- По отдельным сделкам, но не по общему обороту? Неужели та огромная сумма, которую вы изволите получить по духовному завещанию, равняется степени вашего участия в делах покойного Кромова? Ведь для того, чтобы все кромовские миллионы получить в свои руки, надо было быть не крестным, а настоящим, родным сыном почившего миллионера, или же компаньоном, фактическим, участвующим в трех четвертях прибылей фирмы.
А между тем… в том, последнем, украденном завещании, которое читала госпожа Кромова, ясно сказано: "В награду моему крестному сыну за его ревностно полезную службу оставляю я двести тысяч рублей".
- Вы… вы что же, ваше превосходительство: сомневаться изволите в действительности того духовного завещания, коим я сделался главным наследником Ивана Федотовича Кромова? Может быть, вы считаете его, это завещание, поддельным?
- Отнюдь, нет. Ваше завещание - правильное, было бы по крайней мере таковым, если бы не существовало иного завещания.
- Предъявите его - и первое будет уничтожено.
- Суди вас Бог, Василий Алексеевич, - плача произнесла Антонина Александровна. - Вы… вы отлично знаете, что второе, последнее духовное завещание было сделано Иваном Федотовичем.
- Иными словами, вы, как уже сделали это один раз, обвиняете меня в краже таинственного завещания?
Антонина Александровна вскочила с кресла.
- Вы, вы говорите о таинственности завещании, при составлении которого вы присутствовали?! И вам не стыдно, не грешно?
Путилин попросил вдову Кромову не мешать его объяснению с Ловковым-Рогатиным.
- Скажите, пожалуйста, для чего, для каких целей вы, господин Ловков, изволили удалить госпожу Кромову из дома в тот день, который предшествовал ночи смерти ее мужа?
Этот вопрос Путилин задал так быстро, что Ловков-Рогатин даже попятился.
- То есть как это "удалить"? - спросил он, видимо, желая выиграть время.
- Так-с, - отчеканил Путилин, не сводя сверкающего взора с лица гениального дельца. - Почему, спрашиваю я вас, вам пришла фантазия поручить госпоже Кромовой, никогда не принимавшей участия в денежных операциях, получение пятидесяти тысяч рублей из конторы нотариуса? Почему вы сами не поехали туда?
- Я… я пояснил причину этого Антонине Александровне. Я не мог уехать, ибо ожидал приезда английских лесопромышленников.
- Которые не приехали? Или, может быть, вы будете утверждать, что они были у вас в час отъезда из дома госпожи Кромовой?
- Нет, этого я не буду утверждать, потому что они, действительно, не приехали. Очевидно, задержало их что-нибудь.
- А знаете ли вы, что заявили в конторе нотариуса госпоже Кромовой, когда вручали ей деньги?..
- А именно?
- А именно то, что они были глубоко удивлены видеть ее. Дело, оказывается, шло вовсе не о получении пятидесяти тысяч рублей, а главным образом, о беседе с вами. "Он, господин Ловков, нам необходим… Деньги он вовсе не собирался получать сегодня, а дал слово лично переговорить о крупной дальнейшей сделке".
- Что же из этого следует? - невозмутимо спокойно спросил Ловков-Рогатин.
- Только одно: вы умышленно удалили госпожу Кромову, выдумав предлог.
- Для чего?
- Для того чтобы на некоторое время остаться одному в доме умирающего миллионера.
- Как "одному"? А верный слуга-камердинер покойного, Прокл Онуфриев?
Путилин саркастически расхохотался.
- О, да ведь он с некоторого времени ослеп и оглох.
- То есть как это? Он и видит, и слышит.
- Бросьте играть со мной комедию, господин Ловков! - гневно вырвалось у Путилина. - Я вам говорю, что вы ослепили и оглушили продажного негодяя-старика. Он слепой потому, что заявил мне, что не видел, когда составляли последнее домашнее духовное завещание; он глухой потому, что не слышал, как звенел ключ в конторке, отпираемый вором-негодяем.
