Если нам повезёт и удастся снять эту квартиру, то надо скорее искать поблизости ешё квартиру для родителей. Тоже нелёгкая задача.
Но главное, предстояло уговорить и Ирину, и хозяина.
Прошло уже несколько недель, но доктор Селин не давал никакого ответа о работе.
Я стал просить Ирину звонить, боялся, что не сумею ответить по телефону. К тому же у меня была надежда, что голос жены, просящей о работе для мужа, может больше тронуть его сердце. Но каждый раз он давал разные объяснения и заканчивал:
- Позвоните через неделю.
В конце концов в Ирину закрались сомнения.
- По тому, как изменился тон его голоса за эти недели, мне кажется, что он ничего не собирается для тебя делать. По-моему, он обманщик и болтун. Как хочешь, я не стану больше ему звонить.
- Не может быть, чтобы серьёзный человек поступал так несерьёзно, - возражал я. - Пойми, я знаю по себе: когда я был директором клиники, много людей приходили просить у меня работу. Я никого не обманывал - или брал, или отказывал. Ведь это же работа. Нет, нет, американский доктор не станет так поступать. Вспомни наших новых друзей Графов, ты же видела на их примере, какие сердечные и демократичные люди американцы.
- Они могут быть исключением. По-моему, ты идеализируешь американцев.
- Предположим, я их идеализирую. Но если даже и так, то в моём случае Селин может просто сочувственно отнестись к коллеге-иммигранту из России, откуда эмигрировали его родители. Ведь он даже приглашал меня домой, и он знает несколько русских слов. Нет, давай позвоним ещё раз, хотя бы последний.
- Хорошо, но это будет в последний раз.
В моей душе не было сомнений, но нарастала тревога, овладевало предчувствие крушения: ни работы, ни квартиры не было. Из-за этого я не мог концентрироваться на занятиях английским. Готовя по утрам упражнения, я тупо сидел над бумагой, и мозг мой был, как в тумане. Я спускался вниз, в толпу постояльцев и беженцев. Там раньше шли громкие дискуссии, но теперь стало тише. Берл объяснил мне:
- Тот часовщик из Харькова съехал из отеля, он нашёл работу и квартиру. Он теперь всем доволен. Вы бы его не узнали. Я же ему говорил - найдёте работу и перестанете нервничать. Это Америка.
Неплохо бы и мне найти работу и перестать нервничать. Чтобы отвлечься от мрачного настроения, я начал по утрам бегать и подтягиваться на турнике в Центральном парке. Для этого я за $3 купил на прилавке на 42-й улице дешёвые шорты и майку. И стал похож на американца. В Москве, да и по всему Союзу, мы никогда не видели, чтобы толпы жителей бегали по паркам для своего спортивного удовольствия, каждый сам по себе. А здесь это было обычное явление: с раннего утра и до поздней ночи мужчины и женщины, молодые, пожилые и даже старые бегали по аллеям и дорожкам Центрального парка. И я побежал вместе с ними.
То ли от переживаний, то ли от упражнений я похудел на десять фунтов (четыре килограмма). Когда, проводив на работу Ирину и Младшего, я выходил вниз в своём спортивном наряде, Берл говорил мне:
- Ого, вы совсем как настоящий янки - бежать, бежать, бежать… И выглядываете хорошо, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
- Спасибо, чем дела хуже, тем шире должна быть улыбка.
Стояла чудесная погода начала лета, утра были свежие, и пышная молодая зелень изумительно красива на фоне безоблачного ярко-голубого неба. Я бегал вокруг резервуара с сотнями других ньюйоркцев. У меня даже появились там знакомые, и мы на бегу приветливо здоровались, перебрасываясь одним-двумя словами:
- Хэлло, с добрым утром! Как дела? - и разбегались с улыбкой.
Мне нравилось бежать в их массе, я как будто чувствовал приобщение к той бодрой толпе, к новой жизни. Это была иллюзия самообмана, курс самостоятельного психологического лечения физическим отвлечением. Но иногда самообман так приятен: "тьмы низких истин нам дороже / нас возвышающий обман"…
Я прибегал в гостиницу и - всё начиналось снова.
