ОРЕЛ, ВОРОНА И КОРШУН
- Так вы, стало быть, ближний друг Поликарпа Силыча? Оченно приятно. - Рыхлая, словно водой налитая, еще не очень старая, но рано состарившая, купчиха безразлично глядела на Путилина своими круглыми, на выкате глазами.
- А это вот сиротка-девушка, Глаша. Глашка, да что это ты, мать моя, словно чурбан, стоишь, гостя не приветствуешь? Необразованность, уж не взыщите! - извиняюще заколыхалась в широком кресле "сама".
- Простите, Феона Степановна… Здравствуйте, - раздался неприятный, скрипучий голос.
Путилин впился глазами в произнесшую эти слова. Перед ним стояла некрасивая, угловатая девушка, со впалой грудью, с угреватым лицом. Волосы неопределенного, какого-то пегого цвета, были гладко прилизаны на пробор. Скромненькая ситцевая кофточка, темная…
Но разительный контраст со всей той убогой, некрасивой внешностью составляли ее глаза: большие, черные, в которых светились ум, хитрость, огоньки какой-то непоколебимо твердой воли.
- Мое почтение, Аглая… Аглая… А вот как по батюшке? - ласково улыбаясь, проговорил Путилин.
- И-и, батюшка, ни к чему вам это знать: чести ей много будет. Глаша она - и все тут!
Путилин увидел, как из-под опущенных ресниц вырвался неуловимо быстрый взгляд, полный злобы, ненависти.
"Ого! Девица умеет, кажется, кусаться", - пронеслось у него в голове.
А девица поспешно села за столик и принялась за вышивание.
- Да-с, ну и чудеса творятся у вас, достоуважаемая Феона Степановна, в Белокаменной! - вступил он в разговор с "самой", быстро охватывая глазами эту комнату с киотами образов, перед которыми горело чуть не двадцать лампад.
- А что такое? - заколыхалась купчиха.
- Да как же: икону-то высокочтимую ограбили. Шутка сказать, эдакое злодеяние.
- Ах, уж и правда! И кто это изверг такой отыскался? А знаете ли вы, что мы как раз в тот самый вечер Царицу Небесную принимали?
- Да неужто?
- А ей-Богу? Правда, Глаша?
- Правда, - послышался глухой, еле внятный ответ.
- Прикладывались? - круто повернулся к некрасивой девушке Путилин.
Послышался звук упавших на пол ножниц.
- Да-с…
- А позвольте полюбопытствовать, что это вы рукодельничаете?
И с этими словами Путилин подошел и низко склонился к работе Глаши.
- Хорошо-с! Искусная вы мастерица, барышня! Ишь как ровно вышиваете. А вот некоторые небрежно к сему относятся…
- Бывает-с.
- Видел я вот на чудотворной иконе Иверской полотенце одно. Шелковое, цветным шелком расшитое… Поглядел на него, аж диву дался: начато хорошо, а окончено плохо. Крестики эти самые равно как танцуют, хе-хе-хе, вкривь, да вкось идут… Видно, торопилась рукодельница дар иконе принести. Что это, барышня, ручки у вас дрожат? А? Ишь, как прыгают, хе-хе-хе.
- Заторопилась! - недовольно окрикнула "сама".
- Рука… устала, - еле слышно слетело с бескровных губ девушки. - А вы… вы нечто видели это полотенце? - вдруг сразу сорвалось у нее.
- Какое? - удивился Путилин.
- Да… вот… вы говорили… плохо вышито полотенце…
- А ежели бы не видел, так как бы про то знал? - тихо рассмеялся Путилин. - А оно что же вас так заинтересовало?
Путилин увидел на себе взгляд девушки, полный ужаса, страха.
- Я… я так спросила, - пролепетала она.
- Глаша, а ты бы позвала Васю киот от образа исправить. Вы не обессудите, гостюшка, коли при вас явится молодец? Такое дело вышло: плинтус от божницы отвалился… Приклеить надо.
- Что вы, матушка, Феона Степановна, пожалуйста, пожалуйста…
И когда Глаша скрылась, Путилин быстро спросил купчиху.
- А кто таков этот Вася?
- Молодец у нас. Ловкий паренек, на все руки. И столярит, и слесарничает… Золотые руки, да только ветрогон сам.