Жуткая, томительная пауза наступила в "гостинной допроса".
- Тотчас, по отъезде госпожи Кромовой, вы отправились к Кромову?
- Да.
- Стало быть, вы, господин Ловков, в течение некоторого времени были полновластным хозяином спальни и кабинета умирающего?
Ловков-Рогатин выпрямился.
- Я не понимаю вашего вопроса, ваше превосходительство. Что вам угодно понимать под словами "полновластным хозяином?"
Путилин задумался на минуту, а затем обратился к Антонине Александровне.
- Прошу вас, оставьте нас на несколько минут одних.
Кромова вышла.
- Теперь мы без свидетелей, господин Ловков. Скажите, ваша совесть не возмущается?
- Чем?
- Чем, спрашиваете вы? Извольте. Тем, что вы обобрали вдову вашего покойного благодетеля.
- Господин Путилин!
- Господин Ловков-Рогатин! Вы очень ловко обстроили это дельце, но, по крайней мере, не стройте из себя угнетенную невинность. Это вам не к лицу.
Ловков с бешенством глядел на Путилина.
- Скажите, неужели у вас хватит совести добровольно не поделиться с госпожей Кромовой?
- Позвольте мне это знать самому. Я не оставлю госпожу Кромову, - глухо пробормотал Ловков.
С ТОГО СВЕТА. ПОЗДНЕЕ ПРИЗНАНИЕ
Тихо в Кромовском доме.
Так тихо, что слышно, как где-то скребется мышь.
Кого она, по народной примете, выселяет? Очевидно ту, которая для владельца дома была самым дорогим существом.
Уже почти ночь. Но не о сне думает Антонина Александровна Кромова.
В тупом, холодном отчаянии сидит она, обхватив голову руками.
Вдруг около нее раздался голос:
- Ради Бога не пугайтесь, это я, Путилин.
Антонина Александровна порывисто обернулась и крик ужаса замер на ее устах.
Перед ней стоит… ее покойный муж, Иван Федотович Кромов.
- Что это? Господи…
- Успокойтесь, успокойтесь, голубушка, это я, я… Переодетый, загримированный под вашего мужа.
- Но зачем? Для чего это?
- Хочу пустить в ход последнее средство. Вы побудьте тут, я скоро к вам вернусь.
Со страхом глядела несчастная вдова на живой портрет своего покойного мужа.
Тихо ступая, прошел Путилин целым рядом роскошно убранных комнат, в том числе и кабинет покойного миллионера.
Вот коридор… Тут, рядом с кабинетом - небольшая комнатка.
Дверь в нее не была закрыта. Путилин осторожно заглянул туда.
На коленях перед образами, озаряемыми кротким сиянием лампад, стоит маленький дряхлый старичок.
Руки его простерты к лику святых, уста шепчут слова жаркой молитвы.
"Господи… прости согрешения… Спаси… отпусти…"
Не то стон, не то подавленное рыдание вырываются еле слышно из впалой, высохшей груди молящегося.
"И молится еще! Еще бестрепетно глядит на образа!" - прошептал про себя Путилин.
И тихо, но внятно произнес вслух:
- Проша!
Вздрогнул старый слуга, рука с крестом так и застыла в воздухе.
- Что это? Почудилось ему? Будто кто позвал, окликнул его?
- Так… послышалось… о, Господи!
И старик вновь погрузился в молитву.
Чу! Снова этот таинственный голос, уже явственнее:
- Проша! Проша!
Затряслись ноги у старика и пот холодный проступил на лбу. С трудом поднялся он с колен.
- Владычица! Не попусти духа зла…
- Проша! Что же ты сделал с женой моей?
Дух захватило у старика и в эту секунду перед ним медленно выплыла фигура покойного хозяина - благодетеля Кромова.
Страшный старческий крик вырвался и прокатился по пустынным комнатам.
Лицо старика перекосилось ужасом.
Хочет он сотворить крестное знамение - не может руки поднять; хочет броситься бежать - не в силах, ноги, словно чугунные, тяжелые-тяжелые стали.
