- А-а, шуллера?! Так вот же тебе, мерзавец!
Прежде чем я успел опомниться, граф Прженецкий выхватил револьвер и выстрелил в Путилина.
Путилин предвидел возможность этого и отшатнулся. Пуля пролетала мимо виска и ударилась в картину.
Быстрее молнии он бросился с револьвером на знаменитого шулера и сильным ударом свалил его на пол.
- Берите его, берите Прженецкого! - громовым голосом загремел он.
Началась невообразимая паника. Все игроки, испуганные, с перекошенными лицами, бежали к нашему столу. С дамами сделались обмороки, истерики.
- Что такое? Что случилось?
- Защитите меня! - кричал великий шулер. - Этот человек и его приятели - шулера! Они обыграли меня!
Публика стала наступать на нас.
"А-а так вот оно что… Бить их!"
- Назад! - крикнул Путилин. - Позвольте представиться: я не шулер, а начальник Санкт-Петербургской сыскной полиции - Путилин.
Все замерли, застыли. Старый еврей и Прженецкий стояли с перекошенными от ужаса лицами.
- Путилин?!
- К вашим услугам, господа. Не делайте попытки бежать, дом оцеплен. Да вот - неугодно ли.
В залу входил отряд сыскной и наружной полиции.
- Ну-с, Прженецкий и Гилевич, вы остроумно сделали, что доставили мне в сыскное ваш страшный подарок - труп застрелившегося в вашем вертепе Грушницкого. Я вам, по крайней мере, отплатил визитом. А хорошо я играл, Прженецкий?
- Дьявол! - прохрипел тот в бессильной ярости.
Начался повальный осмотр всей мельницы и опрос всех присутствующих.
- Колечки снимете, граф Конрад Тышкевич, их надо отдать вдове того несчастного, которого вы гнусно довели до самоубийства, - сказал Путилин.
Так погибла знаменитая мельница в Гусевом переулке. Выигранные деньги благородный Путилин вручил вдове, г-же Грушницкой. Он спас ее с дочерью не только от нищеты, но и от позора: из шестидесяти девяти тысяч она внесла тридцать, растраченные ее мужем, как опекуном Юлии Вышеславцевой.
Как благодарила Грушницкая этого удивительного человека!
ПРОПАВШЕЕ ЗАВЕЩАНИЕ (Кромовские миллионы)
"ЛЕСНОЙ КОРОЛЬ" И ЕГО КРЕСТНИК. КРОМОВ И ЛОВКОВ-РОГАТИН
Широко-широко раскинулись под С-м монастырем знаменитые лесные биржи петербургского "лесного короля" Ивана Федотовича Кромова.
О, его недаром величали так; он, действительно, был могущественным повелителем целого лесного царства!
И когда, бывало, на этих биржах с гигантскими горами леса появлялась характерная, кряжистая фигура старика с окладистой седой бородой, одетого всегда степенно, скромно, по-купечески, все говорили с искренним почтением и уважением:
- Смотрите, смотрите, вот идет Кромов!
И расступались перед ним, давая ему дорогу.
А он, этот суровый, скромный старик, глядел приветливо, но и горделиво.
И эта горделивость была не той простой чванливостью, которой обладают случайные выскочки-миллионеры, а особенной: тут чувствовались гордость и довольство человека, сумевшего кипучим, энергичным трудом всей долгой жизни создать все это богатейшее царство.
Да, Иван Федотович Кромов имел право гордиться.
Обширнейшая торговля, дававшая миллионные барыши, не только, так сказать, внутренняя, но и внешняя, ибо Кромов имел крупные дела с английскими лесопромышленниками, экспортируя товар на собственных пароходах, была создана им, только им одним.
Тут не было ни дедушкиных, ни тятенькиных капиталов, ибо Иван Федотович наследовал только… "крест да медную пуговицу".
Но зато он получил в наследство тот могучий черноземный талант, ту мудрую сметку, то упорство, которыми богаты иные замечательные русские характеры, выходцы от сохи.
На своих лесных угодьях, где шла, бывало, работа "сырьем", "на корню", он, миллионер, к кому за высокую честь считали приезжать архиереи и генералы, работал плечо о плечо с простыми рабочими.
- Эх, паря, разве так надобно? Ты вот этак… И показывал рабочему, как надо сделать "этак". И вместе с ними, облитый здоровым, прекрасным потом труда, ужинал у разложенной "грудки", хлебая деревянной ложкой незамысловатую похлебку.
Да, Иван Федотович Кромов, державшийся по старой вере, являлся блестящим русским самородком, человеком, над которым не оправдалась мудрость поговорки: от трудов праведных не нажить палат каменных.
Нет, он нажил их, и сколько, и каких!
В его домах сверкала золотом истинная, не показная роскошь, чувствовалось присутствие страшной денежной силы.