- А чем же? В чем именно?
- Головы девчонкам кружит… Жалились уж на него многие… А я этого не люблю… известно дело, молод. Жениться бы пора ему… Прогнать жалко, пропадет парень… Дошлый, красивый.
И когда в этой комнате, пропахшей ханжеством, росным ладаном и хворью водянистой купчихи, появилась фигура Васи, Путилин должен был сознаться, что он действительно, и дошлый, а главное, изумительно красивый парень. Невысокого роста, стройный, с могучей грудью, с красивой посадкой головы на широких плечах. Темные вьющиеся волосы. Иссиня черные глаза, плутовские, "вороватые", такие глаза, по которым с ума сходят девушки и женщины. Хищный оскал грубо чувственного, красного рта со сверкающими белизной зубами. Небольшие усы и вьющаяся бородка обрамляла это дерзкое, вызывающе красивое лицо.
- Здравствуйте, Феона Степановна! - низко поклонился он каким-то фамильярно-плутоватым поклоном.
- Ну, ты… ветрогон… лясы все точишь, - как-то всхлипнула старая купчиха. - Гостя что же не приветствуешь?
Странное дело: в ее голосе вместо желаемой строгости послышались как бы ласковость, приторно-противная нежность опасного периода заката бабьей второй молодости.
"Ого, однако, этому молодчику живется здесь, очевидно, тепло…" - усмехнулся про себя Путилин.
Вася вежливо низко поклонился Путилину, скользнув по его фигуре подозрительным взглядом своих "воровских" глаз.
- Киот-с поправить-с, Феона Степановна? Можно-с! Сей минутой… Это мы можем, это мы живо устроим-с.
И, вынув из принесенного мешка целый ряд инструментов, он ловко и решительно приступил к работе.
Путилин не спускал глаз ни с него, ни с угреватой, некрасивой Глаши. Несколько раз он подмечал взгляды девушки, устремленные на красавца-парня, взгляды, в котором светились восторг и немое рабье обожание, преклонение.
- Ну ты, матушка, зенки-то не пяль, а работу делай! - сердито окрикнула Глашу "сирая" купеческая жена.
Путилин подошел к Васе.
- Однако, паренек, работаешь ты ловко! Ишь, в руках у тебя так все и кипит.
- Ничего-с, ваше степенство, по малости справляемся, - усмехнулся тот.
- Ловко! Прямо первому мастеру за тобой не угнаться. Где это ты так, паренек, навострился?
- Помаленечку, слету, ваше степенство, набил руку.
- Доходчив же ты! А ко мне на окончательную выучку поступить не хочешь?
- А куда это к вам? - в упор посмотрел на Путилина красавец-парень.
- Дело у меня большое есть, слесарное… Стекла давить… Золото перепиливать, щипцами открывать…
- Нет, батюшка, вы его от нас не переманивайте: он в дому нам нужен, - недовольно проговорила сама.
- Чудное ваше дело, ваше степенство! - сверкнул глазами Вася. - Не слыхивал я о таком слесарном ремесле…
РОКОВАЯ ЛЮБОВЬ
Тихая весенняя ночь спустилась над заповедным замоскворецким царством и над домом миллионера-суконника. Но не всем эта благодатная ночь принесла с собою желанные отдых, покой.
В небольшой горенке, убранной более чем скромно и незатейливо, кроткий свет лампады бросал отблеск на некрасивую, угловатую фигуру девушки.
Она, словно пойманная и запертая в клетку птица, рвалась и металась по этой комнате-конуре.
Несколько раз она бросалась на колени перед иконой и, заломив в отчаянии руки, тихо шептала жаркие слова молитвы:
- "Прости… Смилуйся, Владычица"…
Потом, словно не в силах молиться, она порывисто вскакивала и, бесшумно подходя к двери, прислушиваясь к чему-то с мучительной страстностью.
Каким огнем жгучего ожидания горели ее большие глаза, как бурно подымалась ее некрасивая грудь!
- Господи, кажется, идет?.. Да, да, скрип…
Кто-то, действительно, тихо, крадучись, пробирался по закоулкам охрамеевского дома к горенке сиротки Глаши, - и вскоре мужская фигура предстала перед ней.
Девушка так и рванулась к нему.