А страшный выходец с того света, Иван Федотович, все ближе и ближе подступает. И все печальнее и грознее звучит его замогильный голос:
- Так-то ты отплатил мне, раб неверный и лукавый, за мои благодеяния? Богом данную, любезную супругу мою дозволил вору проклятому обобрать? На что пошел ты из-за корысти? Клятвы ложные давать согласился из-за иудиных сребреников! Горе тебе, горе тебе!
- А-а-а, - хрипло вылетает из груди обезумевшего от страха Прокла Онуфриевича.
- Не дам покою тебе, ни днем, ни ночью, ни на сем свете, ни на том, коли ты грех свой великий не исправишь.
- За… за… замолю, - шепчет старик.
- Слушай же меня, грешная душа. Завтра же поди к властям и покайся перед ними. Укажи, что видел ты, кто выкрал духовное завещание мое. Все расскажи, ничего не утаивай, этим душу свою спасешь от гиены огненной!
Гремит голос выходца с того света!
- Пойдешь?..
- П… и… пойду…
- Выдашь вора Ловкова?
- В… в… выдам…
- Смотри, а то страшные адовы муки примешь!
И призрак исчез.
Темно еще. Еле рассвет брезжит.
- Матушка… матушка барыня… Антонина Александровна…
Спит Кромова чутким, тревожным сном.
- Проснитесь… Христа-ради, проснитесь… умираю я.
Вскочила Антонина Александровна испуганная, смятенная.
Глядит, а на полу, ползком тащится к ее кровати старый камердинер Прокл Онуфриевич.
- Что ты? Что тебе? Что с тобой? - крикнула она.
- Уми… умира-а-а-ю… Скликайте народ скорее: покаяться хочу… про все покаяться… Знаю я про заве… завещание. Василий Алексеевич его украл… Ох, тяжко мне… Все покажу… Скорее народ созывайте… а то помру, не успею… Христом Богом молю, бегите… звоните…
Антонина Александровна вскочила, как была, в одной сорочке.
- Господи… что же… кого же звать…
Она совершенно растерялась и стала зря бестолково метаться по спальне…
А минуты старого слуги-предателя были, действительно, уже сочтены.
Он тяжко дышал, хрипел, не имея сил подняться с полу.
- Скорее!.. Выкрал он, проклятый… пятьдесят тысяч мне за это дал. Простите меня, матушка-барышня… сзывайте скорее народ… А то ничего не выйдет… потому вы меня без свидетелей слышите… Ох! Ох!
И увы! Действительно, ничего не вышло; когда, наконец, сбежались служащие, старик был уже мертв.
С ним умерла для выигрыша дела тайна исчезновения последнего духовного завещания. Сколько ни судилась несчастная Кромова, она ничего не добилась.
Путилин мастерски сыграл свою роль в этом деле. Одного только не мог предвидеть гениальный сыщик: смерти камердинера в ту же ночь, когда он принудил его на сознание.
Но с Господом Путилин не беседовал и, поэтому знать не мог.
"ЗОЛОТАЯ РУЧКА"
ПРЕДИСЛОВИЕ
Подобно знаменитому русскому авантюристу экскорнету Николаю Герасимовичу Савину (одно из гениальных похождений которого - попытка явиться "претендентом на Болгарский престол" - уже известно нашим читателям), "Золотая Ручка" - еврейка Сонька Блумштейн - является одной из самых ярких, блестящих фигур судебно-криминального мира.
По массе содеянных преступлений, по дерзости и смелости, с какими она совершала их, она не имела соперниц.
Между Савиным и "Золотой Ручкой" есть, конечно, большая разница в том отношении, что первый нечаянно "свихнулся" и покатился по наклонной плоскости преступности, тогда как вторая была, так сказать, прирожденной преступницей.
Первый был барином до конца ногтей, вторая - юркая дочь той накипи гонимого племени, где контрабанда, эксплуатация проституции и всевозможные гешефты на земле гоев не вменялись в особое преступление (нравственно-моральное). Савин избегал пролития крови, Сонька Блумштейн была обагрена ею.
И таковы были слава и популярность Соньки, что ее прозвище "Золотая Ручка" стало нарицательным.
"Работает чисто, как "Золотая Ручка". - "Эх ты, "Золотая Ручка"".
Имя ее присваивалось и присваивается многими особами из темного, преступного мира, но… слабые, жалкие копии, как все, вообще, копии, бледнели и бледнеют перед блеском оригинала.
Главной сферой "работы" знаменитой воровки-преступницы были железнодорожные поезда. Здесь она чувствовала себя, как рыба в воде.
Для нее самым крепким образом запертые купе были "открытыми дверями"; самый быстрый, бешенный ход поезда - "пустяшной преградой к исчезновению".
В кровавой летописи железнодорожных краж-убийств она занимала совершенно обособленное, исключительное место
СТРАШНОЕ КУПЕ I КЛАССА
В курьерском поезде Варшавской железной дороги, следовавшем из Варшавы в Петербург, уже почти все пассажиры готовились к прибытию: упаковывали вещи, умывались, чистились.
После Гатчины прошел контроль: кондуктор и обер-кондуктор.
- Ваши билеты, господа! Сейчас Петербург!
У дверей купе I класса остановился обер-кондуктор.
Он потрогал дверцу. Заперта.
- Здесь, ведь, этот богатый помещик находится? - тихо спросил кондуктора обер-кондуктор.
- Так точно, Иван Васильевич.
- Спит, верно. Побудить?
- Да стоит ли? Багажу с ним мало… Чемоданчик ручной.
- Ну, так успеет. А, признаться, на чай хорошо получал?
Кондуктор хихикнул.
- Перепало малость. Дозвольте вас, по прибытии, чайком угостить, Иван Васильевич.
- Ладно… что же - это можно, - довольно улыбнулся упитанный обер-кондуктор.
Вот уже и Петербург.
Гремя, хрипло дыша, вошел под навес вокзала поезд.
Началось то бешеное движение, та глупая, противная суета, какая всегда бывает при прибытии дальнего поезда.
- Ваше сиятельство! - уже громко, сильно постучался кондуктор в запертое купе. Ни звука оттуда, ни шороха.
Какой-то непонятный страх заполз в душу кондуктора.
- Что бы такое это могло означать?
Он бросился из вагона, с трудом протискиваясь среди массы выходивших пассажиров.
- Ну? - спросил его обер-кондуктор.
- Молчит, не отвечает…
Окно было плотно задернуто синей шелковой занавеской.
- Отпереть своим ключем! - решил кондуктор.
"А что если да случай какой необыкновенный?" - вдруг ожгла мысль бравого обер-кондуктора.
- Постой Харченко, я на всякий случай жандарма приглашу. Все лучше при нем.
Вагон опустел. Зато теперь в нем стали толпиться иные "пассажиры": дежурный по станции, жандармский наряд во главе с ротмистром, начальник станции, многие из кондукторской бригады.
- Отворяйте! - отдал приказ ротмистр обер-кондуктору. Тот всунул свой прямой железнодорожный ключ в отверстие замка, но, как он ни старался, дверь не открывалась.
- Что это, замок испорчен?
- Не должно, господин ротмистр. Все замки в исправности.
- Тогда… тогда ломайте дверь!
Появился вокзальный мастер-слесарь.
Все были взволнованы, сами не зная, почему. На лицах читались растерянность, недоумение и затаенный страх.
- Да, может быть, купе свободно, в нем никого нет? - высказал свое предположение начальник станции.
- Пассажир был заметный… Не видели, чтоб он выходил. А билет у него был до Петербурга.
Дверь открылась.
Первым устремился в купе жандармский ротмистр и в ту же секунду раздался его взволнованный, испуганный возглас:
- Преступление! Убийство! Пассажир убит!
Тяжелое, мрачное зрелище открылось глазам присутствующих.
