- Не волнуйтесь за наши вещи, мы их потом у вас заберём.
В тот незабываемый вечер с нашими первыми американскими друзьями мы впервые за долгое время погрузились в мир интеллигентных людей, к которым раньше принадлежали. Вернёмся ли мы в него снова, сможем ли устроить свою жизнь в Америке, чтобы жить, как жили Графы - этого мы не знали. Но судьба показала нам образец, к которому надо было стремиться. Мы почувствовали в тот вечер, что наши новые соотечественники - американцы - сердечные и по-настоящему демократичные люди. Действительно, Бог послал нам этого человека.
Квартира, квартира - необходима была квартира! После посещения Графов, которые сами были новосёлы, мы ещё больше затосковали по своей квартире. Каждому живому существу хочется жить в своей норке. Вспоминались стихи моего приятеля Бориса Заходера про обезьяну: "До чего же хочется жить в своей квартире, лапы так и чешутся, сразу все четыре".
Ирина всё больше уставала на работе, нервы её были в плохом состоянии, а гостиница была не дом и наводила не неё ещё большую депрессию. Каждый день она жаловалась на физическую усталость и на бессмысленность работы в офисе. К тому же её стала утомлять своей прилипчивой дружбой доктор Тася. Её устроили массажисткой в офис жены доктора для лечения похуданием, на втором этаже. Теперь на работу они ходили вместе. Тася считала, что главное в работе - это каждый день менять платья и носить высоко взбитую причёску. Поэтому она шла с закрученными на бигуди волосами, прикрытыми косынкой. Раскручивала и расчёсывала она их за минуту до того, как войти в офис. И всю дорогу жаловалась Ирине:
- Кисанька, лапушка, ты себе не представляешь, какая стерва эта наша хозяйка! Как она над нами, русскими, издевается. Ты, кисанька, такая счастливая, что работаешь с доктором, а не наверху.
При плохом знании английского Тася умела всасывать в себя сплетни, как пылесос всасывает пыль. И она взахлёб наговаривала их Ирине. Днём она тоже несколько раз забегала к ней:
- Кисанька, лапушка, я только на минутку, чтобы не видеть нашу стерву.
И тихо шипела ей разные сплетни, отвлекая от работы. При появлении доктора Тася преображалась, улыбалась, старалась выказать как можно больше почтения:
- Добрый день, доктор. Какой у вас прекрасный офис! Ирина такая счастливая, что работает с вами.
Сама Ирина ничего ей про своё счастье не говорила. Наоборот, эта работа ни с какой стороны не могла считаться её устройством. Тасина прилипчивость настораживала, и она старалась держаться с ней поосторожней.
Я надеялся, что жизнь в квартире, отдельно от всех, хотя бы немного налаженный домашний быт помогут Ирине успокоиться. Срочно нужна квартира. А для этого нужны были деньги.
В назначенный день мы с мистером Лупшицем поехали на автобусе на 47-ю улицу.
Мне ещё не приходилось бывать на этой Брильянтовой улице. Но во мне ещё свежи были воспоминания атмосферы тайны и опасности, окружавшие покупку-продажу брильянтов в Союзе. Там это считалось криминальным преступлением и наказывалось тюрьмой. В автобусе я, с оглядкой, показал мои старые часы с браслетом из мелких брильянтов своему спутнику. Он долго их рассматривал, склонившись вниз, чтобы другие не видели, взвешивал на ладони, что-то про себя решал. Потом я положил их в нагрудный карман и старался постоянно ощущать - так спокойней.
Когда я увидел громадные витрины 47-й улицы, усыпанные тысячами чудесных брильянтов разной величины и формы, я встал как вкопанный и онемел. Хоть я и понимал, что должна быть разница между брильянтовым делом в России и в Америке, но разницу такого масштаба представить себе не мог. Чуть ли не в шоке я стоял перед витриной магазина Каплана на углу Шестой авеню и смотрел на горы драгоценностей, которые продавались и покупались абсолютно открыто. Боже мой, до чего же здесь во всём другой мир! А мой спутник приговаривал:
- А! Теперь вы видите, куда я вас привёл? В самое правильное место. У меня здесь много знакомых, они знают настоящую цену. Вы сделаете сегодня свой первый хороший бизнес. Это потому, что я привёл вас сюда.
