Налоги в самом деле были непомерными, но ответственность за их завышенные цифры лежала прежде всего на самом Хрущеве. Как и в случаях с Киевом и Харьковом во время войны, он дал Сталину повод для необоснованных надежд - и слишком поздно, сообразив, что делает, попытался спасти ситуацию. По словам домоправительницы Сталина, "некоторые партийные руководители, которые потом поднялись очень высоко, приезжали к нему с юга (летом 1946 года. - У. Т.) и докладывали о состоянии сельского хозяйства на Украине. Привозили с собой такие огромные дыни, что в руках не удержишь. И овощи, и фрукты, и пшеницу - все, чтобы показать, как богата Украина. А тем временем шофер одного из руководителей - Никиты Хрущева - рассказывал обслуге, что на Украине голод, что в деревнях нечего есть, что крестьянки пашут на коровах".
Тем тяжелее вина Хрущева, что из писем крестьян он прекрасно знал, как обстоит дело в действительности. "Вот, товарищ Хрущев, - писал ему председатель одного из колхозов, - выполнили мы свой план хлебозаготовок полностью, сдали все, и теперь у нас ничего не осталось. Мы уверены, что держава и партия нас не забудут, что они придут к нам на помощь". "Автор письма, следовательно, считал, - замечает Хрущев, - что от меня зависит судьба крестьян. Ведь я был тогда председателем Совета народных комиссаров Украины и первым секретарем ЦК КП(б)У, и он полагал, что раз я возглавляю украинскую державу, то не забуду и крестьян". Однако, как бы Хрущев ни хотел помочь, "когда хлеб сдается на государственный приемный пункт, я не властен распоряжаться им, а сам вынужден умолять оставить нам какое-то количество зерна, в котором мы нуждались".
Даже при этом горестном воспоминании Хрущев не забывает полностью повторить все свои титулы. Хотя временами он и вправду защищал народ от собственного правительства. Приехав в свою бывшую "вотчину", Петрово-Марьино, он с изумлением и ужасом узнал, что государство отобрало у местных колхозов все зерно, а теперь требует еще и посевной материал. "Мы ж не цыгане какие! - по словам местного партсекретаря, воскликнул Хрущев, когда об этом услышал. - Нам же надо сеять!"
"Пошел голод. Стали поступать сигналы, что люди умирают, - писал он позже. - Кое-где началось людоедство. Мне доложили, например, что нашли человеческие голову и ступни под мостом у Василькова (городка под Киевом). То есть труп пошел в пищу".
Алексей Кириченко, первый секретарь Одесского горкома, проверявший условия жизни и быта крестьян, описывал Хрущеву следующую сцену: "Видел, как женщина на столе разрезала труп своего ребенка, не то мальчика, не то девочки, и приговаривала: "Вот уже Манечку съели, а теперь Ванечку засолим. Этого хватит на какое-то время". Эта женщина помешалась от голода и зарезала своих детей". "Рассказывая эту историю, - добавляет Хрущев, - я вновь переношусь мыслями в то время. Прямо вижу эту ужасную сцену. Но что я мог сделать?"
Зрелище новых и "ненужных" страданий народа (к "необходимым" страданиям он давно притерпелся) заставило Хрущева решиться на рискованный шаг. Если верить его мемуарам, в конце концов он открыл Сталину неприукрашенную правду: "В прошлом мне иногда удавалось прорываться через бюрократические рогатки… Иногда, если мне удавалось хорошо подобрать факты и связать их стройным логическим изложением, факты говорили сами за себя и Сталин становился на мою сторону". Но в этот раз было иначе. Рассказав Сталину по телефону о голоде, "повесил телефонную трубку, думал - все. Сталин ничего мне не сказал, я слышал только его тяжелое дыхание". В другой раз Сталин жестоко распек своего подчиненного: ""Мягкотелость! Вас обманывают, нарочно докладывают о таком, чтобы разжалобить и заставить израсходовать резервы". Он считал, будто я поддаюсь местному украинскому влиянию, что на меня оказывают такое давление и я стал чуть ли не националистом, не заслуживающим доверия".
Архивные документы подтверждают рассказ Хрущева. В письме Сталину от 15 октября 1946 года он просит снизить цифры поставок зерновых. Около 1 декабря пишет, что "ситуация крайне напряженная", а 17 декабря просто умоляет о помощи. Однако в то же время Хрущев затеял интригу, снижавшую риск. Он предложил ввести распределение по карточкам, которое обеспечит крестьянам необходимый минимум питания, - но заговорил об этом не со Сталиным. "Маленков и Берия могли тогда решать вопросы от имени Сталина, - пишет он, - многие документы, которых он и в глаза не видел, выходили за его подписью". Предложение Хрущева он тоже, скорее всего, читать не стал бы - однако "они послали наш документ к Сталину прямо в Сочи".
