Со всеми этими мыслями я направился на проходную комендатуры, где снова вымыл полы. Но теперь грязную воду я вылил, чтобы перемывать полы было нечем. Выжал тряпку и убрал всё это в угол. Зашёл Конюшенко и говорит, ухмыляясь:
- К сожалению, ты опять не научился мыть полы.
- Очевидно, самые лучшие навыки в этом деле я смогу себе привить именно в том месте, где я сейчас нахожусь.
Он ничего не понял, но в моём ответе его что-то смутило.
Конюшенко отошёл немного в сторону, а я сделал вид, что взглядом ищу, куда спрятал тряпку. Солдат понял это как поиски предмета, которым я ему врежу по морде, и закричал. В этот момент вбежал майор Трач и спросил меня:
- Что, ты опять начинаешь хулиганить?
Но я ему доложил по уставу:
Товарищ майор, ваше задание выполнено. Можете проверить работу.
Трач посмотрел на меня, потом на пол и напоследок - на Конюшенко и процедил сквозь зубы:
- Конюшенко, выйди!
И мне:
- Ты свободен. Но я тебя ещё долго-долго пытать буду!
Что он имел в виду, я не понял. Но до меня дошло, что я победил. Хотя, если говорить честно, будь в моих руках тряпка с ведром грязной воды, а Конюшенко сделал бы несколько шагов в своих сапогах по чистому полу, не знаю, чем бы это всё закончилось.
В казарму я возвратился под горячие приветствия ребят. Была суббота. Впереди - выходной. Мы немного побесились. Правда, когда мои друзья украдкой выпивали, я всё-таки пить не стал. Откровенно говоря, выйдя с гауптвахты, я ещё не знал своей будущей судьбы. Любой проступок мог стать роковым для исхода моего дела. Но тем не менее это выглядело как возвращение в новую старую жизнь.
Во вторник меня вызвали на совет училища, и председатель комиссии Перфильев сказал, что мне условно предоставляют право учиться и летать, но до первого наказания. Если оно последует, то меня тут же уволят из рядов Вооружённых Сил без зачёта срока службы. И тогда уже мне придётся все три года тянуть солдатскую лямку.
28. МАРМАРАНДА
Ну а теперь настала пора рассказать о моих командирах, о тех, кто остался навсегда в моей памяти и кого я считаю своими учителями.
Старшина нашей эскадрильи был весьма колоритной личностью. Он отвечал за все виды нашего технического снабжения, обмундирование, банные и строевые дела перед вышестоящим командованием. Это был достаточно большой пост с точки зрения сержантского состава. Его образование, конечно, оставляло желать лучшего, но оно с лихвой окупалось природными способностями старшины к командованию, гвардейской выправкой и в то же время хитринкой, умением найти выход из любого положения и быстротой принятия решения.
Лексикон его, как это часто случается, был богат малопонятными словосочетаниями или неправильными ударениями в некоторых популярных словах. Например, когда ему нужно было показать, что мы расхлябаны, он подтягивал нас командой с обязательной присказкой:
- Это вам не в московском метре!
О "медведе с ветками" я уже рассказывал. Этой поговоркой он определял здоровье и крепость человека.
Смешно, но понять его всегда было можно. В 1962 году в Москве проходил большой международный симпозиум. На него съехались все демократические силы того времени. Форум завершился внушительным меморандумом, опубликованным во всех отечественных газетах. О нём часто упоминалось по радио. Естественно, такое занимательное слово не могло миновать словарь нашего старшины. У него, воспитанного и живущего в режиме единоначалия, такое разноголосое и разноликое общественное собрание, как международный симпозиум, вызывало усмешку. Кроме того, слово "меморандум" он не выговаривал, а говорил - "мармаранда". И когда мы собирались, как обычно, небольшими группами и начинали подкалывать друг друга, появлялся старшина и немедленно подавал команду строиться. И тут же говорил:
- Это вам не мармаранда какая-нибудь.