Он нырнул куда-то вбок и покатился шариком вдоль узкого коридора. По бокам был длинный ряд мелких то ли лавочек, то ли прилавков за стеклом, в каждой сидел еврей в ермолке, с вставленным в одну глазницу увеличительным стеклом. Все они работали над брильянтами. Лупшиц остановился напротив одного, довольно молодого, и заговорил с ним на смеси иврита и идиш. Я не понимал ни слова, но мне показалось, что оценщик отнёсся к нему абсолютно индифферентно.
- Дайте ему ваши часы.
Тот долго рассматривал через свой окуляр, потом они опять заговорили.
- Он говорит - тысяча долларов. Ему можно верить.
Я поразился и расстроился: за эту вещь я заплатил семь тысяч рублей и рассчитывал продать её ну не меньше, чем за две с половиной тысячи долларов. Нет, я хотел, чтобы её оценили хотя бы два человека, тогда бы я получил более правильное представление о цене.
- Пойдёмте спросим кого-нибудь другого.
- Как хотите. Но больше вам никто не даст.
Когда мы вышли, он доверительно сказал:
- Знаете, может быть, вы и правы. Сразу видно, вы деловой человек. Вот что - я дам вам тысячу двести долларов. Прямо сейчас.
- Спасибо, но давайте спросим цену у другого оценщика.
Другой магазин был такой же по структуре, только там сидело ещё больше евреев в ермолках и с лупами. Лупшиц нашёл кого-то и опять заговорил на непонятной мне смеси языков. Повторилась та же сцена, после чего Лупшиц мне:
- Вы были правы - этот молодец говорит: полторы тысячи.
- Вот видите. Давайте сходим ешё к одному.
- Зачем? Смотрите, я открываю свой бумажник и даю вам полторы тысячи.
- Нет, пойдёмте к третьему.
- Ах, какой вы недоверчивый.
Мы пошли к третьему, там он мне сообщил - тысяча семьсот.
Ого, стоимость возрастала от магазина к магазину - интересная ситуация: кому мне доверять? Я даже не понимал, что они ему говорили - всё это была его интерпретация. Известно, что из двух спорящих по любому вопросу один - всегда дурак (потому что не знает, о чём спорит), а другой - подлец (потому что знает, но продолжает спор). В этом случае я, конечно, и был дурак. Кто тогда был Лупшиц? Мог ли он обманывать свежего беженца, чтобы обобрать? Во всяком случае, как ни срочно нужны были деньги, я решил с продажей не спешить. А Лупшиц с сияющим видом сказал:
- Даю вам две тысячи, прямо сейчас. Идёт?
- Знаете, я подумаю.
- Подумаете? О чём тут думать! Больше этого вам никто не даст.
- Очень может быть. Но я хочу сначала поговорить с женой.
- Вы мне не доверяете? Напрасно.
- Я вам доверяю, но дайте мне поговорить с женой.
Неожиданное везение: по протекции пожилого американца русского происхождения, мистера Майкла Левина, меня пригласил на деловую встречу хирург-ортопед из большого госпиталя в Бронксе. Левин сказал, что доктор Селин занимает высокое положение в департаменте ортопедической хирургии, что он еврей, сын иммигрантов из России, и заверил, что я могу ожидать самое хорошее отношение с его стороны. Что могло бы быть "самым хорошим"? Если бы он предложил мне работу. Мы с Ириной заранее радовались. Чтобы произвести на него лучшее впечатление, я составил и отрепетировал с Ириной несколько коротких фраз-ответов на возможные вопросы. В качестве рекомендации я взял с собой образцы искусственных металлических суставов моей конструкции, которые сумел перевезти для меня Коля Савицкий.
В назначенное время, секунда в секунду, я предстал перед столом секретаря:
- С добрым утром, я доктор Владимир Голяховский, у меня деловая встреча с доктором Селиным.
- Присядьте, я сейчас доложу.
Про себя я подумал: "Уф, всё-таки секретарша меня поняла".
Я приготовился к тому, что доктор встретит меня, коллегу-беженца, широкой и приветливой улыбкой (моё представление о типичном американце). Но он едва кивнул в мою сторону. Был он немного моложе меня, выглядел усталым и так, как будто ему было не до меня. Для помощи в переводе он позвал молодого доктора-резидента, поляка, который говорил по-русски. Но беседовали мы больше на английском.
- Почему вы уехали из России?
Вопрос был странным: как мог еврей, сын иммигрантов, спрашивать об этом? Ответ был ясен: люди уезжали оттуда потому, что им не хотелось там жить. Собрав все слова в кулак, я объяснил:
- Я устал жить в той стране. Мне там всё тяжело доставалось.
- У вас было хорошее положение?
- Да, я был профессором в Москве.
- Были у вас какие-нибудь скандалы на работе из-за характера? Какой у вас характер?
Опять странный вопрос: это можно спрашивать у того, кого уже принимают на работу, но он мне ничего ещё не предлагал и даже не спрашивал. Рассказывать ему про мои столкновения с коммунистами было бы слишком трудно, да и ни к чему.
- Я думаю, что неплохой. Нет, скандалов у меня не было.
После этого он подвёл меня к неготоскопу на стене, на котором было несколько рентгеновских снимков сложного перелома и вывиха в плечевом суставе.
- Ну, доктор, что бы вы стали делать в таком случае?
Меня уже много лет не экзаменовали, и теперь я очень хотел не ударить лицом в грязь. Я присмотрелся к снимкам:
- В этом случае трудно рассчитывать на хороший исход, что ни делай.
- Согласен, - наклонил голову Селин. - Ну, а всё-таки, что бы вы стали делать?
- Я бы выбрал между операцией артродеза (запирание сустава сращением костей) или искусственным протезом сустава.
- Какой конструкции протез? - наступал он на меня.
В те годы это был пока ещё новый метод лечения.
- Для такой операции у меня есть протез своей конструкции.
- Да? Можете показать его мне?
- Могу, - я достал протез из портфеля.
- Гм, гм, - он крутил его в руках, - интересно.
Оба они с резидентом стали наперебой задавать мне вопросы о методике операции, о лечении после операции, сколько я сделал таких операций, какие были результаты.
- У вас есть патент на это изобретение?
- Четыре патента: из США, Японии, Италии и России.
- Гм, интересно. О’кей, пойдём со мной в обход по палатам, я хочу с вами посмотреть кое-каких пациентов после операций.
Теперь я почувствовал себя немного уверенней.
Я никогда не видел американского госпиталя, какие там палаты, какое оборудование. Профессионализм моей души ликовал, когда я шёл по коридорам за доктором. Поляк-резидент с почтением пропускал меня вперёд. Но доктор шёл впереди и даже как будто забыл обо мне. А я на ходу ко всему присматривался. Таких хороших палат на одного или двух больных нигде в Москве не было, кроме как в кремлёвской больнице для правительства. Но оборудование здесь было намного лучше. Доктор делал обход очень наспех, на ходу спрашивал: - Ну, как дела, о’кей?
Больные слабо отвечали: - О’кей.
На этом осмотр заканчивался. Мне показалось это странным. При выходе из палаты он скороговоркой говорил мне диагноз и операцию. Я понимал не всё, но не решался переспрашивать: меньше задавать вопросов - лучше. Мы пришли обратно в кабинет.
- Чего бы вы хотели от меня?
- Если возможно, я хотел бы получить работу (это была главная фраза, которую я заучивал наизусть).
- Какую?
- Одну из вспомогательных позиций.
- Например?
- Может быть, помощником в операционной.
- Ну, что ж, можно что-нибудь придумать для вас. Например, должность ассистента на операциях. В штате Нью-Йорк это разрешается. Что вы об этом думаете?
Что я думал? Я думал только о том, что мне повезло и как рада будет Ирина.
- Это очень хорошо. Спасибо.
Вернулся я в возбуждении и мне не терпелось рассказать всё Ирине. Я пошёл встречать её, чтобы перехватить по дороге домой. Она шла усталой походкой, опустив голову. С ней была Тася, которая громко говорила:
- Кисанька, лапушка! Ты ж понимаешь, что уж я-то как-нибудь знаю больше неё, а наша дура-хозяйка доверяет только…
Ирина вопросительно взглянула на меня. Но не хотел я рассказывать при Тасе, только улыбнулся Ирине и обнял её:
- Пойдём, погуляем ещё немножко.
Несколько дней потом мы с Ириной жили в состоянии радостного предвкушения. Она даже не жаловалась на свою усталость, а теперь беспокоилась за меня:
- Конечно, работа станет для тебя самым эффективным способом освоения английского. Но ты даже не представляешь, как утомляет необходимость целый день разговаривать на непривычном языке. И как ты сможешь и работать, и ещё готовиться к экзамену? Выдержишь ли ты такую нагрузку в твоём возрасте?
- Не волнуйся, вработаюсь, а потом смогу найти время и для занятий.
Если я буду занят в операционной, в привычной атмосфере операций, я попаду как рыба в воду. К тому же хирурги во время операций мало разговаривают, понимая друг друга с одного слова или движения. Ну, а готовиться к экзамену придётся по ночам.
Как всегда бывает, дело тянулось: надо было ждать, пока доктор Селин вёл обо мне переговоры с администрацией госпиталя. Я ещё раз приезжал к нему - привёз необходимые документы. На этот раз я чувствовал себя более уверенно и привёл с собой д-ра Бучкова, дававшего мне первые советы. Он заканчивал резидентуру в том же госпитале и, зная меня, мог быть хорошим живым рекомендателем. Селин захотел расспросить его обо мне наедине, я ждал возле секретарши. Я подарил ей деревянную матрёшку - пусть помнит, когда буду звонить с вопросами. Потом меня позвали в кабинет. Я не знал, что он спрашивал, но Селин как будто бы смотрел на меня более приветливо. Он даже сказал:
- Ну, доктор, поехали со мной - подброшу вас ближе к дому.
Он расспрашивал о России, оказалось, он знал несколько русских слов. Потом сказал:
- Может, заедем ко мне домой? Я угощу вас выпивкой.
Жил он в богатом районе на Восточной стороне Манхэттена, в квартире, похожей на квартиру Графов. Мы выпили пиво, и он представил меня жене. Без переводов Ирины я чувствовал себя неловко-косноязычным и постарался поскорей распрощаться.
Потом я раз в неделю звонил секретарше и каждый раз слышал:
- Ах, это вы. Доктор Селин просил передать: пока ничего нового для вас у него нет.
Моя заботливая тётка Люба через каких-то знакомых узнала, что в том госпитале хорошо платят, и по моей должности могут назначить не меньше, чём двенадцать тысяч в год. Ого, это же по тысяче в месяц! Но я не делал расчётов заранее. Ирина этого не любила - у неё был трезвый ум.
Наш друг и советчик Берл, узнав о моих новостях, сказал:
- Вот видите: помалу, помалу всё у вас устроится. Это Америка, - и спросил: - А он серьёзный человек, этот доктор?
- Я его знаю слишком мало. Он даже приглашал меня домой. Не думаете же вы, что американский доктор-еврей станет обманывать своего коллегу из России?
- А я знаю? Люди бывают разные. И в Америке тоже, - добавил он.
Но у самого меня сомнений не было, я верил в доброжелательность, честность и порядочность американских докторов.
Теперь, когда стала светить работа и заработок, ещё больше нужна была квартира. Мистер Лупшиц чуть ли не каждый день ловил меня около гостиницы, отводил в сторону и спрашивал:
- Послушайте, вы решили насчёт брильянтов?
- Я решаю. Что вы мне скажете насчёт квартиры?
- Квартира вот-вот освободится.
- Как только освободится, мы с вами договоримся о брильянтах.
Так у нас возник взаимный деловой интерес. Я понимал - ему хотелось купить по дешёвке, воспользовавшись моей некомпетентностью, незнанием языка и острейшей проблемой - нуждой в квартире. Всю жизнь я старался держаться подальше от таких скользких людей. Но теперь у меня не было выхода.
Ирина недовольно и с раздражением выговаривала мне:
- Напрасно ты связался с ним и сказал, что у тебя есть драгоценности. Он жулик, и ты попадёшь с ним в неприятную историю. Здесь полным-полно жуликов.
- Но на сегодня он единственный, кто может помочь нам найти нужную квартиру. Обещаю тебе быть осторожным и не попадать ни в какую историю.
Ирина всё равно боялась. С момента нашего приезда в Нью-Йорк она постоянно чего-нибудь боялась и на всё раздражалась. Я совершенно не знал, как её успокоить.
Но всё-таки через несколько дней мистер Лупшиц повёл нас - Ирину, меня и Младшего - смотреть освободившуюся квартиру в большом старом доме на углу авеню Амстердам и 91-й улицы. Он шариком катился впереди и приговаривал:
- Вот увидите квартиру и поймёте, что я для вас делаю. Хозяин дома мой знакомый, я с ним поговорю, и квартира будет ваша.
В дверях дома стоял швейцар-дорман, не с такими широкими золотыми галунами, как в доме Графов, но всё-таки швейиар. Вестибюль тоже был не такой блестящий, довольно запущенный, но с зеркалами и вазами - остатки прежней роскоши. Лупшиц сообщил дорману, что привёл новых жильцов осмотреть квартиру. Мы поднялись на десятый этаж, дверь в квартиру была открыта; в ней ещё не сделан ремонт, потолки высокие, окна большие, комнаты просторные. Всего было пять комнат: две спальни с двумя ванными, гостиная, столовая и кухня (в Америке кухня считается комнатой).
- Сколько она стоит в месяц? - спосил я.
- А сколько бы вы дали? - вопросом ответил Лупшиц.
- У нас нет опыта… ну, я бы сказал - триста долларов в месяц, - неуверенно сказал я.
- Да ни один хозяин не сдаст вам такую квартиру за триста долларов! - вскричал он. - Послушайте, что я вам скажу. Я знаю хозяина, он миллионер. Ой, сколько у него миллионов! Это бруклинский еврей, такой религиозный, не дай бог, какой религиозный!.. У него пятьдесят таких домов по всему городу. А посмотрите на него в субботу в синагоге: вам покажется, что он нищий. Да! Поверьте мне, это такой жмот, что он никому не уступит и пяти долларов. Но я сам буду с ним говорить, мне он уступит. Главное, чтобы он поверил, что вам можно сдать квартиру. Пока что вы не работаете, а жена зарабатывает мало. Он не поверит, что вы будете регулярно платить. А выселить вас на улицу он не имеет права. Зачем ему думать о неприятностях? Каждый хозяин хочет жильцов, которые работают и имеют постоянный доход. Его придётся уговаривать. Но такого жмота уговорить невозможно. Никто не может. А я могу.
Ирина была насторожена и расстроена. Она шепнула мне:
- В такой большой квартире нам придётся жить с родителями - смешно было бы им платить за свою, если мы станем жить в пятикомнатной.
Такая перспектива ни её, ни меня не радовала - мы хотели жить отдельно.
- Какая же, по-вашему, месячная плата за эту квартиру?
- Какая? Он может запросить и пятьсот, и шестьсот долларов.
Мы сразу скисли - это не для нас. Зачем-то в это время поднялся на лифте дорман. Увидев нас у открытой квартиры, он буркнул Лупшицу:
- Это не та квартира, я же вам сказал, та - напротив.
- Не та? - Лупшиц смутился и забормотал что-то несвязное.
На наш звонок соседка напротив открыла дверь. Оказалось, это она со своей подругой переезжают в квартиру напротив и скоро освобождают свою. Мы попросили её разрешения осмотреть. Там была прихожая, довольно большая гостиная, столовая, спальня, кухня и одна ванная. Она была меньше, но мне понравилась больше: стоить она должна дешевле. Но Ирине квартира не понравилась с первого взгляда. Младший только спросил, какая комната будет предназначена ему, узнав, что самая отдалённая, удовлетворился - ему тоже хотелось самостоятельности, личного покоя.