Мистер Лупшиц уже несколько раз сообщал мне, что разговаривал с хозяином дома, но тот пока ещё не дал ему ответ. При этом он не забывал спросить:
- А вы не продали те брильянты кому-нибудь другому?
Один раз он даже повёл меня в контору хозяина. Для большого домовладельца контора была невзрачная и маленькая - всего одна полузапущенная квартира, никаких кабинетов, никакой помпы. Бизнес был семейный, работала целая ортодоксальная еврейская семья: бородатые мужчины в чёрном, с ермолками на голове, и женщины в париках на стриженых головах. Хозяин - невзрачный человек лет за сорок, его мать была то ли бухгалтером, то ли секретарём. Лупшиц представил меня как свежего иммигранта, доктора, которому нужна освобождающаяся квартира в том доме. Они мельком взглянули в мою сторону - никто не проявил никакого интереса ни ко мне, ни к нему. Хозяин только буркнул цену $375 - намного больше, чем я ожидал.
Сумеем ли мы выжить при такой плате? Но я всё-таки продолжал уговаривать Ирину:
- Тебе понравится квартира. Хотя она и дорогая, но лучшего местоположения мы не найдём. Самое важное - жить в центре. Это сохранит нам энергию. Если ты не привыкнешь, мы потом сможем найти другую. В Америке люди живут не как в России - несколькими поколениями всё в том же жилье. Американцы часто переезжают, улучшают свою жизнь. И мы тоже сможем когда-нибудь (сам я думал - когда?).
Выбора не было, и Ирина нехотя согласилась.
Тогда я сам пошёл к хозяину на переговоры. Я объяснил ему нашу ситуацию, как мог. Он слушал без огонька сочувствия в глазах, и я понимал, что никакой скидки в месячной цене он не даст.
- Квартира стоит $375 в месяц, не включая электричество и газ, - сказал он сухо. - Контракт должен быть заключён не менее чем на два года. За два года вы должны выплатить мне $ 9000. Если сегодня вы заплатите мне наличными за три месяца вперёд и ещё депозит за один месяц, всего полторы тысячи долларов, квартира ваша.
Я лихорадочно подсчитывал в уме: Ирина зарабатывает $650 в месяц, на Младшего рассчитывать не приходится - он будет учиться; квартира с газом и светом будет стоить $425, значит, получится 650 минус 425 - около 200 долларов нам на проживание в месяц; ну, я продам драгоценности, может быть, за $7000–8000. Это почти что стоимость квартиры за два года; надо соглашаться, всё равно лучшего ничего не найдём, а наша жизнь во многом будет зависеть от квартиры; я займу наличные деньги у тётки Любы, чтобы расплатиться сегодня.
Я сказал по-американски: "О’кей!" - и пошёл к Любе занимать деньги. Её уговаривать не пришлось, Люба всё понимала с первого слова. Мы отправились в её банк, а оттуда я бегом побежал с деньгами на 70-ю улицу. Отдав деньги, я получил расписку и проект контракта на два года.
Обратно по Бродвею я летел, как на крыльях, хотя прошёл в тот день больше ста кварталов. Я буквально не чувствовал под собой ног: у нас есть квартира!
У гостиницы мне встретился мистер Лупшиц.
- Послушайте, я опять разговаривал с хозяином, он обещал подумать…
- У меня уже есть контракт на два года на эту квартиру.
Он немного остолбенел, но сразу стал хвастать:
- Вот видите, он же мне обещал. Теперь вы понимаете, что я для вас сделал? Я всё могу! Как теперь насчёт брильянтов? Может быть, у вас ещё что-нибудь есть, а?
Но мне было не до того: я хотел как можно скорей обрадовать Ирину и пошёл встречать её после работы. Придя заранее, я встал на Пятой авеню напротив её офиса. Ирина вышла вдвоём с Тасей и удивилась:
- Что случилось, почему ты не на курсах?
- У нас есть квартира, - сказал я игриво.
- Правда?
- Правда.
- Ну, слава богу, хоть одна гора с плеч, - выдохнула Ирина.
