Оказалось - 101 по Фаренгейту (38,3 по Цельсию). Значит, всё-таки я болен. Простуда? Я не кашлял, не сморкался. Нет, это что-то другое. Что? Врачу всегда нелегко поставить диагноз самому себе. Сестра дала мне две таблетки жаропонижающего лекарства тайленол, и я пошёл в свою комнату.
Мне нравилось, как работали наши сёстры: толково, спокойно, исполнительно. А в тех тяжёлых условиях это было совсем не просто. Постоянно подвергаясь опасности, надо было умело выполнять назначения врачей. Раздавая лекарства, они должны были стоять над каждым больным, пока тот не проглотит таблетку.
- Иначе они выплёвывают таблетки и собирают их, - объяснили мне.
- Зачем?
- Они или продают каждую за доллар другим наркоманам, или разводят их без разбора в воде и потом сами вводят раствор себе в вену. Они считают, что все лекарства - это обезболивающие. А им только это и нужно.
Почти все сёстры были тоже чёрные и многие из тех мест, откуда и население района.
Но их внешность, их интеллект, их профессионализм и манера поведения не имели ничего общего с теми людьми. Среди них было немало хорошеньких, с живым выражением больших ярких глаз на фоне тёмной кожи, у многих красивые фигуры, просто приятно было любоваться ими. И они были приветливы и полны желания помогать начинающим докторам. Среди своих бывших соотечественников они выглядели, как редкие цветы среди пустыни.
Для меня многие из них были лучшими друзьями. В тот тяжёлый начальный период работы они помогали мне осваиваться в обстановке. Моя мама была когда-то давно медицинской сестрой, и я никогда этого не забывал. Для них я носил в кармане конфеты и раздавал им, они прозвали меня "конфетный человек" - Candyman.
Я был рад, что поменялся дежурством на субботу-воскресенье: предвкушал целых два дня отдыха и надеялся, что мне станет лучше. А в понедельник опять дежурство. Но зато сразу потом предстоял отпуск на целый месяц. Стояла зима, и мы с Ириной в первый раз за всё время собрались ехать кататься на лыжах в штат Вермонт, близко к границе с Канадой. По рассказам, там были хорошие лыжные места. А потом, на расслабленном отдыхе, я собирался докончить книгу. Как приятно думать о предстоящем отпуске, знают только те, кто сильно устаёт на работе…
Доктор Ганди, с которым я договорился обменяться дежурствами, позвонил рано утром:
- Слушай, Владимир, я посмотрел журнал назначений на субботу и воскресенье и увидел, что записано слишком много поступлений новых больных. Я решил с тобой не меняться дежурством.
Я опешил: ведь мы же договаривались заранее. И он знал, что в этом случае я должен дежурить четверо суток подряд. Так не поступают! Обычно мы не подводили друг друга, если договорились. Да и причина у него была странная: неизвестно, может, на следующие субботу-воскресенье будет ещё больше работы. Может, было за этим что-то другое? Но я понимал - раз он так поступил, просить и уговаривать его было бесполезно. Я повесил трубку и тут же позвонил Ирине. Она весело защебетала:
- Я уже жду тебя. Как ты себя чувствуешь?
Пугать её своей температурой я не хотел:
- Я в порядке, всё хорошо. Только ты не жди меня.
- Почему, что случилось?
- Понимаешь, тот доктор-индиец, он отказался поменяться со мной. Придётся дежурить ещё трое суток.
Что сказала Ирина в адрес того доктора, пожалуй, мне лучше не писать…
Дежурить четверо суток подряд, да ещё с непонятной температурой, было безумством, почти самоубийством. Ничего подобного я даже не слыхал. Но что мне было делать? Я подумал: не позвонить ли директору Лёрнеру или Рекене и попросить их уговорить кого-нибудь заменить меня? Но это было не принято и слишком сложно - такие ситуации резиденты должны улаживать сами. Я решил: ах, будь что будет!..
Четырехсуточное дежурство
Доктор Назариани, иранский еврей и шеф-резидент дежурной бригады, удивлённо воскликнул, увидев, что я остаюсь на следующее дежурство:
- Владимир, ты же поменялся с Ганди.