Неизвестно, стараниями ли Маленкова и Берии или без их участия, но смелость Хрущева навлекла на него неприятности. "Сталин прислал мне грубейшую, оскорбительную телеграмму, где говорилось, что я сомнительный человек, пишу записки, в которых доказываю, что Украина не может выполнить госзаготовок, и прошу огромное количество карточек для прокормления людей. Эта телеграмма на меня подействовала убийственно. Я понимал трагедию, которая нависала не только лично над моей персоной, но и над украинским народом, над республикой: голод стал неизбежным и вскоре начался".
И Хрущев снова бросился в Москву. "Я был ко всему готов, - вспоминает он, - даже к тому, чтобы попасть в графу врагов народа. Тогда это делалось за один миг - только глазом успел моргнуть, как уже растворилась дверь и ты очутился на Лубянке". Идею карточек Сталин отверг, однако, смягчившись, предложил Украине некоторую помощь - продукты, семена и деньги для организации бесплатных столовых. Недовольство диктатора своими помощниками по сельскому хозяйству заставило его собрать в феврале 1947 года пленум ЦК - мероприятие, при Сталине проходившее нечасто.
"Кому сделать доклад? - спрашивал, по воспоминаниям Хрущева, Сталин. - Маленкову? Он занимается этим делом. Какой же он сделает доклад, если даже терминов сельского хозяйства не знает?" Следующим кандидатом стал Хрущев; однако он, по его собственным словам, испугался такого поручения. "Я мог бы сделать доклад об Украине, которую знаю, - говорил он Сталину. - Но я же не знаю Российской Федерации. О Сибири вообще понятия не имею, никогда там не был и не занимался этим делом… А Средняя Азия? Да я никогда не видел, как хлопок растет".
Сталин настаивал - но на этот раз проявил упорство и Хрущев: "Нет, товарищ Сталин, очень прошу вас, освободите меня. Я не хочу ни подводить ЦК, ни ставить себя в глупое положение, взявшись делать доклад на тему, которой я, собственно, не знаю".
Хрущев пользовался давно отработанным приемом - из "скромности" принижал себя и свои способности. Пусть он никогда не был в Средней Азии; трудно сомневаться, что при составлении доклада у него нашлись бы помощники, которые там бывали. Дело в другом: приглашение сделать доклад было ловушкой. В докладе о сельском хозяйстве Хрущев должен был либо открыто (и с понятными последствиями) заговорить о своих разногласиях со Сталиным, либо похоронить их раз и навсегда.
К счастью для Хрущева, Сталин в конце концов согласился поручить доклад кому-нибудь другому. Но когда он спросил Хрущева, что тот думает об Андрее Андрееве, Хрущев не удержался от критики в адрес своего товарища. "Вот вы отказались докладывать, - заметил по этому поводу Сталин, - а теперь критикуете".
Хрущев критиковал Андреева, чтобы защитить себя, - он знал, что Андреев не одобряет его руководство украинским сельским хозяйством. Но, возможно, к этому времени он начал уставать от самоуничижения. В разговоре он напирал на два пункта: необходимость перед сдачей зерна государству отложить нужный процент на семена и учесть риски сева яровой пшеницы согласно государственным квотам.
Его смелость возымела неожиданные последствия. "Вдруг, - рассказывает Хрущев, - Сталин сам поднял вопрос о том, что Украине надо оказать помощь".
В марте 1947 года ЦК компартии Украины постановил "усилить партийную и государственную работу", разделив посты руководителей партии и правительства, которые до сих пор совмещал Хрущев. Первым секретарем ЦК был избран Каганович, а Хрущев остался лишь первым секретарем Киевского горкома и обкома.
Речь Хрущева на заседании ЦК прозвучала неожиданно скромно. Вместо обычных шуток, пословиц и едкой критики в адрес товарищей он вдруг занялся "самокритикой", признал "серьезные ошибки в партийном и правительственном руководстве сельским хозяйством, ошибки, слишком хорошо заметные на Украине". До сих пор имя Хрущева постоянно мелькало в украинской прессе: с мая 1947 года его становится не видно и не слышно. Многие из жертв Сталина прошли этим путем: отставка - замалчивание - арест - расстрел.
Позже Хрущев рассказывал, что был тяжело болен. И это правда: простыв, он подхватил воспаление легких. Рада Аджубей вспоминает, что "отец был на грани смерти: если бы не Каганович, он бы не выжил". Каганович привез из Москвы врача, который начал лечить Хрущева пенициллином - что требовало немалой гражданской смелости, поскольку Сталин не одобрял западных антибиотиков. Однако и пенициллин не принес немедленного облегчения. Сын Хрущева рассказывает, как двое профессоров "скорбно качали головами", выходя из спальни больного. Сергей вспоминал "безжизненное серое лицо отца, хриплое дыхание, бессмысленный взгляд".