Тася принялась поздравлять:
- Кисанька, лапушка! Поздравляю, я так рада за вас. Вы такие счастливые, всё у вас налаживается. И наш доктор так доволен Ириной, прямо души в ней не чает, всем рассказывает, какой Ирина хороший работник…
Она ещё что-то говорила, но нам никто не был нужен: мы были счастливы. Взявшись за руки, мы пошли через Цегггральный парк и специально подошли на 91-й улице к "нашему" дому, и остановились - полюбоваться на него. Теперь у нас было другое отношение к нему, сугубо личное: это был наш первый американский дом.
Много воды утекло с тех пор, многое переменилось в жизни, но дом у нас остался тот же. Он мой ровесник, его построили в 1929 году. Только его закончили, как началась Великая Американская Депрессия. Люди разорялись за один день, и многие не выдерживали. Построивший дом хозяин тоже потерял все деньги и - бросился вниз с его верхнего этажа. Эту историю мы узнали уже потом, много лет спустя.
После нашего вселения дом вскоре обновили, потёртые мраморные стены вестибюля заново отполировали, поставили новые зеркала, два мраморных камина и большие люстры. И стало красиво и чисто. Мы прожили в нашем доме дольше и счастливее, чем нам тогда казалось. Менялись наши обстоятельства, но мы оставались верны нашему дому. И он служит нам верой и правдой.
Итак, квартира уже была наша, надо только ждать окончания ремонта. Что теперь делать с квартирой для родителей? Моя мама никогда не была практичной, но она была смелой. А смелость, как известно, города берёт. Мама ходила по ближайшим улицам и нашла рядом греческую церковь. Поскольку греки и русские исповедуют одну религию, она приходила туда молиться, а заодно разговорилась со свяшешшком. Она объяснила, что ей с мужем нужна комната, и он рекомендовал женщину-гречанку с соседней улицы, которая сдавала одну большую хорошую комнату на тихой 92-й улице - совсем рядом. Ай да мама!
Но это был только временный выход из положения, а здоровье отца всё ухудшалось. Нужна постоянная квартира рядом с нами. Как и где найти? Мои родители сблизились с казанской парой, интеллигентными и добрыми людьми, соседями по гостинице. Каким-то образом те узнали, что на нашей же улице есть дом, принадлежащий не частному хозяину, а городскому управлению - дом, который город сдавал за низкую цену малоимущим, живущим на городском содержании - велфар.
- Надо пойти в управление дома и записаться на очередь на квартиру, - сказали они.
У нас с Ириной были опасения: вдруг это паршивый дом, вроде тех, что мы видели в избытке вокруг? В них жил такой сброд. Ни за что на свете не допустили бы мы, чтобы наши старые и уважаемые родители там поселились. Я пошёл посмотреть: нет - строение высокое и чистое, входившие и выходившие жильцы, в основном хиспаникс, выглядели аккуратно и казались вполне порядочного поведения. И дом стоял как раз через улицу от нашего. Я опять проконсультировался с Берл ом.
- Там живут нормальные люди, - сказал он. - Они или на обеспечении города, или работают за низкое жалованье. Почему нет? - жить там можно. Это Америка.
Что нужно, чтобы записаться? Пока я метался по разным организационным делам, заботливые казанцы сами пошли и записали моих стариков на очередь. Бывают же такие добрые люди! Им сказали, что квартира может быть в течение года. Так просто? У отца в Москве ушло четверть века, чтобы получить свою, хоть и тесную квартиру.
А тем временем Америка подарила нам ещё одного друга и доброго человека - мистера Джака Чёрчина, немного старше меня. Моя заботливая тётка Люба искала для нас покупателя драгоценностей. У неё был племянник по мужу, Джак, успешный бизнесмен средней руки, симпатичный человек, который души в ней не чаял и был готов сделать для неё всё. Услыхав про наши проблемы, он предложил купить все драгоценности сразу.
Джак немного говорил по-русски, так как уехал из России мальчиком-подростком.