Я объяснил, тогда он отвёл меня в сторону:
- Владимир, никогда не доверяй индийцам, это самые хитрые люди, льстивые и коварные. Посмотри, какую мощную индийскую мафию они развили у нас в госпитале: аттендинги - индийцы, в резидентуру устраивают только своих - индийцев. Всё для индийцев. Этот Ганди не стал меняться с тобой, потому что ты русский. Уф!.. - закончил он с эмоциональным недоброжелательством.
В тот же день доктор Рамеш, индиец, тихо бормотал мне, когда мы были одни:
- Иранские евреи думают, что они умнее всех. Посмотри, Владимир, как многие из них занимают ключевые позиции в нашем госпитале: мафия иранских евреев! А на самом деле они ничего не стоят. Ты им не доверяй. Мы, из Индии, намного умней и честней.
Русский резидент из программы педиатрии, молодой, способный и жизнерадостный парень, отвёл меня в сторону и стал со смехом и возмущением жаловаться:
- Послушайте, вам не кажется, что мы с вами здесь как в сумасшедшем доме? Чёрт знает, что здесь делается! У нас орудует мафия врачей-гаитян, чтобы заработать самим и не дать никому другому. Вы даже себе не представляете, что они делают: они крадут пациентов у других докторов, не гаитян. Ведут себя, как пауки в банке: индийцев готовы съесть, а нас, русских евреев, просто презирают. Нет, это определённо сумасшедший дом. Вам не кажется?
Межнациональные недоверия и противоречия - качества врождённые, и они так же стары и естественны, как любовь и ненависть: любовь к своим, нелюбовь - к чужим. Я этого довольно насмотрелся в многонациональном Советском Союзе, где разные нации были насильственно объединены в одно государство, против их воли. Но сюда, в Америку, люди приехали но своей воле и жили здесь по своему выбору.
Объяснить бурлившую в нашем госпитале взаимную враждебность национальных групп можно спецификой всех госпиталей гетто - Innercity Hospitals: слишком много разных национальностей там искусственно спрессовались, а урождённые американцы были редки и незаметны. Мой недавний опыт работы в госпитале Святого Винсента, в Манхэттене, показывал, что хотя там тоже было немало иммигрантов, но они были в меньшинстве, а доминировали американцы. Поэтому там не было даже признаков межнациональной вражды.
Порассуждав на эту тему с моим русским коллегой, я отправился на обход.
- Доктор Владимир, как вы себя сегодня чувствуете? - встретила меня та же сестра.
Она опять дала мне термометр, температура была уже 39 градусов. Она заботливо дала мне таблетки тайленола и предложила:
- Доктор Владимир, вы идите к себе отдохнуть, а я всех предупрежу, чтобы зря вас не беспокоили.
И мне удалось поспать почти шесть часов подряд.
Потом меня вызвали на перевязку ног толстой гаитянки двадцати двух лет. У неё был тромбофлебит (воспаление вен) с язвами на местах, где она сама себе вкалывала наркотики грязными иглами. Пока я менял вонючие повязки, она настойчивым и громким голосом диктовала мне, какие обезболивающие и в каких дозах я должен ей назначить в истории болезни:
- Док, я на мстадоновой программе, док! - она показала мне пластмассовую карточку метадоновой программы с таким видом, будто это была золотая кредитная карточка Американ Экспресс. - Я должна получать четыре раза в день по десять миллиграмм, это всего сорок миллиграмм. Но этого мне недостаточно. Поэтому вы должны прописать мне двойную дозу каждые четыре часа, тогда это будет восемьдесят миллиграмм. Ещё мне надо принимать сильнодействующий тайленол номер три с кодеином, тоже каждые четыре часа. И ещё снотворные. Но одна таблетка далмана (снотворное) мне ничего не даёт, поэтому вы должны мне прописать по две таблетки.
По правде говоря, я поражался её фармакологическим познаниям и… её нахальству.