Но болезнь отступила, и доктора рекомендовали Хрущеву отдых на море. Поначалу он просто сидел, завернувшись в пальто, на латвийском берегу, пока дети храбро плескались в холодной воде, - но скоро уже начал охотиться на уток на близлежащих озерах. В середине августа он слетал в Калининград посмотреть на новую шерстяную ткань, разработанную немецкими учеными, а в первых числах сентября вернулся в Киев.
Это был первый "отпуск" Хрущева с предвоенных лет. Удивительно, как он не надорвался задолго до сорок седьмого. Возможно, простуда стала последней каплей, сломившей оборону измученного организма. Неудивительно, что переутомленный Хрущев не пытался бороться за власть. Когда Сталин спросил, не нужна ли ему "помощь", вспоминает Хрущев, - он искренне обрадовался. Прибыл Каганович, "все разошлись по своим местам и занялись своим делом". Рада "тоже не заметила в семье никаких перемен. Все мы прекрасно знали Кагановичей… Приехав в Киев, они заняли дачу номер один; наша дача, номер два, была как раз напротив. Мы дружили с их детьми, часто вместе ходили в кино. Кагановичи бывали у нас в гостях, а мы - у них. Они с Никитой Сергеевичем часто гуляли вместе, вместе ездили на работу. Так что, по крайней мере на уровне семьи, смещение отца не выглядело трагичным".
Если Хрущев и чувствовал себя униженным - ему хватило гордости этого не показывать. К тому же опасность еще не миновала - особенно когда Каганович начал кампанию против "буржуазного национализма". Он не просто клеймил националистических "уклонистов" (намекая, что Хрущев к этой задаче подходил недостаточно ответственно), но и нападал на людей, связанных с Хрущевым. "Сам еврей, против евреев? - удивлялся Хрущев. - Или, может быть, это было направлено только целевым образом против тех евреев, которые находились со мной в дружеских отношениях?" Кроме этого, Каганович критиковал Рыльского и Довженко.
Кризис в промышленности и сельском хозяйстве Каганович объяснял происками "украинского буржуазного национализма". К пленуму ЦК, намеченному на зиму 1947/48 года, он начал готовить выступление под названием "Борьба с национализмом как главной опасностью, угрожающей Коммунистической партии Украины". На горизонте собирались грозовые тучи - а Хрущев все еще зализывал старые раны: съездил вместе с Радой в Петрово-Марьинский район, по словам секретаря местного райкома Захара Глухова, явно с целью показать, как уважали его эти простые люди. Однако вскоре, собравшись с силами и вернув себе былую форму, Хрущев начал борьбу со своим бывшим наставником. Каганович, писал он позднее, "обвинял в политических ошибках всех, кого видел вокруг себя", и многие из его обвинений "направлялись прямиком к Сталину".
"В конце концов до того дошло, - вспоминает Хрущев, - что Сталин мне позвонил: "Почему Каганович шлет мне записки, а вы эти записки не подписываете?"
- Товарищ Сталин, Каганович - секретарь республиканского ЦК, и он пишет вам как генеральному секретарю ЦК. Поэтому моя подпись не требуется".
В нарочито скромном ответе Хрущева содержался явный намек - сместив его с руководящего партийного поста, власть совершила ошибку, которую нужно исправить. Именно так и понял его Сталин.
"- Это неправильно, - сказал он. - Я ему сказал, что ни одной записки без вашей подписи мы впредь не будем принимать".
Дни Кагановича в Киеве были сочтены. "Не старайтесь поссорить меня с народом Украины", - предупредил его Сталин в декабре 1947 года. Снова предоставим слово Хрущеву: "Однако мне почти не пришлось подписывать записки, потому что их поток иссяк: Каганович знал, что его записки никак не могли быть подписаны мною… Для меня лично главное заключалось в том, что Сталин как бы возвращал мне свое доверие. Его звонок был для меня соответствующим сигналом. Это улучшало мое моральное состояние…"
Еще больше он обрадовался, когда Кагановича отозвали в Москву, а затем, 26 декабря, было принято решение о восстановлении Хрущева в должности первого секретаря ЦК КП(б)У (главой правительства стал его верный подпевала Коротченко). После неудачного заговора "антипартийной группы" в 1957-м, в котором участвовал и Каганович, Никита Сергеевич и его последователи описывали поведение Кагановича в Киеве в 1947 году как чудовищное. Однако сам Хрущев в то время был не меньшим сталинистом. Кроме того, ему было за что благодарить Кагановича: тот не только помог ему во время болезни, но и допустил промахи, на фоне которых деятельность Хрущева смотрелась сравнительно выгодно. В любом случае Каганович не смог бы долго руководить Украиной - хотя бы из-за своей национальности. Кратковременное появление на Украине Кагановича свидетельствует о том, что, как ни был Сталин сердит на Хрущева, он понимал его затруднения и старался ему помочь.
