* * *
Чтобы закончить необычайное произведение, Пушкину понадобился год. Мусоргский писал свою оперу особым образом: сочинял, держа в голове, играл знакомым, словно "обкатывая" все нюансы, потом записывал клавир. К оркестровке приступит позже.
Горячность, с какою Мусоргский принялся за дело, была небывалой. Жизнь словно разделилась на две: жизнь внешняя - и творчество. Работа кипела. Жизнь словно летела. И общий очерк оперы быстро наливался музыкальной "плотью". Начал он воплощать свой замысел в конце октября. 4 ноября он уже закончит клавир первой картины первой части. 14-го - вторую картину, то есть уже всю часть. После этого можно было чуть отдохнуть, и на следующий день - Мусоргский у Даргомыжского, где исполнялся "Каменный гость". Мусорянин взял на себя партии Лепорелло и дона Карлоса, как всегда, был неподражаем. 17-го - он на дне рождения доброй Людмилы Ивановны Шестаковой. С радостью узнал, что Римлянин не отстает - закончил партитуру хора из III действия "Псковитянки". Сразу две оперы на исторические сюжеты писались не случайно: само время дышало интересом к истории и русскому прошлому.
Пятого декабря Мусоргским закончена сцена в келье Чудова монастыря, первая картина второй части оперы. Далее ждала "Корчма на литовской границе".
Там, где нужна была ровная речь, Мусоргскому не с руки менять классический подлинник. А "корчма" и у Пушкина полнится затейным "народным языком". Композитор разве что изменил вес каждого из пушкинских бродяг, беглых монахов. Варлаама стало "больше", Мисаила - чуть "меньше". На одном эпизоде композитор застрял.
Варлаам, бродяга в рясе, должен был запеть. Мусоргский чувствовал, что это должен быть особый номер. Пушкин не дал текста. Обошелся лишь указанием: "Монахи пьют; Варлаам затягивает песню: Как во городе было во Казани".
Можно было бы вставить эту народную песню, если б вписалась она в его драматургию. Но всего нужнее был текст. А как сыскать его? Где?
Стасов выручил. Выкопал-таки нужные слова в "Древних русских стихотворениях", сборнике Худякова. 9 декабря, на концерте РМО в зале Дворянского собрания, где за дирижерским пультом стоял Балакирев, и вручил текст долгожданной песни Мусоргскому.
Композитор, похоже, и не знал, что Пушкин имел в виду совсем другую песню. Но радовался как ребенок. И, конечно, не тем словам, которые читал. А тому, что сюжет песни к опере подходил идеально. А текст - что текст! Над текстом можно было и поработать.
Песня из сборника называлась "Про Казань". Перечитывая листок, поднесенный Стасовым, он не торопился помещать его в свою книгу с либретто.
Уж вы люди ли, вы люди стародавние!
Молодые молодцы, послушайте,
Еще я вам расскажу про царевый про поход,
Про грозна царя Ивана Васильевича.
Столь эпический зачин никак не подходил для его драмы. Варлаам опорожнил кружку с вином, кровь в жилах закипела, он и загорланил… Тут и музыка должна была ходить ходуном. Остальную часть песни вписал в свою "пушкинскую книгу", чувствуя: многое надо править.
Сюжет был хорош. "Разгульный". Слова?.. Модест Петрович тронул текст в одном месте, вписал кое-что в другом. Большая часть текста сохранилась, но всё вместе изменилось до неузнаваемости. Начал с пушкинских слов: "Как во городе было, во Казани". Далее - полетело свое: "Грозный царь пировал да веселился". И сразу песня так и заходила, вместе с разухабистой своей темой, слова словно сами выпрыгивали из этой музыки:
Он татарей бил нещадно,
Чтоб им было неповадно
Вдоль по Руси гулять.