Но и в этих раззолоченных палатах Кромов оставался таким же простым человеком и вел степенный, скромный образ жизни.
Другой крупной фигурой в Кромовских предприятиях являлся Василий Алексеевич Ловков-Рогатин, крестник старика Кромова.
В тот момент, с которого начинается наш рассказ о пропавшем духовном завещании, Ловков-Рогатин из скромных должностей, какие занимал при своем крестном благодетеле, успел уже перешагнуть в нечто очень крупное и солидное: он состоял главным управляющим всеми делами Ивана Федотовича.
Шутка сказать: быть главным управляющим многомиллионными делами Кромова!
Нужно отдать полную справедливость Василию Алексеевичу Ловкову-Рогатину, он не даром, а по заслугам получил этот пост.
Он был поразительно способен, умен, ловок, находчив и трудолюбив.
- Орел парень! Далеко пойдет! - говорили о нем.
И он, действительно, далеко пошел и ушел…
Пополняя свое довольно скудное образование, работая над собой, он ни на шаг не отставал от своего знаменитого крестного отца Ивана Федотовича.
- Надо бы, Вася, - начинал, бывало, Кромов. А Вася, крестник, читавший мысли своего могущественного благодетеля, поспешно доканчивал за старика.
- На Лодейное поле проехать? Я сам об этом думал, хотел вам доложить.
- А ты как же так мысли мои угадал?
- Да научился, благодетель Иван Федотович. Кроме того, все остальное - все в порядке. Я, как вы знаете, зорко слежу и кроме лесных угодий в Лодейном поле все обстоит благополучно.
Старик Кромов с восхищением и гордостью поглядывал на своего умника-крестника.
- Молодец, Вася! Мой ученик, весь в меня, - шептал он, тихо смеясь довольным смехом, со светлым видом.
Он не чаял души в своем Васеньке. Ловков-Рогатин пользовался самым широким, неограниченным доверием старика-миллионера, всегда оправдывая его.
Ни одна крупная сделка не обходилась без совместного обсуждения.
- Как думаешь, Вася?
- Да что же, Иван Федотович, дело это совершенно верное. Я справлялся уже.
- Уже успел? - ласково улыбался крестный.
- Да как же иначе: заказ очень крупный, надо поразведать о кредитоспособности фирмы, делающей заказ…
"Ловко втерся старику в душу! Недаром Ловковым прозывается, - шушукались завистники. - Ох, обведет он старика!"
Да, бывший мальчуган-крестник, потом чуть ли не молодец, а ныне главный управляющий Василий Алексеевич Ловков-Рогатин был полновластным диктатором в знаменитом кромовском лесном царстве.
Красивый закат жизни Иван Федотович проводил вместе со своей молодой женой Антониной Александровной, третьей по счету супругой.
Он взял ее красивую, милую, образованную девушку из очень небогатой семьи, влюбившись в нее со всем жаром последней, старческой любви.
Сначала червь сомнения сосал душу Кромова:
- Да полно, любит ли меня она? Между нами такая большая разница в летах. Быть может, она только вышла или по принуждению, или по доброй воле подобраться к моим миллионам…
Но шли дни, месяцы, годы и подозрения умницы-старика отпадали, рушились сами по себе.
Полное, тихое семейное счастье царило в доме Кромова. Судьба и тут оказалась щедрой к Ивану Фодотовичу: он нашел в жене золотое, любящее сердце, прекрасную, чуткую, глубоко честную душу.
- Ах, Тонечка, Тонечка! - прижимался он своей умной седой головой к плечу жены. - Спасибо тебе за любовь твою, за ласку, за ум твой.
- Что ты… что ты!.. За что же ты меня благодаришь? Я должна благодарить тебя, Иван Федотович, - вспыхивала Антонина Александровна.
- За то благодарю, что не такая ты, как многие иные. Стар ведь я… Многим старше тебя.
- Так что же из этого? - поднимала на старика-мужа свои красивые глаза Кромова.
БОЛЕЗНЬ КРОМОВА. ПОСЛЕДНЕЕ ЗАВЕЩАНИЕ МИЛЛИОНЕРА
Нет того крепкого, могучего дуба, который бы не подгнивал, не падал. Это оказалось применимым и к кряжистому дубу - Кромову.
Красавец старик никогда не любил лечиться.
- Умнее Бога, который создал меня, хотите быть? - с усмешкой говорил он докторам. И выливал лекарство за окно - Попариться на полке… Малинки испить… Кровь пустить - вот это дело. А то они (он говорил про докторов) нутро начнут пичкать всякой нечистью. - Недуг, медленно подкрадывавшийся к Ивану Федотовичу, вдруг как-то сразу обострился и свалил с ног старика. - Эх! - сокрушенно вырвалось у него, - осилила, одолела, проклятая. Хочется пожить еще…
- И поживешь еще, Иван Федотович. Бог с тобой, ты крепкий, ты поправишься, - с тревогой в голосе утешала мужа Антонина Александровна.
- Думаешь? - радостно спрашивал жену Кромов.
- Только ты не противься: я созову всех докторов, устрою консилиум… Сделай, милый, это для меня!
И старик согласился. Ради нее, своей дорогой Тонечки согласился.
Половина медицинского Петербурга во главе со светилами науки охотно устремилась в дом знаменитого миллионера.
Каждый раз, когда кончалось их совещание, она порывалась к ним:
- Ну, что? Ну, как?
Те, получая чудовищные гонорары, глубокомысленно качали головами и изрекали ответы, достойные Пифии:
- Гм… Хотя, с одной стороны, так, но, с другой - этак… Принимая во внимание болезнь - angina pectoris (грудная жаба)… угрожающий склероз сосудов… печень, почки… Лета больного… Хотя, с другой стороны, - крепкий организм вашего супруга… Мы сделаем все возможное…
Не менее горячее участие в получении сведений от докторов принимал и любимец больного - крестник Василий Алексеевич Ловков-Рогатин.
Ввиду того, что гонорар выдавал он, служители Эскулапа были с ним особенно любезны.
- Плох? - спрашивал всесильный главный управляющий.
- Надежды никакой. Вопрос в очень коротком времени.
Лицо любимца омрачалось.
- Что вам сказали, Василий Алексеевич, доктора? - допытывалась у Ловкова-Рогатина Антонина Александровна.
- Подают надежду… Никто, как Бог.
Между Кромовой и Ловковым царили какие-то странные отношения, несмотря на всю беспричинность, они как-то инстинктивно не любили друг друга, взаимно чуждались. Василий Алексеевич относился всегда глубоко почтительно к супруге своего благодетеля, к своей хозяйке; та, платя ему безукоризненной вежливостью, чувствовала не только антипатию к нему, но и страх.
В его холодных, стальных серых глазах она читала то, что было незримо для многих, почти для всех…
Тихо в большой, просторной, роскошно убранной спальне старика-миллионера, примыкающей к его рабочему кабинету. Свет лампад перед многочисленными старинными образами в киоте кротко, мирно заливает комнату.
Обложенный подушками, полусидит-полулежит Иван Федотович на широкой, старинной кровати.
Около него в кресле сидит Антонина Александровна. Сколько уже ночей проводит она без сна, не отходя ни на шаг от больного мужа-старика!
Глаза слипаются, тянет неудержимо ко сну, но она героически борется с этим.
- Тонечка! - раздается в ночной тишине слабый голос Кромова.
- Что, милый? - склоняется она над мужем.
- Устала ты, голубушка… Совсем измучил я тебя… Поди, ляг, отдохни…
С огромной любовью и тихой печалью глядит Иван Федотович на молодую жену.
- Бог с тобой, не волнуйся. Я не устала нисколько. Я днем сплю.
- Плох я, Тонечка… умирать собираюсь. Что же, пора… Довольно пожил и счастья повидал немало. Одна ты сколько мне дала его!.. Из-за тебя только одной и жаль с жизнью расставаться.
- Полно, милый, поживешь еще.
- Нет, чую смерть, Тонечка, чую ее. А ты не кручинься: останешься молодой, богатой вдовой… Ведь я все, все тебе завещал. Пойди-ка, Тонечка, в конторку мою. Знаешь, в кабинете, у стола письменного. Вот ключ… в ней сафьяновый красный портфель лежит… Принеси его.
- Да к чему, милый?..
- Принеси, принеси!
Через несколько минут Антонина Александровна принесла портфель.
- Открой его… бумага там есть.
Она отдала мужу вчетверо сложенную бумагу.
- Вот оно, Тонечка, духовное завещание… Последнее оно, слышь, последнее… Недавно составил я его… Оно хоть и домашнее, а силу такую же имеет… Завтра или послезавтра я велел Васе пригласить кого надо для нового завещания. Упустил я в этом завещании на одно общество сто тысяч отказать, так поправить надо… Читай его!
- К чему, милый, волноваться тебе?
- Читай, читай!
И Антонина Александровна начала читать:
- "Во имя Отца, Сына и Святого Духа… Находясь в здравом уме и твердой памяти… и оставляю я все мое движимое и недвижимое имущество…
Тут следовал подробнейший список богатств, от которых могла голова закружиться!
… законной, любезной жене моей, Антонине Александровне Кромовой".
Далее перечисление отдельных "отказов": "Василию Алексеевичу Ловкову-Рогатину, крестнику моему, за его верную, полезную службу двести тысяч рублей; тому-то столько, тому-то столько".
Крупные слезы катились из глаз Кромовой.
"Добрый, добрый! Обо всех позаботился, никого не забыл", - думала она.
- Ну вот, Тонечка, видишь, главная и единственная ты у меня наследница.
ДВА СООБЩНИКА. ПОДМЕНА ЗАВЕЩАНИЯ
Темнее тучи ходил по своей рабочей комнате всесильный диктатор Кромовского лесного царства - Василий Алексеевич Ловков-Рогатин.
- Вот оно, надвигается, - шептал он. - Еще день, два - и я из могущественного главного управляющего сделаюсь только Ловковым. "Она" может вышвырнуть меня как последнего из приказчиков. Правда, в этом проклятом последнем завещании мне отказано двести тысяч. Но, Боже мой, что такое эти несчастные двести тысяч! После того, что было… После тех надежд, которые я питал.
Он хрустел пальцами и продолжал ходить.
- Проклятая баба, проклятая баба! Перебила мне дорогу, съела то, первое, завещание.
А в этом первом завещании, нотариальном, почти главным наследником являлся он.
Волшебные Кромовские миллионы, во всем их упоительном блеске, уже вырисовывались перед ним, он их уже осязал в своих руках.
- Я ведь вместе со стариком старался. Сколько тут вложено моего ума, моей находчивости, моего труда! И вдруг все рушится… Волшебное царство разлетается, как карточный домик. В это царство входит новая повелительница, а я за бортом! Двести тысяч! Что такое двести тысяч!
Хрип бешенства вырвался из его груди.
- Отдать все, все этой женщине? Она возьмет… Конечно, выйдет замуж и чужие люди будут владеть тем, что я уже считал моей собственностью… Ни-за-что! Ни-за-что!
Ловков-Рогатин знал, что первое завещание не уничтожено стариком… Он даже знал, где оно хранится.
- Как быть? Как поступить?
И вдруг его лицо озарилось радостной улыбкой.
- Вот выход! - громко воскликнул он. - Выкрасть последнее завещание, подменив его тем, прежним.
- Да, да… так, так, - шептал Ловков-Рогатин. Но сейчас же его ожгла мысль:
"А старый камердинер Кромова, этот Прокл Онуфриевич? Ведь он присутствовал при составлении последнего духовного завещания… В случае чего он первый покажет под присягой, что существовало, действительно, второе, последнее духовное завещание, коим Кромова делалась главной наследницей".
Ловков задумался: "Подкупить его? Дать ему такую сумму, чтобы у старика дыхание от радости сперло… А ну как не согласится? Как выдаст его подговор?" "А где же тому свидетели? Разговор будет происходить только между нами, двумя. Доказательств нет… Да, да, все равно - другого выхода нет. Каждую минуту может умереть. Нагрянут власти, все опечатают, а тогда прости-прощай мои миллионы. Игра - так игра, ва-банк - так ва-банк!"
И он через несколько минут призвал старого слугу.
- Садись, Прокл Онуфриевич… Кое о чем побеседовать с тобой хотел.
Старик весьма благоволил к всесильному крестнику Ивана Федотовича Кромова, во-первых, потому, что знал любовь хозяина к нему, а во-вторых, Василий Алексеевич всегда почитал его, старого слугу, щедро, порой, одаряя.
- Что прикажете, Василий Алексевич?
- Скажи, Прокл Онуфриевич, знаешь ли ты, сколько завещал тебе мой крестный?
- Знаю-с… При мне завещание делали. Пять тысяч!
- А… а хотел бы ты получить не пять, а пятьдесят? - в упор глядя на старика, спросил Ловков-Рогатин.
Старик сомлел.
- Это… это каким же таким манером, батюшка Василий Алексеевич?
В голосе старика звучала затаенная алчность старости.
- А очень простым. Ты, старина, должен только показать, если тебя будут допрашивать хотя бы под присягой, что ровно ничего не знаешь о составлении духовного завещания. Его, дескать, недавно никто и не делал. Я, дескать, неотлучно находился все время и нахожусь и… ныне при Иване Федотовиче, мне бы, дескать, было ведомо, если бы он подписывал какую бумагу.
Старик побелел.
- Это… для чего же?
Ловков-Рогатин вынул из объемистого бумажника довольно толстую пачку кредиток.
- На, держи. Возьми это себе. Но поклянись перед этим образом, что ты никому ничего и никогда не расскажешь о том, что я тебе сейчас поведаю.
- Клянусь, батюшка, никогда… никому. Как на духу говори мне.
Долго, с жаром говорил что-то Ловков-Рогатин слуге своего благодетеля.
- Единственно из-за того, чтобы не нарушать покой последних минут дорогого крестного, не рассказываю я ему о проделках его супруги. А она уже имеет, пони-нимаешь, имеет…
- Ах, негодница!..