Заглянем в "Войну и мир": "Она пополнела и поширела, так что трудно было узнать в этой сильной матери прежнюю тонкую, подвижную Наташу. Черты лица ее определились и имели выражение спокойной мягкости и ясности. В ее лице не было, как прежде, этого непрестанно горевшего огня оживления, составлявшего ее прелесть. Теперь часто видно было одно ее лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была одна сильная, красивая и плодовитая самка. Очень редко зажигался в ней теперь прежний огонь. Это бывало только тогда, когда, как теперь, возвращался муж, когда выздоравливал ребенок или когда она с графиней вспоминала о князе Андрее (с мужем она, предполагая, что он ревнует ее к памяти князя Андрея, никогда не говорила о нем) и, очень редко, когда что-нибудь случайно вовлекало ее в пение, которое она совершенно оставила после замужества. И в те редкие минуты, когда прежний огонь зажигался в ее развившемся красивом теле, она бывала еще более привлекательна, чем прежде".
Что же тут, скажите, плохого написано про Наташу Ростову? И почему же такая ее трансформация, столь типичная для женщины, возмущала в юности прелестную француженку, которая тем не менее, войдя в возраст, повторила судьбу Наташи: вышла замуж, была некоторое время счастлива в браке, нарожала деток: Александра, Федора, Инессу, Варвару. Разве же это не одна из главных миссий любой женщины: дать жизнь? Что тут обидного?
Во времена молодости Инессы пробудившееся женское общественное сознание жаждало активной деятельности. Женщина бежала не в дом, к очагу - а из дому. Это было поветрие. Знамение времени. Закономерность тогдашнего бытия. И это сыграло свою роль в формировании того типа женщины-мутанта у который прошел позднее со своими нерешенными проблемами через весь двадцатый век, неся знамена мужской борьбы как свои собственные.
Лишь сегодня, возможно, наступает пора отрезвления.
Наступает ли?
Инесса, не принимая женского образа Толстого, всем сердцем приняла, однако, другой женский образ, который не одной Инессе вошел в сердце. Он натворил в жизнях русских людей немало чудес: Вера Павловна Лопухова-Кирсанова, из романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?"
Это она, литературный прототип Ольги Сократовны, жены Чернышевского, сумела, как никто, повлиять на любовные треугольники реальной жизни: одна женщина и двое любящих ее мужчин.
И все трое счастливы?
Двое мужчин любят тебя одну и готовы ради тебя на всяческие подвиги. Какой женщине не понравится такая ситуация?
Счастливая и благополучная жена Александра Арманда, старшего среди братьев, могла далеко не глядеть в поисках третьего угла треугольника, она его и не искала: брат ее мужа, Владимир Арманд, в своих революционных воззрениях пошедший дальше старшего брата, исповедовавший социал-демократию, оказался очень близок Инессе и по взглядам, и по чувствам. Они полюбили друг друга. Благородный Александр Арманд отпустил любимую жену с четырьмя детьми, и она поселилась с новым мужем на Остоженке в Москве для новой, прекрасной, счастливой жизни. Пятый ребенок Инессы - Андрей - был сыном Владимира Арманда.
Владимир, попав под революционное влияние Инессы, безоговорочно принял ее взгляды и пошел за нею, куда она повела его. Путь привел в тюрьму, ссылку, эмиграцию. Схема Чернышевского срабатывала полностью. Бывший муж, Александр Арманд, продолжал любить Инессу, помогал как мог: выкупал ее из тюрьмы, взял всех детей, когда она пошла по тюрьмам и ссылкам, выполнял все ее желания. Новый муж, Владимир, идя за женой в ссылку, терпел лишения, тоже выполнял все ее желания.
А она? Была ли счастлива женщина, построившая свой треугольник самым благоприятным для себя образом?
Осенью 1908 года Инесса пишет из мезеньской ссылки своим друзьям Аскнази: "Разлад между интересами личными или семейными и интересами общественными является для современного интеллигента самой тяжелой проблемой, так как сплошь да рядом приходится жертвовать либо тем, либо другим, да и кто из нас не стоит перед этой тяжелой дилеммой? И как ни вырешишь, одинаково тяжело".
Через несколько дней после того, как было написано это письмо, Инесса бежит из мезеньской ссылки, некоторое время проводит в Москве, встречается с детьми, находящимися на попечении Александра Арманда, и нелегально, через Финляндию, бежит за границу, где ее должен ждать заранее уехавший Владимир Арманд. Оттуда она пишет другое письмо тем же Аскнази: "Я, конечно, не подозревала, что ему так худо, и думала, что предстоит лишь небольшая операция - вскрытие нарыва… через две недели после моего приезда он умер. Для меня его смерть - непоправимая потеря, так как с ним было связано все мое личное счастье, а без личного счастья человеку прожить очень трудно".
Но в этом же письме она сообщает о своих намерениях, касающихся совсем иного счастья: "…переехала в Париж - хочу попытаться здесь позаниматься. Хочу познакомиться с французской социалистической партией. Если я сумею, смогу все это сделать, то наберу хоть немного опыта и знаний для будущей работы".
Революционерка Инесса, один раз встав на путь, с пути не сворачивает.
* * *
Где эта прелестная моложавая вдова, медленно приходящая в себя от потери, познакомилась с Лениным? - интересуются все исследователи. - В парижском кафе среди социал-демократов или в эмигрантской дешевой столовке? В русской библиотеке на улице Гобелен или в партийной типографии на улице д’Орлеан? В Брюсселе, где наконец поселилась Инесса, а Ленин приезжал для участия в сессии Международного социалистического бюро?
Известно, что знакомство состоялось в 1909 году.
* * *
- Иван Федорович, - выбираю я удачный момент, - у Инессы был роман с Лениным?
- Роман - Арманд, рифма, - закатывает Попов к потолку свои красивые карие глаза. - Вокруг нее всегда царила атмосфера красоты, поэзии, влюбленности.
- Так был у Инессы роман с Лениным?
Попов следит бархатными глазами, как большой мохнатый паук движется по своей невидимой нити между потолком и абажуром:
- Ты боишься пауков?
- Нет.
- Надо его смахнуть. Поди принеси щетку.
Он начинает рассказывать: в Мезени Инесса жила со вторым своим мужем Владимиром, что называется, душа в душу, и все вокруг любовались их отношениями. Но все тем не менее были влюблены в нее. Она давала уроки французского ему, молодому Попову, и кокетничала с ним напропалую, но в ее кокетстве всегда просматривалась граница, за которую нельзя было переступать. Кокетство ради кокетства - чисто французская черта.
- Вы были влюблены в нее?
- Разумеется. Невозможно не влюбиться.
- Как она относилась к вам?
- Замечательно. Дала мне рекомендацию к Ленину, когда я приехал в эмиграцию, бежав из ссылки. В эмиграции мы с ней особенно сблизились. Работали в Интернационале…
- Что значит особенно сблизились?
Попов слегка щурится, улыбается:
- Как революционеры.
* * *
- Иван Федорович, Инесса когда-нибудь говорила о своем любовном треугольнике в семье Арманд?
- Да. Считала, что смерть Владимира - Божья кара.
- Она? Марксистка?
- Тем не менее. Однажды мы говорили о любви. Инесса Федоровна уверяла, что физическое влечение часто не связано с сердечной любовью.
- А вы ей возражали?
- Нет. Она сказала, - это было в двадцатом году, - что в ее жизни только раз эти два чувства совпали: по отношению к Владимиру Арманду. И я был не один при этом разговоре. Человек пять нас было.
- Все-таки был у Инессы роман с Лениным?
- У Инессы Федоровны? Упаси Бог! Она любила его как своего Учителя. Мало кто знает, что с книги Ленина "Развитие капитализма в России" - Инесса Федоровна прочла ее еще живя у Армандов в имении - началось ее революционное созревание. Она поверила Ленину как никому. Пошла за ним. Сначала заочно. Потом рядом.
- Но это могло лишь способствовать роману.
- Слушай, ты мне надоела, - говорит Попов. - Не было у нее романа с Лениным.
* * *
Из "записной книжки" Ивана Федоровича Попова
- Учти, - сказал мне Попов, - я безгранично любил его. Весь день двадцать пятого января четырнадцатого года я провел с ним в Брюсселе. Он приехал из Парижа. И попросил прилечь, отдохнуть. Я принес ему плед, укрыл. Он уснул мгновенно. А я сидел в соседней комнате и думал, что, если понадобится мне умереть за него, я с радостью умру. Так-то вот. Тогда у меня был полный любовный крах - дочь моей квартирной хозяйки Жанна, по которой я помирал, собралась замуж за другого. Приличного, добропорядочного бельгийца. Тогда я не понимал, как это она предпочла меня кому-то. Меня! Жалкого эмигранта, политического ссыльного! А ведь правда я, дурак, думал, - меня можно любить просто так. Ни за что. И Ленин в этот день сразу почувствовал - у меня неприятности:
- Вы что-то немножко не тот стали? Вы чем-то расстроены? Где причина?
- Никакой причины нет.
- Если верно, что не знаете причины, тем хуже. Всегда нужно найти причину. И быстро ее устранить. Да вы и сами это знаете, но что-то скрываете и хитрите.
Мне не хотелось рассказывать ему о своих любовных неприятностях. И я замял разговор.
Лишь накануне его отъезда он вдруг спросил меня:
- Почему я в этот приезд ни разу не встречал дочь мадам Артц? Где Жанна? Уехала куда-нибудь?
- Разве я сторож Жанны, Владимир Ильич? Да и не будем об этом говорить. Это не стоит вашего внимания.
В дверях квартиры мы неожиданно столкнулись с хозяйкой и Жанной. Обе провожали гостя. Когда поднялись наверх в мою комнату, я сказал: "Ну вот вы и встретили Жанну. Это был ее жених, она выходит замуж".
Я стал искать спички, чтобы зажечь газовую лампочку, и у меня вырвалось:
- Как бы я хотел убежать отсюда, чтобы ничего не видеть, не слышать!
Владимир Ильич никак на это не отозвался. Раскрыв чемодан, он сказал:
- Не опоздать бы к поезду. Вы спуститесь-ка, расплатитесь за меня с хозяйкой, а я чай приготовлю. И не поднимайтесь, а я погашу газ, закрою комнату, и мы сойдемся внизу.
Я проводил его на вокзал, посадил в поезд, вернулся, войдя в комнату и зажегши свет, увидел посреди стола записку. На записке деньги.
"Вам надо уехать отсюда, - писал Ленин. Слово "надо" было дважды подчеркнуто. - Поезжайте немедленно к семье Инессы Арманд, они уехали на западное побережье в Сан-Жан-де-Мон. Рассейтесь там, отдохните. Я телеграфирую о вашем приезде. Зная, что у вас, как всегда, нет денег, оставляю вам двести франков".
А за подписью еще приписка, почерком помельче - на бумаге оставалось мало места: "И советую вам утопить ваши неприятности в океане".
- И вы поехали?
- Поехал.
- Утопили неприятности?
- Утопил. Мы с Инессой занялись работой.
- Так все-таки был у Ленина роман с Инессой?
- А, вот это другой вопрос.
- Почему другой?
- Раньше ты спрашивала, был ли у Инессы роман с Лениным.
- И вы сказали: ни в коем случае. А у Ленина с Инессой, значит, был?
- Конечно был.
- Настоящий роман? Расскажите. А как же Крупская?
- У нее тоже был своего рода роман с Инессой. Если это так можно назвать. Они обе, и Надежда Константиновна, и Елизавета Васильевна, с первой минуты знакомства окружили Инессу своим вниманием. У каждой были с Инессой свои отношения. Елизавета Васильевна проводила с Инессой часы за разговорами.
- Что их связывало?
- Представь, многое. Обе, в отличие от Надежды Константиновны, были отчасти барыни. Этого хватало для общих тем. Умная Елизавета Васильевна видела, что в Инессу нельзя не влюбиться, ну и по-своему, через дружбу с соперницей, оберегала свою Надю. И обе курили.
- Значит, все-таки было между Лениным и Арманд?
- Я свечу не держал.