Далее пригодился худяковский текст, он только ритмически иначе "заплясал", да и словечки капельку пришлось подправить:
Царь подходом подходил да под Казань-городок;
Он подкопы подкопал, да под Казанку под реку…
Песня из сборника тяготела к эпике: "Что и тут-то наш грозен царь прикручинился, он повесил буйну голову на правое плечо, утупил он ясны очи во сыру мать-землю…" Всё это нужно было взвинтить, чтобы сначала как бы "пригасло" -
Грозный царь-от закручинился,
Он повесил головушку на правое плечо…
А потом ходуном заходило:
Уж как стал царь пушкарей сзывать,
Пушкарей все зажигальщиков,
Зажига-а-альщиков!
И далее всё нужно было взболтать: "Воску ярого свеча затеплилася…"? Нет - "задымилася". Бочка "загорелася"? - Нет, "закружилася". Он и сам не подозревал, какую - вторя музыке - дивную литературную работу совершил. Тут всё движется как живое. И скоморошина какая-то есть в этом разгуле: и жестоко, да и смешно, ведь не "взорвалась" и даже не "грохнула", но - с усмешечкой - "хлопнула". Так и вылепилось историческое предание пополам с карикатурой:
Задымилася свечка воску ярова,
Подходил молодой пушкарь-от к бочечке.
А и с порохом-то бочка закружилася.
Ой, по подкопам покатилася,
Да и хлопнула.
В финале он сочинял слова, словно бежал за музыкой. Тут из худяковского текста сгодилось только числительное:
Завопили, загалдели зли татарове,
Благим матом заливалися.
Полегло татаровей тьма тьмущая,
Полегло их сорок тысячей да три тысячи.
Так-то во городе было во Казани…
Да, не тягучая песня "Про Казань". А разудалая, разгульная песня Варлаама. В оставшейся части сцены можно было не терзаться с текстом, Пушкин сам выводил. Только вот в сцене с приставами живую разорванность речи подчеркнуть…
Сцена так ему нравилась, что в декабре на одном из вечеров - не то у Пургольдов, не то у Даргомыжского, не то у Шестаковой - решился ее показать даже не совсем завершенную. Даргомыжский, услышав начало рождаемой оперы, когда народ, понуждаемый плетками, падает на колени и голосит, упрашивая Бориса взойти на престол, а затем "Корчму" - был в восхищении. И - совсем уже ослабший - не мог не выразить своего чувства: "Мусорянин идет еще дальше меня!"
* * *
"Борис" рождался невероятно быстро. За два месяца с небольшим - часть октября, ноябрь и декабрь - сочинена была уже половина оперы! Стасов, всегда готовый подтолкнуть своих нерадивых подопечных к работе, тут сразу почувствовал, какая сила ожила в Мусоргском. Еще 11 ноября, когда только-только была закончена первая сцена, у него в письме к Корсиньке сквозь рассуждения о возможном вечере у Пургольдов проскочит: "Мусорянина, разумеется, никакими пряниками не вытянешь из берлоги".
Кажется, когда Мусоргский писал своего "Бориса", другой жизни почти не существовало. Он не отвлекался ни на что. Лишь одно сочинение все-таки зазвучало в его душе вместе с "Борисом": в конце 1868 года он оркеструет свой романс четырехлетней давности "Ночь". Стихотворение Пушкина пронизано и тихою грустью, и трепетом возможного счастья, и предвкушением радости.
Мой голос для тебя и ласковый и томный
Тревожит позднее молчанье ночи темной.
Близ ложа моего печальная свеча
Горит; мои стихи, сливаясь и журча,
Текут, ручьи любви; текут полны тобою.
Во тьме твои глаза блистают предо мною,
Мне улыбаются - и звуки слышу я;
Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя!..
То ли воспоминание. То ли игра воображения. И та взволнованность, которую после будешь вспоминать с благодарностью за пережитое.