С ним было легко сойтись: весёлый, общительный, откровенный, любитель острых анекдотов. Он сказал:
- Володя, дорогой, я счастливый это сделать для вас и для Любочка. По-настоящему, эти даймондс (брильянты) мне не очень нужно, я имею много. Но я имею тоже большая семья, и потом смогу делать гифтс (подарки) моим дочкам и внукам.
Мыс ним поехали к его оценщику. Это уже были не мелкие лавочки на 47-й улице, любезные сердцу мистера Лупшица, а большая фирма драгоценностей на Западной стороне Манхэттена: богатая приёмная и светлый большой цех за стеклом. Оценку делал сам хозяин фирмы. Он объяснил, что брильянты очень старые, по-старинному обработанные, поэтому для сегодняшнего рынка они не представляют большой ценности и нуждаются в новой обработке. Это я мог понять: им было более ста лет, из которых шестьдесят они пролежали в сундуке своих хозяев, скрытые от советской власти. За часы он назначил $3000 (на тысячу больше, чем давал Лупшиц), а за всё вместе - $7000. Это было приблизительно, то, на что я и сам рассчитывал. Я вздохнул, и Джак поехал со мной в ближний к нам банк - класть деньги на мой счёт, первый американский счёт в банке. Мы законно имели право на свой счёт в банке, потому что уже не были на обеспечении НЙАНА. Как говорили беженцы, "мы уже слезли с НЙАН’ы". И у меня появилась первая чековая книжка. Я хотел взять полторы тысячи - отдать долг нашей общей с Джаком тётке Любе, но он остановил меня:
- Володя, я всегда даю Любочка деньги, я дам эти полтора тысяча тоже.
- Джак, спасибо, конечно, но это мой долг.
- Что касается Любочка, то не беспокойся - это всегда мой долг.
Я понимал Джака - у него была широкая, щедрая натура. Покупка драгоценностей - это всё-таки был бизнес, а он хотел сделать подарок. Я люблю щедрость и тоже был щедрым, когда мог позволить себе такое удовольствие и роскошь. Смогу ли ещё?
На совести у меня оставался Лупшиц. Как-никак, он суетился, привёл нас в этот дом и познакомил с хозяином. Если нельзя быть щедрым, то и не надо быть скупым. Я подарил брошку-камею для его жены и три золотые царские монеты (на $500–600).
- А как же насчёт брильянтов? Продали другому? За сколько?
- Моя жена решила оставить их для себя.
- Вы же говорили, что вам деньги нужны.
- Нужны, конечно, но мы временно одолжили у друзей.
Общей ошибкой почти всех беженцев была поспешность в оценке американской жизни. Многие из нас очень быстро начинали считать, что уже её понимают. На самом деле, по поговорке "мы видим то, что знаем", мы судили Америку по своим привычным канонам, вывезенным из другого мира. В первый же месяц по приезде нам представлялось, что мы уже кое в чём разобрались. Потом проходил ещё месяц-другой, и мы осознавали, что тогда понимали не так, а вот теперь уже понимаем. Ещё через пол года-год признавали, что тогда тоже было не совсем то, но зато теперь… и так по этапам времени.
Доктор загружал Ирину работой, в которой она не имела опыта: она должна была производить анализы крови, делая под микроскопом подсчёты форменных элементов - красных и белых телец. Она не умела этого и боялась сделать ошибку. И всё чаще он поручал ей делать уколы - внутримышечные введения лекарств. Но она не была медицинской сестрой, не имела ни образования, ни практики. Ей казалось неправильным, что она должна была делать это. Но возражать она не смела и только жаловалась мне. Тогда мы оба ещё не имели понятия, что по закону она не имела права делать это, у неё не было лицензии - разрешения на эти процедуры. Её доктор, конечно, это знал, но нарушал закон, чтобы только не платить квалифицированной медицинской сестре в пять раз больше того, что платил Ирине. Ни Ирина, ни я не понимали - как это в самом центре Нью-Йорка, где было столько госпиталей и научных институтов, могло происходить такое.
Секретарша доктора, молодая американка по имени Шери, почти не скрывая ненавидела доктора и всё, что там происходило.