* * *
Крупская - великий конспиратор. Умела затемнить и замолчать все, что угодно, лишь бы ее главная цель - победа революции осуществлялась по намеченному плану. Если Ленину суждено было влюбиться в Инессу Арманд и это помогало делу революции, Крупская поднялась бы выше обывательских представлений о любви, супружеской верности и собственной женской гордости.
Пытаясь разглядеть треугольник: Ленин - Крупская - Арманд, я недавно позвонила женщине-историку, которая посвятила изучению жизни и деятельности Крупской всю свою жизнь:
- Только, пожалуйста, не пишите, что Арманд была любовницей Ленина. Это такая чушь! Это неправда! Этого не могло быть! Просто не могло быть! Надежда Константиновна была очень гордый человек, она бы не потерпела, она ушла бы, она бы не стала мешать их любви.
Зная твердый характер Крупской, трудно себе представить, что она способна проявить гордость или рассиропиться слезами перед соперницей, которая прежде всего - соратница, помощница.
"В 1910 году в Париж приехала из Брюсселя Инесса Арманд и сразу же стала одним из активных членов нашей Парижской группы, - писала Крупская, объясняя будущему человечеству, как все надо понимать. - Она жила с семьей - двумя девочками и сынишкой. Она была очень горячей большевичкой, и очень быстро около нее стала группироваться наша парижская публика".
В то самое время у Надежды Константиновны появилась своя душевная забота: в Париже объявился Виктор Курнатовский, за десятилетие, что они не видались, побывавший во многих ссылках, на каторге, приговоренный к смертной казни, замененной вечным поселением, сумевший бежать из Нерчинска в Японию, оттуда в Австралию, где жил в нужде, был лесорубом, надорвался и еле достиг Парижа.
"Исключительная тяжелая доля скрутила его вконец, - пишет Крупская о Курнатовском. - Осенью 1910 года по его приезде мы с Ильичем ходили к нему в больницу - у него были страшные головные боли, мучился он ужасно… Потом он поправился немного. Попал он к примиренцам и как-то в разговоре стал говорить тоже что-то примиренческое. После этого у нас на время расстроилось знакомство…"
Как же много может сказать женщина, если хочет что-то скрыть! Невольно вспоминается жестокий разрыв Ленина со стариками-народовольцами в Шушенском: любое другое мнение грозит разрывом с Лениным - он признает только согласие с собой. Нетрудно представить себе, что Курнатовский в результате тягот своей жизни, которые Ленину и не снились, мог наконец-то примириться с жизнью, но непримиримого Ильича это не устраивало. А раз Ильича, то, стало быть, и Крупскую?
Да, в любом другом случае она и не вспомнила бы о человеке, рассердившем Ильича. Но это был Курнатовский, ее маленькая тайна. Для него она сделала исключение: "Я зашла раз к нему, - вспоминает Крупская, - он нанимал комнатку на бульваре Монпарнас, - занесла наши газеты, рассказала про школу в Лонжюмо, и мы долго проговорили с ним по душам. Он безоговорочно соглашался уже с линией партии Центрального Комитета. Ильич обрадовался и последнее время частенько заходил к Курнатовскому. Осенью 1912 года, когда мы уже были в Кракове, Курнатовский умер".
Если принять точку зрения Марка Алданова и поверить, что Крупская в 1910 году страдала и плакала от ревности, то ее приход к Курнатовскому, вполне возможно, облегчил переживания?
Однако я склонна думать другое: по характеру скрытная и не позволяющая пятнышку появиться на белоснежной репутации своего вождя, Надежда Константиновна вряд ли искала у Курнатовского сочувствия своей ревности, просто хотела бывать у Курнатовского, пусть уже старого и безнадежно больного, приходить к нему, говорить по душам, помогать ему. Она хотела его видеть - вот и все.
А Курнатовский быстро и "безоговорочно соглашался с линией Центрального Комитета" просто потому, что хотел видеть у своей постели пусть постаревшую и подурневшую, но ту Наденьку Крупскую, впечатление о которой в долгих скитаниях согревало его душу. Ради столь скромного, едва ли не последнего, желания с чем не согласишься?