В романсе - в окончательной его редакции - певучий пушкинский стих превращается в сбивчивую, взволнованную речь Мусоргского. Стихи ломаются, становятся полупоэзией-полупрозой. Еще точнее - драмой:
"Твой образ ласковый так полн очарованья, так манит к себе, так обольщает, тревожа сон мой тихий в час полночи безмолвной… И мнится, шепчешь ты. Твои слова, сливаясь и журча чистой струйкой надо мною, в ночной тиши играют, полны любви, полны отрады, полны все силы чар волшебной неги и забвенья. Во тьме ночной, в полночный час твои глаза блистают предо мной. Мне… мне улыбаются, и звуки, звуки слышу я: мой друг, мой нежный друг! люблю тебя, твоя, твоя".
Конечно, рядом с пушкинской лирикой это - лишь бледное ее подобие, как прозаический перевод с неизвестного подлинника, "подстрочник". Но музыка начинается с мягкого тремоло, с этого дрожания звука, в котором запечатлелось и струение лунного света, и душевное томление. В романсе живет ночная тишина, нервное ожидание, здесь ощутимо прерывистое дыхание в предчувствии встречи. У Пушкина - поэт наедине со своим воображением и перед листом бумаги. У Мусоргского - не то состояние счастливой полудремы, не то пробуждение в момент свидания: "Твои глаза блистают предо мной…"
Романс, сочиненный еще в 1864-м, окутанный теплыми звуками оркестра в декабре 1868-го, во всех четырех редакциях посвящен женщине, о которой, кроме ее имени, не известно почти ничего. Только в Публичной библиотеке, спустя более столетия, отыщется почти случайная ее записка на бумаге с фамильным гербом, отправленная 4 марта 1864 года Балакиреву:
"Надеясь на вашу любезность, Милий Алексеевич, прошу известить меня, когда и где будет генеральная репетиция концерта в пользу вашей школы - чем много утешите Надежду Опочинину".
…Одна из самых непроницаемых тайн души композитора. С какой редкой постоянностью образ женщины, что была много старше его, чье изображение затерялось в истории, чей облик не запечатлел ни один литератор, ни один мемуарист - встает в его посвящениях.
Первое октября 1859-го. Ему - двадцать, ей - тридцать восемь. "Impromptu passionné", то есть - "Страстный экспромт". Пьеса для фортепиано. Посвящена - Надежде Петровне Опочининой. 15 августа 1863-го. Романс "Но если бы с тобою я встретиться могла…". Посвящен - Надежде Петровне Опочининой. В словах Василия Курочкина можно прочитать намек на какую-то биографическую подробность:
Расстались гордо мы; ни словом, ни слезою
Я грусти признака тебе не подала.
Мы разошлись на век. Но если бы с тобою
Я встретиться могла!..
Но, может быть, и не было этого сюжета в жизни Надежды Петровны? Может быть, это Мусоргский хочет ей сказать о своем?
Год 1864-й - первая редакция романса "Ночь", где слова - ближе к пушкинским. Подзаголовок - "Фантазия". Тогда же появилась и вторая редакция, со сбивчивой речью. "Она" - приблизилась к композитору. 26 июля 1865-го - милая фортепианная пьеска "Шалунья" на тему ныне никому не известного Л. Гейдена. В 1866-м - романс "Желание". Ему - двадцать семь, ей - сорок пять. Дата на одном из вариантов выдает душевное смятение: "С 15-го на 16-е апреля 1866 г. Питер, (2-й час ночи)". Еще большее признание - в посвящении: "Надежде Петровне Опочининой. В память ее суда надо мной". Слова Гейне, перевод Михайлова. В последней строке знакомый в переделках Мусоргского "прозаический" перебой ритма, - как спазм, когда перехватывает дыхание. И через эти чужие слова опять сказано нечто сокровенное:
Хотел бы в единое слово
Я слить мою грусть и печаль
И бросить то слово на ветер,
Чтоб ветер унёс его вдаль…И пусть бы то слово печали
По ветру к тебе донеслось,
И пусть бы всегда и повсюду
Оно к тебе в сердце лилось;И если усталые очи
Сомкнулись под грёзой ночной,
О, пусть бы то слово печали
Звучало во сне… во сне над тобой.
Слова душевного прощания? Или только мучительного смятения?
"Стрекотунью-белобоку", эту "шутку" 1867 года, где он соединил два пушкинских произведения, перемежая заглавное стихотворение с другим - "Колокольчики звенят", посвятит не только ей, но и брату ее, Александру Петровичу. Показал во время музицирования, и они пришли в восторг от его чудачества? "Классик", написанный в том же в 1867-м, накануне нового года, посвящен только ей. Сатира понравилась Надежде Петровне своей необычностью?
Вопросы, вопросы, нескончаемые вопросы. Жизнь его сердца едва различима сквозь пелену времен и сроков. И все же его сочинения, - посвященные ли Надежде Петровне, связанные ли с ней, - всего более могут рассказать об этой женщине. И о нем. И о его постоянстве.
1868-й. Романс "Ночь" одет в звуки оркестра. Кем же она была для него, Надежда Петровна Опочинина? Разница в восемнадцать лет - слишком большая разница. И все же…
После ее кончины, в незаконченном "Надгробном письме", Мусоргский в отчаянии произнесет несколько фраз, за которыми лишь отблеск каких-то житейских эпизодов: "Вы вовремя порвали "с блеском света" связь привычки, расстались с ним без гнева; и думой неустанной познали жизнь иную, - жизнь мысли для труда святого". Что за история проглядывает за этими строчками? Был успех в свете? И следом - разочарование?
Женщина с особенной судьбой. Уйти в себя, жить собственной духовной жизнью… "О, если бы могли постигнуть Вашу душу!" - Это возглас Мусоргского из 1874-го, еще под свежим впечатлением от тягостных похорон, когда стоял он у свежей могилы. Но душу ее знали очень немногие. И Модест Петрович - один из этих немногих. "О, если б Вам внимали в беседе, в жарком споре…" - значит, были эти беседы, о которых не известно почти ничего. Были и споры. И - та горячность, с которой он уходил в них, и которая прочитывается за этими возгласами.
Только лишь любила музыку и ценила новых русских композиторов? С особым трепетом ловила звуки, созданные именно Мусоргским?.. "В память ее суда надо мной…"
Многое из посвященного можно объяснить стечением обстоятельств: исполнил только что сочиненную вещь - и Надежде Петровне она "приглянулась". Но никакой иной женщине он не посвятил столько произведений. Да и кому посвятил больше? Разве что Стасову. Но это уже не просто старый товарищ, соратник, зачастую - и необходимый помощник, и двигатель, который побуждает к действию.
А в посвящения Опочининой часто вплетаются странные, непринятые в обычных посвящениях пояснения.
"Страстный экспромт". Приписка - "Воспоминание о Бельтове и Любе". Значит - читали вместе Герцена, роман "Кто виноват?". Или - говорили о нем. И разговор этот был столь значителен для юного еще Модеста Петровича, что он, под впечатлением этого общения, пишет свою фортепианную пьесу.
"Кто виноват?" - роман редкой печали. Люба, дочь помещика и крестьянки, воспитывается в господском доме, постоянно чувствуя двусмысленность своего положения. Ей объясняется в любви учитель ее законнорожденного брата, Дмитрий Яковлевич Круциферский, и она, уверенная в своем ответном чувстве, вырывается из-под опеки отца и мачехи.
Семья живет спокойно и счастливо. Жить "устроенно", воспитывать сына - что еще нужно для женского счастья? Но однажды друг семьи, доктор Крупов, знакомит Круциферских со своим знакомым, Владимиром Бельтовым, недавно объявившимся в здешних краях. Человек особой породы, словно бы предназначенный для большого дела, он не находит себе места в нынешней жизни.
Когда Печорин у Лермонтова произносил знаменитую фразу: "Верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные", - он говорил, в сущности, не только о себе, но о целом поколении. Бельтов - из тех же "лишних людей". И вот - встречается на его пути женщина, без которой становится бессмысленной жизнь. И ее тянет к нему, потому что ведь и она - натура волевая и сильная. Ее жизнь, быть может, тоже предназначена была не для тихого семейного счастья.
И - рассыпается всё. По городу ползет грязная сплетня. Любовь Алексеевна тяжело болеет. Разгневанный Крупов требует от Бельтова, чтобы он уехал из города. Владимир уезжает к матери, потом - неизвестно куда. Добрый и слабый духом Дмитрий Яковлевич пьет. Он уверен, что не может дать счастья любимой женщине. Любовь Алексеевна с трудом пережила тяжелую болезнь маленького сына. Вскоре в городе появляется мать Бельтова. Она ухаживает за больной женщиной, которая любила его Владимира. Теперь они вместе говорят о нем…
"Воспоминания о Бельтове и Любе" - это воспоминание о пережитом? О той преграде, которая легла между Мусоргским и Надеждой Петровной? И что было этой преградой? Ее возраст? Иная причина? В душе ее - при взгляде на Модеста Петровича - боролись чувство материнские с чувствами совсем иными?
"Страстный экспромт". Название заставляет ждать музыки бурной, патетичной. Но всего более "Страстный экспромт" удивляет своим тихим, просветленным мажором. Да, в средней части музыка обретает черты драматические. Но и это - сдержанные волнения. Они пробуждаются в душе, но словно пришли из воспоминаний: всё, что было, - осталось в прошлом. "Страсть" в экспромте - подлинная, но - сдержанная. В первых тактах ее различит только очень чуткий слух. Главным образом, здесь запечатлелось просветление, та благодарность миру или Создателю за саму встречу, за пережитое.
Грустную историю, рассказанную Герценом в романе "Кто виноват?", можно прочитать и под знаком вынесенного в заглавие вопроса: кто виноват в развале доброй семьи? "Лишний человек" с его презрением к общественному мнению или сплетня, воплотившая это мнение? Но можно прочитать и как печальную повесть совсем о другом: жизнь часто складывается против человеческого счастья. Два человека любят друг друга, но между ними - жестокое препятствие: страдания другого человека, осуждение друга, общепринятая мораль.
Надежда Петровна Опочинина и молоденький еще Модест Петрович Мусоргский. Здесь тоже была преграда, всё то же общественное мнение… "В память ее суда надо мной"… Что за оговорка? Как будто препятствие в какое-то мгновение перестало ощущаться, но потом - пришло "отрезвление" и укор со стороны той, что все-таки была старше?
И как понимать признание, оброненное однажды Мусоргским в письме к Стасову, мимоходом: "Если сильная, пылкая и любимая женщина сжимает крепко в своих объятиях любимого ею человека, то, хотя и сознается насилие, но из объятий не хочется вырваться, п. ч. это насилие - "через край блаженство", п. ч. от этого насилия "пышет полымем кровь молодецкая". Сравнения не стыжусь: как ни вертись и ни кокетничай с правдой, - тот, кто испытал любовь во всей ее свободе и силе, тот жил и помнит, что прекрасно жил, и не бросит тенью на былое блаженство".
Несомненно - воспоминание о чем-то пережитом, с той болью счастья, даже с тем ужасом возможного, пусть даже короткого счастья, когда забываешь о "мнении людском" и потом памятью возвращаешься к этим мгновениям как самым светлым минутам - часам? дням? годам? - своей жизни.
Женские образы, особо близкие сердцу Мусоргского, - бабушка, няня, Людмила Ивановна Шестакова, чуть позже - певица Анна Яковлевна Петрова-Воробьева… И все - старенькие, словно пришедшие совсем из иных времен. Две женщины - до боли дорогие: мать и Надежда Петровна Опочинина. И рядом с ее именем столько посвящений…
Но только ли в этих произведениях отразился ее лик? Есть среди образов, созданных композитором, особенно ему дорогой, именно - до боли… Раскольница Марфа в музыкальной драме "Хованщина". Он еще придет к нему. И эта опера будет писаться много долее, нежели "Борис". Быть может, и потому, что слишком дорога была Мусоргскому его героиня?