Это всё она наизусть выучила, получая лекарства от других докторов-гаитян. Закончив перевязку, я сказал, чтобы не вступать с ней в дискуссию:
- Ладно, я пропишу вам, что полагается.
Это была тактическая ошибка: наркоманка решила, что от меня можно получить всё, что она потребует, и всю вторую половину дня вызывала меня через дежурную сестру (другую) буквально каждый час. Биппер на моём поясе пищал, я звонил в отделение, сестра мне отвечала:
- Доктор Владимир, она опять требует вас, кричит и буянит.
Не являться на вызов было нельзя, и я приходил, но она только требовала увеличения наркотиков. После трёх моих отказов она, полуголая, выскочила из палаты, развалилась на полу в коридоре, закатила истерику и стала дёргаться в конвульсиях.
Я знал, что всё это притворство и игра, вызвал охранников и накричал на больную:
- Ты притворяешься, ничего у тебя нет! Если будешь требовать ещё, я отменю всё, что у тебя есть. Поняла? Так и запомни!
Услышав это, она сразу прекратила дёргаться, закатывать истерику и вызывать меня. С этим народом надо быть строгим, не потакать их требованиям. Иначе они привыкают, что их жалеют, и совсем распускаются. Но наши резиденты, особенно индийцы, часто их боялись и прописывали им всё.
Другой больной, тоже на метадоновой программе, стал просить меня увеличить дозы:
- Док, я человек, док! Я на метадоновой программе, док! Мне надо ещё, док!..
Я сразу строго сказал ему:
- Если ты ещё раз откроешь рот и будешь что-нибудь у меня просить, я сейчас же отменю тебе все лекарства!
Он удивлённо посмотрел на меня, словно не поверил, что ему могут говорить такое, накрылся с головой одеялом и затих.
Но на этом не кончилось: в той же палате 306 ночью подрались двое больных, и один у другого вырвал внутривенный катетер. В драку вступили другие. Сестра вызвала меня и охранников. Когда я пришёл, они уже связали нескольких.
Пришлось мне снова вводить в вену катетер тому больному. Успокаивать его мне помогал санитар-уборщик, тоже чёрный. Я всегда видел его со шваброй, вытирающим полы, и обращал внимание, что вот ведь, работает же этот человек нормально.
Тот, который вырвал катетер, связанный лежал на соседней кровати и вопил:
- Развяжите!.. Я человек!.. Развяжите!.. Я плачу за лечение, это всё на мои деньги!..
Санитар-уборщик сказал мне:
- Доктор, не верьте ему, я его знаю - ничего он не платит, он бездельник и бандит.
А тот всё кричал:
- Развяжите!.. Я человек, я человек!.. Я плачу налоги, я плачу за лечение!
Санитар подошёл к нему и закричал прямо в ухо:
- Кто - ты платишь? Да ты ни дня не работал за всю жизнь! Это я плачу за тебя и за таких, как ты, скотина! - Он обратился ко мне: - Доктор, мы с вами содержим этих бездельников за свой счёт, платя за их лечение, за их пособие, за всё. Я приехал в Америку из Тринидада и Тобаго двадцать лет назад и на следующий день пошёл работать в этот госпиталь. Я работаю здесь двадцать лет и скоро выйду на пенсию. И за работу Америка дала мне всё: я пятерым своим детям сумел дать образование в колледжах. А эти паразиты, - он тыкал в связанного, который замолк, - они только засоряют Америку, плодя подобных себе бездельников и бандитов. И всё за наш счёт!..
Сестра сочувственно кивала головой:
- Так, так… правильно он говорит: все они живут в Америке за наш счёт, мы за них платим налоги. Их бы не впускать в Америку, а их, наоборот, жалеют и привлекают на обеспеченное безделье. Я тоже своим трудом детей вырастила и обучила. И все стали в Америке людьми, все работают. А эти!.. - она плюнула в сторону крикуна.
Несмотря на плохое самочувствие, мне интересно было слушать, как свои же чёрные иммигранты, люди рабочие, относились к тем из них, кто были паразитами и составляли большинство. Иммигранты из Тринидада и Тобаго, двух островов у берегов Южной Америки, почти все отличались от других тем, что вели себя нормально и работали. Теперь здесь, передо мной, они высказывали наболевшее - в их душах жило человеческое достоинство.