Последние два года Хрущева на Украине протекли спокойно и почти мирно. Правда, на западе порой вспыхивали очаги сопротивления; однако урожаи 1947 и 1948 годов оказались выше, чем ожидали. К середине 1949-го коллективизацией были охвачены уже 60 % крестьян. Стремясь "стереть грань между городом и деревней", Хрущев настаивал на слиянии колхозов и превращении их в "агрогорода" с муниципальными службами и всеми бытовыми удобствами. Со своей обычной торопливостью он уже заявлял, что "в самом ближайшем будущем наши деревни преобразятся". В действительности до отъезда из Киева Хрущев успел создать лишь один демонстрационный агрогород в Черкасской области, каковой и "преподнес" Сталину к его семидесятилетию.
В речах Хрущева снова появилась живость, исчезнувшая было в 1947 году. В январе 1949-го на XVI съезде компартии Украины его встретили продолжительной овацией и криками: "Слава товарищу Хрущеву!" Письма Хрущева Сталину 1948–1949 годов касаются в основном маловажных дел - например, вопроса о том, следует ли Украине принять делегацию польского крестьянства из нескольких сот человек. В 1948 году по случаю тридцатилетней годовщины УССР Хрущев и другие высшие руководители Украины были награждены орденами Ленина. В 1949 году, во время празднования десятилетия присоединения Западной Украины, первые полосы газет украсили тройные портреты Ленина, Сталина и Хрущева. Характерно, что Хрущев находился на переднем плане: сам того не зная, художник предсказал его будущий успех.
Летом 1949 года семья Хрущева отдыхала в бывшем царском дворце в Ливадии, поблизости от Ялты, где четыре года назад проходила встреча Сталина с лидерами западных держав. Хрущевы жили в большом флигеле; другой флигель занимала дочь Сталина Светлана со своим вторым мужем Юрием Ждановым. По словам Алексея Аджубея, семьи почти не общались. Высокопоставленные руководители и члены их семей отдыхали за высокими заборами, под неусыпным надзором охранников с собаками, в уединении и мертвой скуке. Даже о поездке в Ялту - например в ресторан или на концерт - думать не приходилось.
Однако это приглашение не могло не радовать Хрущева, ибо было знаком сталинского благоволения. Неудивительно, что об этом периоде у него сохранились самые светлые воспоминания: "1949-й - последний год моего пребывания на Украине… Оглядываясь назад, скажу, что украинский народ относился ко мне хорошо. Я тепло вспоминаю проведенные там годы. Это был очень ответственный период, но приятный потому, что принес удовлетворение: быстро развивались, росли и сельское хозяйство, и промышленность республики. Сталин мне не раз поручал делать доклады по Украине, особенно по вопросам прогресса животноводства, а потом отдавал эти доклады публиковать в газете "Правда", чтобы и другие, по его словам, делали то же, что мы делали на Украине. Впрочем, я далек от того, чтобы переоценить значение моей собственной персоны… Напряженно трудилась вся республика".
Для Хрущева все было безоблачно - но об украинцах того же не скажешь. В феврале 1948 года Верховный Совет УССР принял указ "О выселении из Украинской ССР лиц, злонамеренно саботирующих трудовую деятельность в сельском хозяйстве и ведущих антисоциальный паразитический образ жизни". Указ позволял колхозному руководству выселять из деревень тех, кто трудился недостаточно усердно. Этот указ предложил сам Хрущев - в пространном письме к Сталину, в котором он, обосновывая свое предложение, ссылался, в частности, на дореволюционные порядки. Несложно было предсказать, что проведение закона в жизнь приведет к тому, что даже сами власти сочли "перегибами": среди изгнанных оказывались старики, больные, инвалиды войны, в наказание за одного "тунеядца" выселялись целые семьи; иной раз, желая продемонстрировать усердие и бдительность, местные власти выселяли людей вообще без всякой вины. Хрущев написал Сталину новое длинное письмо, в котором жаловался на перегибы; однако тут же, желая повеселить "хозяина", красочно описывал ему колхозное собрание, на котором крестьяне честили друг друга "такими словами, от которых покраснел бы и турецкий султан". Хрущев даже рекомендовал принять аналогичные постановления и в других советских республиках, обещая, что "повсеместное применение этого указа укрепит трудовую дисциплину, что, в свою очередь, гарантирует своевременное решение сельскохозяйственных задач, повышение урожайности, рост производительности животноводческих ферм и общее ускорение развития колхозов".