И все тут же начинали, улыбаясь, строиться. По сравнению с пехотными училищами порядки у нас были, конечно, более вольные. Но мы тоже ходили строем и, когда от нас требовали, пели строевые солдатские песни. Не знаю почему, но на всех парадах в Тамбове лётное училище выделялось своей выправкой и чётким печатным шагом. Хотя строевых занятий у нас было явно меньше, нас отличала дружная спайка, что позволяло чётче слышать шаг и такт музыки. И все удивлялись, что именно лётчики выделялись безукоризненным парадным расчётом.
Когда мы вернулись из лагерей, начальник штаба училища неожиданно построил курсы и объявил, что через два дня будет смотр строевой подготовки и армейской песни. У нас в репертуаре было много разных песен, даже с импровизацией, с нашими припевами. Так что проблем с песнями у нас не было, однако, подчёркиваю, все они имели специфическую импровизационную трактовку. Готовясь к смотру, мы несколько раз прошлись по плацу строем. Наши командиры остались довольны и нашим строевым шагом, и равнением шеренг. Была принята ими к исполнению и наша песня. Однако командир эскадрильи, человек, не забывающий о подстраховке, спросил:
- А есть ли у вас ещё чего-нибудь в запасе?
- Есть ещё две-три.
- Ну, давайте, я послушаю.
Мы исполнили ещё одну песню, а потом принялись за третью. Помните, была такая очень популярная не только в армии, но и в народе песня с припевом: "В путь! Солдаты, в путь! А для тебя, родная…". Мы же её пели на свой манер: "В путь, мармаранда, в путь, мармаранда, в путь!". Все понимали, что "мармаранда" - прозвище нашего старшины. Он часто злился, заслышав эту песню. Даже когда находился в казарме, а мы шли по плацу из столовой с "Мармарандой", он выбегал и, энергично жестикулируя, требовал немедленно прекратить. В конце концов старшина вообще перестал употреблять это слово, но было уже поздно.
При прослушивании оказалось, что именно эта песня получается у нас чётче и звонче остальных. Старшина негодовал. Но командир эскадрильи, не понимая, в чём дело, заявил, что эта песня ему понравилась больше других.
И вот настал долгожданный день. Мы идём строевым шагом мимо трибуны, на которой стоит начальник штаба училища. Все эскадрильи проходят с песней. Старшина говорит:
- Запе-вай!
Тогда один из наших штатных запевал оглашает:
- Запеваем "Мармаранду".
Старшина:
- Отставить!
И мы идём молча строевым шагом.
Уже остаётся метров пятьдесят до начальника штаба. Мы по команде "смирно", так же молча, проходим чётким строевым шагом.
Начальник штаба училища говорит:
- Прекрасно. Эта эскадрилья прошла лучше всех. Но почему она идёт без песни?
Один из офицеров предположил: видимо, мы не поняли, что надо идти с песней. И теперь можем пройти ещё раз, но с песней.
- Ну что ж, по строевой подготовке им можно поставить "отлично" - они заняли первое место. А теперь посмотрим, как они пройдут с песней! - подхватил эту идею начальник штаба.
И вот мы снова выходим на "финишную прямую". В это время рядом с плацем уже собралось большое количество зрителей - и отшагавших своё курсантов соседних эскадрилий, и просто жителей городка, среди гарнизонной скуки услышавших музыку. Мелодию подбирал оркестр училища, услышав первый такт песни. Мы идём под стук барабана, и старшина метров за триста до трибуны снова командует нам:
- Запе-вай!
В это время запевала говорит:
- "Мармаранду".
Старшина опять:
- Отставить!
Мы проходим молча метров сто. Командир эскадрильи уже с трибуны машет рукой - мол, запевай. Старшина командует:
- Запевай!
А запевала объявляет строю:
- "Мармаранду".
Старшина снова говорит:
- Отставить!
И когда уже оставалось метров семьдесят до трибуны, а командир эскадрильи грозно замахал кулаком, старшина, потупив голову, прошипел сквозь зубы:
- Хрен с вами, запевай "Мармаранду"!
И мы во весь голос, так, что эхо забегало по городку, запели "Мармаранду". Причём так громко и слаженно, что разбудили всех его обитателей, начиная от людей и кончая воронами. Смеялись абсолютно все - и на трибуне, и зрители. И даже сам старшина.
Когда мы прошли перед трибуной и начальник штаба присудил нам первое место и за песню, старшина принимал поздравления и в ответ на вопрос командира эскадрильи: "А почему с первого раза не запели?" - ответил:
- Произошла небольшая заминка и осечка. Больше этого не будет!
И мы поняли, что на любом строевом смотре, если нам потребуется занять первое место, мы будем петь только "Мармаранду".
А вообще старшина наш был очень изобретательным и действовал порой хитро и метко. Я уже говорил, что нас с Валерой Хренниковым брали играть за местные команды. И вот однажды приехавшие за нами из Рассказова футболисты увидели нашего старшину, судившего футбольную встречу между курсантами и командой соседнего колхоза. Они были очень удивлены. Сами понимаете, в небольшом провинциальном городке форма подбиралась очень просто: чёрные трусы - белые или красные майки. И вдруг мы все обалдели, когда увидели старшину. Он вышел в абсолютно чёрной одежде. Местные судьи всегда были или в шароварах или просто в брюках. А наш старшина-судья был в бутсах, чёрных гетрах, почему-то со щитками (мы этого не поняли), в чёрных шортах - удлинённых чёрных трусах и в чёрной рубахе, какие носили настоящие судьи, с небольшим кружком, на котором было что-то нарисовано.
Тогда все судьи выходили на поле с таким кружком. Это был опознавательный знак рефери. Оказывается, накануне старшина попросил Валеру Хренникова сделать из консервной банки круг и вывести на нём кисточкой: "Судья всесоюзной категории".
Настоящих судей мы видели разве что только по телевизору и с трибун стадионов. "Судья всесоюзной категории" - для нас это было очень высокое звание. Естественно, никто не мог разглядеть, что там написано, но всё принималось окружающими на веру. Никому даже в голову не приходило, что это простая консервная банка, оттого, что она была идеально заточена, к тому же Валера был прекрасным художником. И я помню восторженные глаза игроков и зрителей, которые увидели человека в настоящей судейской форме. Не знаю, где он её достал. Быть может, сшила его жена, а, может, сшил где-нибудь в ателье. Гетры он наверняка перекрасил. Бутсы, конечно, купил. Но факт остаётся фактом: его экипировка полностью соответствовала одежде настоящего судьи. И надо было видеть, как этот металлический значок магически действовал и на игроков, и на зрителей. Обычно, если зрителям казалось, что судья принял неправильное решение, они кричали: "Судью на мыло!". Но в отношении нашего старшины практически никогда и никто не возникал. Во всяком случае, сколько мы с ним ни ездили, несмотря ни на какие его ошибки (а судил он очень даже неплохо), его судейство воспринималось молчаливо и сдержанно, и никто не выражал своих эмоций.
Как-то раз вратарь одной из команд самоотверженно бросился в ноги игроку, и ему попали бутсой по голове. Он упал. Все метнулись к нему. Наш старшина в судейской форме быстро подбежал к лежащему вратарю и сказал:
- Продолжайте игру!
Я говорю:
Товарищ судья! А он мне в ответ:
- Не судья, а товарищ старшина!
- Так мы же на поле. Надо же осмотреть человека. Он наверняка больно ударился и не может встать.
- Он пьяный в доску. Сейчас будет играть как миленький, только быстрее протрезвеет от этого удара.
И действительно, парень поднялся и начал играть. В перерыве выяснилось, что он был прилично выпивши. И старшина правильно сказал, что если бы он не был так сильно пьян, то не бросился бы сломя голову в ноги нападающему, уже бившему в тот момент по мячу.
Когда мы уходили в отпуск после полётов, а это был самый большой отпуск - двадцать пять дней, нужно было сдавать своё лётное имущество. И вот здесь старшина проявил себя с самой человеческой стороны. Нам было приятно привезти домой какой-нибудь лётный сувенир… Наши груди украшал парашютный знак с количеством прыжков. Голубые погоны с жёлтой окантовкой тоже говорили о том, что мы - лётный состав. Кому-то хотелось взять свои перчатки, кто-то хотел повезти с собой шлемофон. Но лётное имущество нужно было сдать. Того, кто его не сдавал, домой не отпускали, пока он не возместит убыток за потерю своих доспехов. А старшина стоял на страже всех этих дел. И, конечно, когда курсанты стали сдавать имущество, у многих не хватало тех же перчаток и прочих элементов лётного костюма. Когда первый поток курсантов уехал, нас осталось несколько десятков человек с недостачей. Мы подошли к старшине и спросили его, сколько ему нужно денег, чтобы мы поехали в отпуск (отпускных нам давали, по-моему, 25 рублей) с перчатками. И вот здесь мы увидели нашего старшину с совершенно другой стороны.
- Что ты мне должен - перчатки? - спросил он меня и повёл в каптёрку, где показал разрезанные пополам перчатки. - Вот твои перчатки, - продолжил он, подавая мне одну половину.
- А для чего эти половинки, кто же их будет носить? - удивился я.
- А их вообще никто не будет носить. Видишь, вот ножницы, мне нужно всё разрезать, чтоб никто этим не воспользовался.
Я подумал: какой же идиотизм! Старшина режет перчатки, чтобы вышестоящий начальник убедился: списанное имущество уничтожено, а не украдено! Мне стало даже немного не по себе от этой глупости. Ну почему бы те же самые перчатки не продать хотя бы за "три копейки" прежним их владельцам? Почему не использовать лётные ботинки и носки? Старшине тоже, видимо, были не особенно приятны эти процедуры. Он требовал от нас обязательной сдачи имущества, а это, в принципе, было никому не нужно. Достаточно разрезать несколько десятков перчаток на мелкие куски, и никто не разберёт, сколько их было - сотня или две? Эта глупость удручала и его. Как правило, старшины - хозяйственные мужики, очень бережливые. В этом суть их работы. И ему тоже было обидно, что он вынужден многих ребят заставлять мучиться со сдачей имущества, хотя она никакого смысла не имела. Так старшина открылся с новой, совершенно не известной нам стороны.
Потом мы его долго вспоминали. Если разобраться, то он хоть и был иногда надоедлив и гонял нас, но, в принципе, особой злобы или унижения с его стороны мы никогда не испытывали. Он просто старался, чтобы мы соответствовали положенным уставным меркам. Мы, в свою очередь, тоже относились к нему по-доброму. Особенно те, кто играл в футбол. И он, кстати, к тем, кто играл в футбол, относился теплее. Если наряд - то менее тяжёлый. Если дежурство - то тоже с поблажкой. В общем, он зла не помнил. Мы тоже.
29. ИДЕАЛЬНЫЙ ИВАН
Так уж устроен человек - он не может жить без кумиров, без каких-то идеалов. Стремление к идеалу зачастую становится стимулом роста человека - профессионального, духовного, творческого. И это, несомненно, очень хорошо. Но плохо, когда человек оказывается в безоглядном плену своих идеалов, становится зависимым от них. Тогда крушение идеалов, потеря кумира часто оборачиваются для него тяжёлой душевной травмой, глубокой депрессией или, напротив, ведут к какому-то непредсказуемому взрыву. Такие идеалисты, как правило, не способны к критическому осмыслению действительности, к преодолению жизненных трудностей. Когда у таких людей рушатся идеалы, у них рушится вся жизнь.
Думаю, эти рассуждения в равной степени справедливы как в отношении целого общества, так и в отношении отдельного человека. Достаточно вспомнить события последних лет в нашей стране. Когда разрушились идеалы демократии, в которые искренне поверили многие из нас, множество людей так и не смогло преодолеть своего разочарования, они впали в апатию и депрессию. И до сих пор не могут выйти из этого состояния. Многие нынешние недуги нашего общества, я думаю, связаны и с этим крушением идеалов.
Сначала это были идеалы коммунизма, забитые нам в сознание, как гвоздь, основоположниками марксизма и их практическими "подельниками". Ах, какая была идея! Но, к сожалению, на практике она оказалась нереализуемой. Это как в хорошую погоду: смотришь на синее небо и яркое солнце - красота! А потом вспоминаешь, что идёшь голодный по топкому болоту, и чем дальше, тем больше утопаешь в вязкой тине. А тебя уговаривают: это просто наш очередной Сусанин блуданул, потерпи ещё немножко, ещё чуть-чуть, и впереди - зелёная лужайка, где вечная весна, молочные реки, кисельные берега. Кругом скатерти-самобранки, все поют и танцуют, мир всеобщего счастья и братства.
А ты всё идёшь по болоту, сначала по щиколотку в трясине, потом - по колено, наконец - по грудь. И тут вдруг останавливаешься и говоришь себе: "Всё, баста, дальше - некуда. Слава богу, вовремя одумался, а то ещё немного - и захлебнулся бы". Так и с идеалами коммунизма: результат - их крушение, последствия - расколотая держава, расколотая нация.
На смену прежним идеалам пришли новые: демократия и капитализм. Здесь всё казалось ясным - иди назад из болота, чем ниже уровень трясины, тем правильнее путь. И принцип хорошей жизни прост: не покормишь овцу - не будет тебе ни шерсти, ни мяса. Только не мешайте эту овцу кормить, не обременяйте её хозяина поначалу налогами. Иначе восторжествует другой принцип: воруй или проиграешь. На словах-то всё правильно, а на деле… И Дума, и правительство, и олигархи говорят о необходимости снижения налогов, но овцу кормить никто не хочет, все хотят её только стричь, очередь за шерстью и мясом - глазом не окинешь.
Казалось бы, чего уж проще: налоговая база государства держится на налогоплательщиках. Чем больше людей будет занято в производственной сфере, чем больше будет различных предприятий - от малых до крупных, тем больше денег поступит в государственную казну. Но опять все говорят одно, а делают другое. Подход остался прежним, большевистским: старый мир разрушим до основанья, а затем… А затем выясняется, что новый мы строить не умеем и не хотим. Проще создать некую финансовую пирамиду. Вот и бросились финансисты разных уровней играть в эти игры, а потом и государство подключилось. И в августе 1998 года наконец "приплыли". Оказалось, все новые идеалы - "липа". Псевдокапитализм строили псевдодемократы.
А вот как отражается крах идеалов на судьбе конкретного человека.
В лётном училище на нашем курсе учился один парень, звали его Иван, фамилию называть не буду. Он был круглым отличником, фрунзенским стипендиатом. Причём Иван был не из той категории отличников, для которых высшая оценка - самоцель, такие обычно вызывают особую неприязнь. Я знал одного такого отличника. Он был создателем целой методики изготовления шпаргалок, тратил на это уйму времени - и всё во имя получения высоких оценок. Если на экзамене он получал "четвёрку", то обязательно добивался пересдачи на "отлично". Таким людям, как он, обязательно нужно было быть всегда на виду - они стремились что-то возглавлять в комсомоле, первыми вступали в партию - не в силу своих идейных убеждений, а из соображений карьеры.