А сестра обратилась ко мне:
- Доктор Владимир, помните того парня, на которого вы накричали, чтобы не просил больше наркотиков?
- Помню. Что, он опять просил об этом?
- Нет, наоборот - это так на него подействовало, что он теперь совсем тихий и даже говорит, что решил изменить свою прежнюю жизнь.
- Значит, иногда полезно быть строгим и накричать? - спросил я шутя.
- Конечно, полезно! Почаще бы надо с ними строго разговаривать, чтобы поняли. Я же говорю, этих бездельников только привлекают тем, что жалеют их или боятся. А их надо воспитывать строгостью.
Дремавшая всё время на стуле толстая чёрная санитарка вяло полуоткрыла глаза и посмотрела на меня с интересом:
- Док, а вы откуда?
- Из России. А вы?
- Я из Ямайки. Вы скучаете по своей стране?
- Нет, мне нравится жить в Америке.
Она вздохнула:
- А я ненавижу эту страну, ненавижу жить здесь!
- Да? Почему же вы не уедете обратно в Ямайку?
Тут её глаза полностью расширились в большом изумлении:
- Вы что - с ума сошли, доктор? (Arc you crasy?) - воскликнула она. - Да вы знаете, какая у меня здесь квартира! - я живу в доме, который оставили выехавшие евреи, у меня настоящая восьмикомнатная еврейская квартира! У нас два автомобиля, два холодильника, два телевизора, стиральная машина и посудомоечная машина. С чего это я всё брошу и от этого богатства поеду обратно, а?
Было уже 4 часа утра, и от усталости и плохого самочувствия у меня кружилась голова. Я не стал обсуждать с той санитаркой её нелюбовь к Америке, но подумал, что мне пока досталось меньше, чем ей, но никогда, ни при каких обстоятельствах я не скажу, что ненавижу эту страну. Я Америку любил. Только она пока не отвечала мне взаимностью.
Я пошёл в свою комнату и по дороге, в туалете, увидел, что моя моча была тёмно-жёлтого цвета. Сначала я подумал, что у меня потемнело в глазах от усталости. Но нет - действительно моча была тёмная. Ого, это похоже на гепатит! Я всмотрелся в цвет белков глаз в зеркале - пока не жёлтые. Значит, вот она отчего, моя слабость. Надо сделать анализ на функцию печени, но это можно будет лишь через день - в понедельник.
Уже засыпая, я вспомнил, что говорила мне та санитарка из Ямайки. И мне представились стаи диких уток, которых я вижу зимующими на прудах Центрального парка в Нью-Йорке. Вопреки естественным законам миграции перелётных птиц, они никуда не улетают на зиму: здесь им дают много корма, и они не стремятся на юг. Хотя, если их спросить, то, может быть, они ответят, что не любят Америку и южные страны им нравятся больше, чем Нью-Йорк, как и ей тоже. Но я - не утка и не та санитарка: я Америку люблю… И тут я заснул.
Третий день дежурства. Это был самый мучительный день: подготовка больных к операциям на завтра, перевязки, записи, вливания. Днём поступил больной с одиннадцатью огнестрельными ранениями - только на настоящей войне или у нас в Бруклине могло быть такое. Он потерял около трёх литров крови, почти половину, и был в глубоком шоке. Тут надо включаться в работу всей дежурной бригаде. Меня как младшего поставили на интенсивное переливание крови и вызвали дежурного аттендинга - для операции. Когда приехал аттендинг, меня, опять как младшего, поставили вторым ассистентом на операцию. Четыре часа я растягивал раны крючками, стоя в напряжённом положении. У меня застыла спина и занемели руки, а мне всё время говорили:
- Растягивай, Владимир, растягивай сильней!
Когда мы закончили, я сидел в бессилии и думал: "Нет, это уже не для меня. Зачем мне это? Когда я был молодой и начинал, то в этом был смысл - продолжение. Теперь продолжения не будет, ясно, что мне не придётся заниматься ортопедией. А быть начинающим общим хирургом я не хочу, да и не смогу. Зачем мне такие испытания?.."