- Ты? Вася, милый мой…
В воздухе уже мелькнули белые худые руки и обвились вокруг мужской шеи.
- Пусти, надоедная. Эк ведь схватывает тебя! - раздался злобный, насмешливый голос.
- Вася! Васенька мой, - забилась на груди вошедшего девушка.
- Вася! Вася! - передразнил ее красавец-парень. - И где только стыд-то твой бабий?.. Говорил, ведь, тебе: обождать теперь надо свиданьица устраивать, потому что опасно теперь, аккуратность всяческую соблюдать надо. Ну, говори, зачем звала, что важное передать хотела?
- Не сердись, голубь ты мой!.. Ты видел этого противного старика, что у нас загостил?
- Сама знаешь, видел, - угрюмо ответил Вася. - Дальше что?
- А то, что страшен он мне очень… подозрительный какой-то… Сегодня о полотенце говорил.
- О каком? - привстал с края кровати разудалый купеческий молодец.
- Ну, о том… знаешь…
Вася схватил за руку девушку.
- И ты… молчала до сей поры? Ты не упредила? Ты еще меня сюда к себе заманила?
Злоба и страх зазвучали в голосе парня.
- Затем и зазвала, чтобы сказать тебе: бежим, Васенька, бежим!
Тихий смех, полный бешенства, прозвучал в горенке "сиротки".
- Бежим, говоришь? Так… умно придумала… И с тобой, конечно, вместе.
- А то как же? Или меня оставить хочешь? Так ты… того, Вася, не забывай все же, что вместе дела делали, вместе и ответ, участь разделять. Понял ты?
- Как не понять… понял! - злобно усмехнулся тот.
- Тебя ради, ради любви моей к тебе пошла я на это страшное дело. Неужто ты думаешь, что зря я душу свою загубила? Великий грех связал нас теперь на всю, всю-то жизнь, Васенька… Ну, не гляди на меня так страшно… Бежим, Вася! Повенчаемся, а там опосля камни-то сбудем и лихо заживем.
- А ты… ты не подумала, постылая, что бегством сами себя выдадим?
- Постылая? - вырвалось стоном из груди Глаши.
- Да, да, постылая! - исступленно ответил ей в тон красавец-парень. - Побаловался с тобой, а ты, как пиявица присосалась ко мне… Слышь, не люблю я тебя… противна ты мне! Ослобони ты меня от себя!
- Никогда! Лучше убью тебя, лучше руки наложу на себя…
- Ру-ки на-ло-жешь на себя? - вдруг задумчиво, членораздельно произнес Вася.
Какая-то глубокая борьба, по-видимому, происходила в нем.
Он опять встал и подошел к Глаше. Обняв ее сильной рукой, низко склонившись к ней своим вызывающе красивым лицом, он глухо зашептал:
- Слушай. Последнее предлагаю тебе, я уеду на побывку в деревню: ты останешься здесь… Я месяца через два выпишу тебя… тогда мы окрутимся. Идет, Глаша?
- Нет! Нипочем на это не согласна… Ты, знаю я тебя, - вор-парень. Сам говоришь: опостыла я тебе… Обманешь! Убежишь, а там ищи ветра в поле. Ловкий ты, Васенька! Ха-ха-ха!.. Прости меня! Либо сейчас бежим вместе, либо…
- Либо что? - свистящим шепотом спросил охромеевский молодчик.
- Либо хоть на каторгу, хоть в петлю, все едино!
- На каторгу? Ну, нет, змея постылая, на каторгу не хочу… А вот в петлю… тебя можно!
- Что ты?! Пус… пусти… пом… помо… помогите!.. - жалобно вырвался подавленный крик некрасивой девушки. Вырвался - и замер, потонув в горенке.
Одной рукой зажимая рот Глаше, другой красавец парень схватил полотенце и стал обматывать его вокруг ее шеи.
- Стой… стой… Шалишь, не вывернешься, змея! Да не кусайся, дьявол, не выпущу! Руки на себя наложить захотела? Ну, вот и наложишь, на этом вот крюке покачаешься… Добром не хотела - околевай, постылая, - хрипел он, затягивая полотенце мертвым узлом.
- Не тем полотенцем, негодяй, душишь, этим вот надо! - загремел в горенке "сиротки" громовой голос Путилина.
Он выскочил из-под кровати и, зная "лихость" преступного парня, с револьвером в руке бросился на него.
Тот, в ужасе и страхе, выпустил девушку из своих крепких объятий, отшатнулся, застыл, замер.
- Попался! - бешеным воплем вырвалось у него.
Одной рукой Путилин угрожал Васеньке револьвером, другой - распустил полотенце с шеи несчастной соучастницы преступления.
- Да, ты попался, Васенька, - невозмутимо спокойно ответил Путилин. - Понял теперь, куда я приглашал тебя давеча, когда ты киот купчихи исправлял.
- Как не понять… Понял! - с перекошенным от злобы лицом проговорил он с поразительным самообладанием. - Почуял ваш проклятый дух.
- Что же этот дух: лучше или хуже ладана пахнет?
Красавец-парень молчал.
Путилин подошел к нему вплотную.
- Слушай меня, Василий, теперь внимательно… Хочешь ты впутывать в эту историю эту девушку или не хочешь?
- А то как же? - нагло сверкнул он глазами. - Вместе, чай, икону ограбили.
- Ты лжешь, она была только твоей покорной, безвольной соучастницей. Она действительно вышила полотенце, но ведь это ты намазал его патокой и в ту минуту, когда она вешала его на икону, ты, прикладываясь, под ее прикрытием быстро выдавил стекло и железными острыми зубцами сорвал, "срезал" кончик с драгоценными камнями. Потом она этим широким полотенцем прикрыла икону… Ничего не было видно, заметно. Так?
- Так.
- Так зачем же тебе ее впутывать? Ведь, ты ее натолкнул на это святотатственное дело? Ведь ради любви к тебе она пошла на него?
- Нет, уж вместе, господин сыщик, - злобно тряхнул кудрями Васенька.
- Хорошо. Но помни, что в таком случае ты будешь судиться и за покушение на убийство. Ты, ведь, удавить ее сейчас хотел. Так вот решай: забирать ее или нет. Неужто она мало наказана. Ведь ты ее обесчестил.
- Сама отдалась, - понуро ответил красавец-парень.
- Ну, Василий? Я жду. Камни при тебе?
- Зарыты…
- Укажешь?
- Э-эх! - исступленно заревел он, точно бык, ведомый на заклание, и вдруг грянулся перед иконой на колена.
- Грех попутал… Дьявол соблазнил! От Бога уйти захотел. Вяжите меня, господин начальник, тяжко мне, тяжко…
И нудно, мучительно нудно зарыдал.
- Что ж, брать и ее, твою горемычную полюбовницу Глашу?
- Нет… Бог с ней… сама, знать, судьба развязала нас… Эх жизнь-то свою ни за что погубил!..
Только один Охромеев присутствовал при том, как из ямки в саду вытаскивались зарытые драгоценные камни.
- О, Господи! - шептал он. - В моем доме - и этакое грабительство!
ДВА ПРЕСТУПНИКА!
- Где вы пропадали, достоуважаемый Иван Дмитриевич? - взволнованно бросился начальник московского сыска к приехавшему Путилину.
- А что, разве есть что важное? - спокойно спросил Путилин.
- Да как же: преступника выследили! Иванов арестован в деревне. Я бросился вчера к вам. Ваш чудак-доктор ровно ничего не мог мне объяснить, где вы находитесь. Он страшно взволнован…
- Досадно! - усмехнулся Путилин.
- Что именно? - насторожился "московский Путилин".
- Досадно, что арестовал и привез вам лже преступника. Я - попался. Вы - посрамили меня, коллега… Хотя камни…
- Что?! Выпривезли преступника? Камни? Какие камни?!
- Вот эти.
И Путилин положил на стол венчик с крупными драгоценными камнями.
- Господи, да как же это?! Откуда?
- Ай-ай! Стало быть, налицо два преступника? Дело усложняется.
Московский шеф сыска побагровел от бешенства и гнева.
- На… нашли?
- Как видите…
В кабинет под конвоем вводили Васеньку.
Почтенное духовенство захлебывалось в выражениях глубокой признательности.
Когда я, этот "чудак-доктор" (так меня окрестил московский обер-сыщик!), спросил моего талантливого друга о том, как он дошел до путеводной нити этого криминального клубка, тот рассмеялся и ответил:
- Видишь ли, доктор… Я почти не сомневался, что ограбление могло произойти только в одном из тех домов, куда святая икона прибывала в этот вечер. Для меня было ясно, что ограбить икону могли только с "отводом глаз", то есть пользуясь тем временем, когда на нее возлагали какое-либо приношение. Я и обратил на эти приношения особое внимание. Случайно мне бросилось в глаза белое шелковое полотенце. Когда я взял его, оно приставало к рукам. Это было клейкое вещество, вроде клея, патоки, меда. Как тебе известно, с помощью этих веществ можно бесшумно выдавить стекло, часть его. Вышивание показывало руку, работу хорошей мастерицы.
Где отыскивать ее? Уж, во всяком случае, не в квартире ремесленника Иванова с его женой - грубой деревенской бабой.
Я повел свою "кривую" смелее, чем мой московский коллега, и остановился на доме купца Охромеева, одно имя которого внушало тому почтение. "Как это, дескать, можно заподозрить такой богатый дом?"
Часть вечера и ночи я следил за охромеевским домом, а наутро - я уже вошел в него. Остальное ты знаешь.
ПОХИТИТЕЛИ НЕВЕСТ
БОГАТАЯ СВАДЬБА
В Н-ской столичной церкви заканчивались спешные приготовления к богатому венчанию.
Одни служители расстилали нарядный, но уже значительно потертый ковер, другие - устанавливали аналой, осматривали паникадило, люстры, смахивали пыль, что-то чистили тряпками.
- Старайся, Егор, сегодня, кажись, нам хорошо перепадет! - вполголоса говорил один сторож другому.
- Нешто очень уж богатые?
- Чего богаче: миллионы венчаться будут.
- Как так миллионы? - глупо переспросил служитель.
- А так, невеста - первеющая богачиха, единственная дочка купца первой гильдии Сметанина, жених - тоже страшный богач будет, сын купца Русанова. Вот и выходит, что миллионы на миллионы пойдут!
- Ой ли!
- Дурак, правду говорю.
Это известие окрылило Егора. Мысль о щедрых чаевых утроила его старание, и он с каким-то зверским удовольствием плевал на тряпку и обтиралею перила и карнизы иконостасов.
На клиросе - справа и слева - уже толпились певчие в парадном одеянии.
Регент особенно суетился и волновался.
- Вы, Колюченко, кажется, опять уже "того"? Успели уж! Насвистались? Эх, что с вами и делать!.. Сегодня ведь трудный концерт предстоит…
В голосе регента слышалась укоризна.
- Не беспокойтесь, Иван Елпамидонтович, как известно вам, октаве необходимо подкрепление. Какая же мыслимая октава без водки! Конфуз один выйдет… А я вот как гряну: "Гря-а-ди, гряди, голубица-а-а!.."
И он грянул действительно так, что у регента выпал из рук камертон, а долговязый сторож вздрогнул и чуть не изрек ругательство.
- Эх ведь, его как пробирает!
Тенора, дисканты, альты пробовали "верхи" по тону.
В церкви были уже и батюшка, и отец диакон.
- Хорошая свадьба! - убежденно крякал отец диакон.
- Душеспасительная, - соглашался батюшка. Кое-кто из публики, толпившейся около церкви, проник во внутренность ее.
Это поставило в тупик церковный причт.
- Как отнестись к сему? Пускать народ, жадный до таких зрелищ, в церковь или не пускать?
- Распоряжений особых не было… Стало быть, можно, - решил батюшка. - Как в храм Божий не пускать публику?
- Э-х! - злобно и сокрушенно ворчали сторожа, взирая на "любо-пытных", наполняющих храм. - И что это они прутся?
- Ну, вы, почтенные, не лезьте, не толпитесь, не закрывайте проход… Не для вас, чай, ковер разостлали! Становитесь в сторонку!
- Известно дело, не для нас… Где нам на бархатных коврах стоять, - шипели достославные "цикорки", обожающие лицезрение богатых венчаний. - А храм-то, чай, не для одних-то толстосумов…
- Ну, ну, ладно… Не прохлаждайтесь, а пожалуйте в сторонку! - окрысивались сторожа.