В купе, где сильно пахло сигарами и духами, на бархатном диване, запрокинув голову на его спинку, полусидел, полулежал молодой, отлично одетый господин. Он был мертв.
- Что же это, как же вы не досмотрели? - напустился ротмистр на поездную бригаду. - У вас под носом человека убивают, а вы ничего не видите, не слышите?
Те были белее полотна.
- Ничего-с не было видно подозрительного. Ничего не было слышно.
- Вагон отцепить! Сейчас же на запасной путь! Два жандарма останутся караулить помещение вагона, а я дам знать властям!
Распоряжается жандармский чин, а сам - сильно взволнован.
ПУТИЛИН В ТАИНСТВЕННОМ КУПЕ. "НЕЗРИМЫЙ ЗНАК"
Вот уже полчаса, как в купе со страшным пассажиром находятся представители судебно-полицейской власти. Тут и товарищ прокурора, и судебный следователь по важнейшим делам, и врачи (в том числе и я). Тут и Путилин, прибывший, по обыкновению, первым.
Судебный следователь ведет допрос кондукторской бригады.
- Откуда следовал убитый пассажир?
- Они-с сели на станции Вильно.
- В то время, когда занял в этом купе место убитый, оно (купе) было пусто или в нем находились еще пассажиры?
- Оно было пусто, Геннадий Николаевич, - ответил за кондуктора Путилин.
Следователь удивился.
- А вы откуда же это знаете, дорогой Иван Дмитриевич?
Путилин усмехнулся.
- Так, ведь, я уже осмотрел купе.
- Ну и что же из этого? - скривился следователь.
- А то, что отделение это - для курящих. Надо предположить, что если бы здесь находился какой-нибудь еще курящий пассажир, то были бы налицо и окурки. А между тем в стенной пепельнице только однородные окурки сигар.
- А разве вы убедились, ваше превосходительство, что окурки сигар - одинаковые?
- Да. В кармане убитого такие же сигары.
Прокурор и жандармский - уже не ротмистр, а полковник с любопытством следили за словесным турниром следователя и Путилина. Ни для кого не было тайной, что знаменитый начальник сыскной полиции любил "резать" судебных следователей.
- Позвольте, но разве нельзя предположить, что в купе для курящих мог сесть пассажир некурящий? А если в вагоне для некурящих не было мест?
Следователь самодовольно поглядел на Путилина.
- Это могло бы случится, но не случилось потому, как я уже узнал, в вагоне первого класса для некурящих было много свободных мест.
Следователь продолжал скучный, неинтересный допрос.
Путилин зорким, орлиным взором осматривал каждую мелочь. Он тщательно оглядел все вещи убитого, его самого.
- Когда, по-вашему, господа, был убит этот несчастный?
Мой коллега, обменявшись со мной соображениями, ответил моему великому другу:
- Часа три тому назад.
- Гм… значит, это было часов в пять-шесть утра. Время выбрано удачное. Все спят.
Путилин вынул свою записную книжку, что-то поглядел в ней и отметил.
- Не находите ли вы странным позу убитого? - продолжал он.
- Да, действительно…
- Удар был нанесен внезапно, неожиданно?
- Да.
- А скажите, в каком состоянии находился убитый - в состоянии бодрствования или сна?
- Это трудно определить.
- А может быть и под наркозом? - быстро бросил он нам и повернулся к следователю.
- Вы, простите, что я перервал ваш допрос.
- Помилуйте, Иван Дмитриевич! Мы все можем только радоваться этому.
Путилин опять погрузился в свои изыскания.
По своему обыкновению он что-то все тихо бормотал сам про себя. Вдруг он громко вскрикнул.
Мы все вздрогнули и как один человек обернулись к гениальному сыщику. Лицо его бледно, но какая-то радость сверкала в его умных, выразительных глазах.
- Что с вами?! Что случилось?! - в один голос спросили мы.
- Я вижу убийцу! - ответил Путилин.
Это было так странно, неожиданно, жутко, что все невольно попятились.
- Как? Видите убийцу? - спросил прокурор.
- Где? - захлопал глазами следователь.