Однако долго думать не пришлось: запищал биппер на моём поясе, и меня вызвали в неотложную. Там на каталке лежал чёрный паренёк лет 13–14, в голове у него торчал осколок бутылочного стекла. Сопровождавший полицейский объяснил:
- Это его ударил пьяный старший брат, дома. Их в семье одиннадцать братьев, от 10 до 23 лет. Вот они, почти все тут, а это мамаша ихняя.
Рядом сидела женщина, на вид не менее 200 килограммов. Она с безразличным видом жевала что-то, громко чавкая; никакого выражения на лице, только тяжёлое дыхание or ожирения - полное впечатление свиноматки, да и только.
Осторожно ощупав ткани вокруг торчавшего осколка, я убедился, что он лежал довольно поверхностно, и вытянул его из раны. Но разбить бутылку о голову - это надо сильно ударить: рентгеновские снимки показали перелом черепа. Нужно сразу делать трепанацию черепа: просверлить его и открыть место перелома, чтобы предупредить отёк мозга и остановить внутричерепное кровотечение. Но современная техника позволяет сначала сделать специальное обследование - компьютерную томографию, увидеть, нет ли скопления крови под костью и сдавления мозга в том месте. Если нет, то можно ждать с трепанацией. У нас в госпитале такого сложного аппарата не было, он для нас слишком дорог. Надо было везти больного в соседний большой госпиталь, а потом привезти обратно. Это полагалось делать в сопровождении врача, и как младшего меня отрядили в ту поездку.
Сначала мне предстояло объяснить матери-свиноматке, - что и для чего мы делаем, и взять у неё письменное согласие. Я стал объяснять, она тупо смотрела в мою сторону, а все братья вплотную притиснулись, влезая чуть ли не в рот мне:
- Вашему сыну надо делать большую и опасную операцию на черепе, - она смотрела без тени выражения и не переставая громко чавкать. - Но можно избежать операции, если сделать специальное исследование в соседнем госпитале, потому что у нас нет такого аппарата. Мы его туда повезём; если вы согласны, то подпишите эту форму, - я подсунул ей лист.
Выражения на лице никакого. Братья выхватили бумагу и стали заинтересованно в неё смотреть, как дикари.
- Док, а он по дороге умрёт, док? - спросил один.
- Я поеду с ним и буду всё время рядом.
Мать-свиноматка так же без выражения подписала.
Ещё час ушёл на переговоры с тем госпиталем и с машиной скорой помощи для транспортировки туда и обратно. У больного не было никакой страховки, и это осложняло дело. Как ребёнку неимущей ему выписали временную страховку.
Когда стали садиться в машину, все братья вскочили в кабину первыми. Пришлось их уговаривать, чтобы вылезли. Остались двое. За ними еле взгромоздилась туша-мать. Для меня оставалась щель у двери. Пока мы ехали, мать всё время сдвигало в мою сторону, и на меня слоями ложились её мягкие и потные жиры: груди, живот, бёдра - груди, живот, бёдра… Я вжимался в стенку.
На процедуру и поездку туда и обратно ушёл весь вечер, я не ел и не отдыхал. А она, как только мы туда приехали, послала сыновей купить сандвичи и шоколад, и все они жевали не переставая. Компьютерная томограмма показала, что внутричерепного кровоизлияния не было.
В понедельник утром я пошёл в госпитальный офис, где лечили сотрудников. Через приоткрытую дверь я увидел, что там сидел знакомый мне доктор-гаитянин и от нечего делать читал вчерашнюю газету. Но всё равно мне пришлось долго ждать - секретарша кому-то рассказывала по телефону, что вчера она была в гостях. Обсудив все детали вечеринки, она наконец обратила внимание на меня, зарегистрировала и пропустила к доктору. Он глянул поверх газеты:
- Хэлло, садись. Что нового? - и опять уставился во вчерашние новости.
- Что-то со мной происходит: слабость, потею, голова кружится.
Он, не отрываясь от газеты: