– На ловца и зверь бежит! – прокомментировал Собин результаты вербовки "Фараха", считая ее удачной, еще не помышляя о затаенном коварстве и наглости, спрятанных вновь завербованным агентом до поры до времени, притворившимся горячим сторонником народной власти и преданным другом Советского Союза.
"Фарах" первое время добросовестно выполнял все поручения Собина, возможно, что так продолжалось бы долго, если бы однажды ночью в дом, где проживал "Фарах", не нагрянула группа вооруженных людей в масках во главе с Млеком Азизом, то есть "Зурапом". Вооруженные люди крепко связали "Фараха" веревками, стали избивать, грозились повесить, если "Фарах" не расскажет все, что касается деятельности группы советских специалистов, проживающих рядом с водонапорной башней. Кандагарское подполье еще точно не знало, что напало на след разведки, и стало с пристрастием расспрашивать "Фараха" обо всем, что он знает. "Фарах", опасаясь, что его повесят и он уже никогда не попадет в царство Аллаха, стал давать сбивчивые показания, из которых стало ясно, что кандагарское подполье вышло на след засекреченной службы 40-й армии, святая святых армии – военную разведку, глаза и уши в борьбе с басмаческим подпольем. На какое-то время кандагарскому подполью могло показаться, что не военная разведка держит судьбу жизни и смерти 40-й армии, а подполье, путем контроля за деятельностью разведчиков, оказавшихся под колпаком басмачей из-за предательства агентуры и халатности самих разведчиков, Собина и Саротина.
Так "Фарах" оказался перевербован кандагарским подпольем и стал служить ему верой и правдой, тщательно скрывая от разведчиков сам факт перевербовки, продолжая давать информацию, подбрасываемую разведчикам кандагарским подпольем. Собин и Саротин наносили авиационные удары по местам, указанным "Фарахом", где не было никаких басмачей, утюжили, что называется, афганскую землю бомбами и снарядами, направив разведчиков по ложному следу, получая за это деньги от Собина.
"Фарах" поставлял лжеинформацию до моего назначения на должность командира группы разведчиков, продолжал вредить нам, как умел, и после моего назначения, пока не был задержан патрулем бригады и не разоблачил своих бывших сообщников по кандагарскому подполью.
От верной смерти нас спас случай, а конкретно "Зурап".
Другом "Фараха" был "Акрам", его перевербовка также произошла незаметно для Собина и Саротина, они, занятые сами собой и пьянством, даже не могли предположить, что рядом с ними находятся злобные враги, поставившие своей целью уничтожить разведчиков, тем самым показать свою мощь и силу кандагарского басмаческого подполья.
При встрече с оперативными офицерами "Фарах" и "Акрам" вели себя естественно, не изменили своих привычек и наклонностей, были приветливы и общительны, чем окончательно убаюкали Собина и Саротина, как младенцев в колыбели, и позволили кандагарскому подполью узнать планы и замыслы оперативной группы, а стало быть, и всей воюющей в Афганистане 40-й армии.
"Фарах" наедине с собой трусил, боялся провала, о чем нередко признавался своему начальнику "Зурапу", тот успокаивал "Фараха", как мог, рассчитывался с "Фарахом" американскими долларами за оказанные услуги кандагарскому басмаческому подполью, и "Фарах" успокаивался, полагал, что так будет продолжаться долго безнаказанно, имея в руководстве такого талантливого начальника, каким он считал "Зурапа".
– Я окончательно озверел от Саурской революции! – говорил "Фарах" своему начальнику "Зурапу" и, кажется, был искренен в своих словах.
Другой "перевертыш", перевербованный "Зурапом", – "Акрам", был по своему поведению и темпераменту явной противоположностью "Фараху". Он говорил при встрече с оперативными офицерами:
– Я марксист-ленинец до самой смерти, а не какой-нибудь уличный шпана. Брать деньги с советских друзей за выполненную работу отказываюсь, поскольку помогать советским мушеверам в борьбе с басмачеством – это моя потребность души!
Собину и Саротину нравилось такое признание и деньги, предназначенные для оплаты услуг "Акрама", они пропивали, приобщили "Акрама" к водке, и, будучи пьяным, он пел частушки:
Эх, яблочко, куда катишься,
В ХАД попадешь -
Не воротишься…
Так, дешевым притворством "Акрам" вошел в полное доверие к Собину и Саротину. Они им восхищались, были без ума от его находчивости и коммуникабельности. Похлопывали по плечу "Акрама", как себе равного, смеялись, что он по идейным соображениям не берет у них деньги, говорили, что если он так будет поступать и впредь, то от него уйдет жена к другому, поскольку он больше любит Маркса и Ленина, а не свою жену.
У "Акрама" была молодая жена. Он любил ее и называл "кладом", который, по его словам, ему подвалил случайно, на что майор Собин заметил в шутку, что если жена "Акрама" – клад, то, согласно закону, "Акраму" принадлежит от этого "клада" 25 %. "Акрам" умел ценить шутки, на явную грубость и насмешки не реагировал, терпел до поры до времени, твердо знал, что расплата близится, а долг – платежом красен.
"Акрам" окончательно завоевал душу и сердце оперативных офицеров, и когда ему однажды предложили поехать в Советский Союз на учебу, он так расчувствовался, что на глазах Собина и Саротина расплакался, и его даже пришлось успокаивать. Не знали офицеры, что видят перед собой артиста, способного плакать, играть заученную роль, клясться в верной дружбе и держать камень за пазухой, чтобы этим камнем прибить в один прекрасный момент, когда наступит тот самый час расплаты, о котором "Акраму" и "Фараху" говорил их начальник "Зурап".
"Акрам" при встречах с оперативными офицерами Собиным и Саротиным прикидывался другом России, говорил, что по политическим убеждениям он ближе к Карлу Марксу, чем к Аллаху, но на самом деле оба эти идола были для него безразличны и практически не нужны. Он любил только деньги и, по словам "Зурапа", отказываясь от денег за услуги советской разведке, драл с него три шкуры и норовил получить расчет не в афгани, а в американских долларах, но, естественно, об этих слабостях "Акрама" никто из оперативных офицеров не знал и не догадывался, пока "Зурап" не разоблачил истинное лицо этого негодяя, прикидывающегося бессребреником, своим "парнем в доску", каким его, кстати, считали Собин с Саротиным по ошибке.
Еще одна особенность была в поведении агентов "Фараха" и "Акрама". "Фарах", к примеру, тщательно скрывал знание русского языка. Общался с офицерами через переводчика, лишь иногда говорил несколько фраз по-русски, якобы машинально заученных им. На самом деле он слушал, что говорили между собой оперативные офицеры, запоминал и делал для себя определенные выводы, как в дальнейшем вести себя при встрече и что говорить, делая вид, что не понимает русского языка. Зато "Акрам", что называется, лез из кожи и выпячивал знание русского языка, хотя знал его хуже "Фараха". Называл газету "Правда" зарей Востока, льстил, угождал оперативным офицерам и целовал портрет Л. И. Брежнева. Это не понравилось Саротину и Собину. Они недолюбливали Брежнева и его престарелую кремлевскую команду и не могли разделять такого всплеска патриотизма со стороны "Акрама", который сам почувствовал, что переиграл заученную роль, взглянув на офицеров. Но они вскоре успокоились, посчитав, что "Акрам" – иностранец и не знает, как в Советском Союзе рядовые граждане относятся к Брежневу – отрицательно, и инцидент с целованием портрета Брежнева был исчерпан, а напрасно. Была хорошая зацепка разобраться в истинном лице авантюриста, чем-то похожего на другого авантюриста прошлого – Эжена Видока, удостоившегося пера А. С. Пушкина.
Ненормальные отношения оперативных офицеров с "Акрамом" и "Фарахом" и другими агентами не прошли мимо переводчика Хакима, он сказал на встрече с "Акрамом" Собину:
– Тебе, майор, не совестно обманывать и обворовывать оперативную кассу и складывать деньги, положенные для агентов, в свой карман?
На это замечание майор Собин с присущей ему наглостью заметил:
– Хаким, ты своей бородой очень похож на "Акрама", не положить ли тебя в гроб вместо него? Что ты сам-то об этом думаешь?
– Ну и шуточки у тебя, майор! – испугался переводчик.
– Это не шутки, а быль. Сам должен понять, что такими угрозами не шутят. Ты, говорят, бывший школьный учитель, а понять никак не можешь исторических аналогий с прошлым. Припомни, отчего умер офицер в бригаде Шатина? Говорят, что отравился угарным газом. Было много пересудов на этот счет, что его якобы отравили. Но мертвому-то что до слухов? Человека-то нет, сгинул, родимый, а он тоже, как ты, Хаким, рубил все с плеча, считая себя бессмертным, Кощеем Бессмертным. Ты меня хорошо понял, папуас?
Хаким понял все, и не только он, но и его товарищ Ахмет. С той поры они оба стали бояться Собина и Саротина, что их убьют ночью во время сна, расстреляют из окна автоматной очередью, списав переводчиков на теракт со стороны басмачей.
Теперь переводчик Хаким старался обходить стороной майора Собина, что того забавляло. Он норовил встретить Хакима рано поутру и бесцеремонно задавал один и тот же вопрос:
– Скажи-ка мне, папуас, кого положили в гроб в Таганроге вместо государя Александра Первого, фельдъегеря Маскова или унтера Сруменского?
Только с моим прибытием на кандагарскую "точку" был наведен некоторый порядок. Я решительно пресекал грубость и хамство Саротина и Собина по отношению к переводчикам и к водителю, Александру Григорьеву. Хаким и Ахмет вылезли из-под кровати, отрешились от страха, что их убьют во сне, стали спать, как все нормальные люди, на кровати, разогнули спины, почувствовали себя равноправными членами коллектива разведгруппы, стряхнув с себя рабскую покорность, и стали по капле выдавливать из себя раба, трусость и робость перед Собиным и Саротиным, вместе с чувством достоинства появилось желание мести.
По мере того как мой авторитет и доверие подчиненных ко мне росли, они раскрывали мне свою душу, очищали ее от накопившейся скверны, говорили о нанесенных обидах и притеснениях со стороны Собина и Саротина. Мне становилось предельно ясно, что из себя представляют эти спившиеся офицеры, вынашивающие желание строить и впредь свое благополучие на несчастье других.
– Вас, командир, майоры Саротин и Собин боятся, как огня, – сказал мне как-то поутру переводчик Хаким. – Они поджали хвосты, но не надолго. Это я чувствую. Ведут себя, как побитые твари, затаились, спрятали свои змеиные жала, ждут, когда вы на чем-то споткнетесь, чтобы вас если не уничтожить, то больно ударить. Ожидание реванша затягивается и они нервничают, понимают, что вы им не по зубам, умнее и решительнее их обоих, а главное, лучше знаете свое дело, что делает вам честь. Собин и Саротин вам, командир, в подметки не годятся.
Слушая лесть из уст переводчика, я меньше всего обращал внимания на его слова, знал, что лесть, как и кинжал – одинаковы в цене, старался меньше говорить, больше делать, объединить таких разных людей в единое русло работы, выжимая из них все способности и, как говорится, все соки. Переводчики и оперативные офицеры ненавидели друг друга, главным образом из-за денег. Переводчики ни за что не отвечали и получали валюту, примерно тысячу американских долларов в месяц, а оперативные офицеры – гроши, около 50 американских долларов. Это, естественно, было несправедливо. Поначалу переводчиков намеревались использовать в афганской войне как нелегалов, но потом все переиначили, включили их в оперативные группы, а оклады им оставили прежними. Противостояние переводчиков и оперативных офицеров было повсеместным явлением. Часто на "точках" переводчиков убивали, и они паниковали, боялись расправы.
Обстановка на кандагарской "точке" постепенно нормализовалась, но еще была опасность физического уничтожения разведгруппы "Фарахом" и "Акрамом". Было тревожно даже подумать, что оборотень "Акрам" часто был в "Мусомяки" и пением частушек веселил пьяных офицеров, плясал перед ними, рассказывал анекдоты и сумел влезть в душу разведчикам, потерявшим контроль над собой. Акрам пел:
Мы – кузнецы и дух наш молод,
Куем мы счастия ключи…
Собин и Саротин смеялись. Не закончив один куплет, он начинал другой, пел, что придет на ум, забавлял офицеров. Они хвалили "Акрама", наливали ему водки, он пил и пел:
На просторах родины советской,
Закаляясь в битвах и в труде…
"Акрам" умело пользовался лестью, расхваливал Собина и Саротина, лесть в его устах, как ложь блудницы, принималась на веру, за нее платили чистой монетой.
Так проходили встречи с "Акрамом", без выездов из "Мусомяки", бестолково и навязчиво. Хитрый "Акрам" убаюкивал сознание офицеров, расслаблял их ум, они думали не о деле, а где бы еще добыть водки, веселились напропалую под пение злодея, которому уже мерещилось, что "Мусомяки" в огне с ненавистными ему Собиным и Саротиным. В награду за террористический акт "Акраму" обещаны американские доллары и безбедная жизнь где-нибудь за пределами Кандагара, возможно были в Кабуле.
– Сколько классов ты закончил? – спрашивал Собин "Акрама".
– А сколько есть классов в сумасшедшем доме, все и закончил! – отвечал бойко злодей. Оперативные офицеры были им довольны. "Акрам" умело вошел в роль борца за народное счастье, но он, кажется, так и не смог из него выйти. Приближалась трагическая развязка. "Мусомяки" находилась на грани беды и момента истины.
Глава 3
Месть
Ночь придет
Перекрестит и
Съест.
В. Маяковский
Прежде чем принять ответственное решение по агентам-оборотням "Акраму" и "Фараху, была запланирована встреча "Зурапа" с ними под контролем офицеров оперативной группы, действительно ли они причастны к террористическому акту, о котором сообщил "Зурап", и намерены взорвать "Мусомяки" так, чтобы никто не выбрался из здания, забросать его гранатами. Так выглядел план заговорщиков, но его следовало проверить и принять решение. Сам приговор – расстрел, должен привести в исполнение "Зурап", как только "Акрам" и "Фарах" во всеуслышание подтвердят, что у них все готово к уничтожению "Мусомяки", только тогда "Зурап" должен привести приговор в исполнение. Такая была установка.