- Ах, Ирина, всё это такой фальшивый вздор! - говорила она.
На втором этаже, где командовала жена доктора, полноту лечили какими-то примитивными манипуляциями: накладывали примочки, прилаживали пневматические манжетки для сдавливания тканей, кормили тощим салатом (а потом пациенты шли в ресторан и наедались). Главная задача была - продержать пациента в офисе как можно дольше: оплата там шла по часам. Что бы ни делалось, декорум для сотрудников был улыбаться и угождать, угождать и улыбаться. Они и улыбались. Но с приходом Таси вели друг против друга постоянные интриги, в центре которых всегда была она. Другие сотрудницы из России жаловались на неё Ирине:
- Эта ваша "кисанька-лапушка" такая противная интриганка! Только и делает, что подлизывается к хозяйке и к доктору.
- Почему она моя? Я её знаю не дольше, чем вы с ней знакомы.
Приходя с работы, Ирина чуть ли не каждый день говорила:
- Я поняла - здесь никому доверять нельзя.
И мы с ней спорили.
Когда Ирина в следующий раз позвонила доктору Селину, секретарша долго её не соединяла с ним, но в конце концов он взял трубку и скороговоркой сказал:
- Завтра у меня будет специальная деловая встреча с администрацией по поводу вашего мужа. Позвоните послезавтра во второй половине дня.
Я с укоризной выговорил Ирине:
- Вот видишь, а ты сомневалась в нём. Я знаю: американцы - деловые люди. Может быть, послезавтра уже будем знать что-нибудь о моей работе.
Два дня прошли в тревожном ожидании. Но Иринино настроение немного улучшилось, и, придя с работы, она со смехом рассказала мне сегодняшний эпизод: у дверей офиса раздался звонок, и она пошла открывать. Там стоял молодой человек. Он сказал:
- Я Кон Эдисон.
- С добрым утром, мистер Кон Эдисон. Входите, пожалуйста.
- Я Кон Эдисон, - с некоторым удивлением и подчёркнуто повторил посетитель.
- Хорошо, мистер Кон Эдисон, я поняла, - ещё любезней ответила Ирина. - Входите, пожалуйста, мистер Эдисон.
Он посмотрел на неё, как на ненормальную, а она подумала: "Что такое странное с ним? Что он так на меня смотрит?"
Тут подошёл её доктор, и недоразумение разрешилось. Откуда было Ирине знать, что "Кон Эдисон" - это название фирмы, снабжающей Нью-Йорк электричеством и газом? Служащий фирмы пришёл сверять счётчики, а она приняла его за пациента. Мы ведь ешё не жили в квартире и не получали счетов от "Кон Эдисон".
Мы посмеялись, но настроение тревожного ожидания не проходило. Боже мой: сколько же мне пришлось ждать с того времени, как я подал заявление на выезд из России! Но теперь мне казалось, что наступил последний этап этих ожиданий. Ведь если я получу работу - мы выживем. А уж если мы выживем, то я добьюсь того, чтобы снова стать доктором.
Через два дня Ирина, придя с работы, звонила по телефону-автомату в вестибюле гостиницы, а я стоял за её спиной, затаив в ожидании дыхание.
- Добрый день, я жена доктора Голяховского. Могу я говорить с доктором Селиным? Он уехал?.. В отпуск?.. Надолго?.. Ах, на три недели… Он ничего не передавал вам для моего мужа?.. Нет?.. Может быть, вы знаете, встречался ли он вчера с администратором? А, он уехал ещё позавчера… - она повесила трубку.
Я стоял, как будто меня заморозили, мне даже трудно было сдвинуться с места. Рядом был, как обычно, Берл. Он спросил Ирину:
- Что-нибудь случилось?
У неё на глазах слёзы. Кусая губы, она объяснила Берлу, в чём было дело. Он сказал:
- Наверное, он плохой человек, этот доктор. Американцы тоже есть разные. Но ничего, найдётся какая-нибудь другая работа, помалу, помалу всё устроится. Это Америка.
Я слышал всё, как сквозь вату в ушах.
Ирина кричала, почти в истерике, когда мы вернулись в номер: