Нью-Йорк, 1959 год
И здесь случился курьез. Хрущеву предстояло провести в Нью-Йорке две ночи. Запланирован был полный набор мероприятий: завтраки, обеды, посещение Генеральной Ассамблеи ООН, выступление там и прочее.
Поселили нас в знаменитой гостинице "Уолдорф-Астория". Это огромный отель, занимающий в центре Манхэттена целый квартал. Над ним возвышаются две башни. В одной из башен находились президентские апартаменты, кажется на тридцать пятом этаже. Их и предоставили Хрущеву. По случаю "большого наплыва" русских заработали сразу все восемь лифтов. Мы зашли в одну из кабин. Лифтер нажал кнопку, и лифт стал быстро набирать скорость. Хрущев с интересом оглядывался, рассматривая кнопочки, зеркала, золоченые завитушки на потолке. Вдруг где-то в районе тридцатого этажа лифт остановился. На лицах лифтера, главного администратора гостиницы, американских, да и наших, охранников отразился ужас. А Хрущев улыбается.
- Ну что, - спрашивает, - сломался лифт? Вот вам и хваленая американская техника! Значит, и у вас так бывает?
Администратор бормочет слова извинения, судорожно звонит по телефону… А лифт ни туда ни сюда. Лифтер пытается открыть дверь, нервничает, а Хрущев продолжает веселиться. И при этом успокаивает главного администратора:
- Это же техника, она всегда подвести может.
Прошло минут десять. Наконец лифт медленно подтянули до очередного этажа. Мы покинули его и пошли по лестнице вверх.
Хрущев был доволен, потом на протяжении всей поездки вспоминал этот случай: у них тоже бывает…
Нью-Йорк задал тон дальнейшему пребыванию в Америке. Члены делегации почувствовали себя свободнее, вольготнее, чем в официальном Вашингтоне. Хрущев же оставался в прежнем своем образе. Охотно выступал везде, куда его приглашали, не упускал случая рассказать об успехах СССР. Доставал из кармана текст речи, раскладывал листки перед собой, но потом не заглядывал в них, говорил "от себя". Речь была свободной, иногда грубоватой - американцам нравилась такая манера общения.
Дело в том, что американцам не мог не нравиться Хрущев. Я говорю о простых людях, у которых Хрущев каждый день появлялся дома на телевизионном экране, людях, не разбирающихся в тонкостях дипломатической игры и сложных рассуждениях о мировых проблемах. Но зато они очень хорошо воспринимали прямой, обращенный к ним, разговор, если угодно - уговор, какую-то непосредственную, очень простецкую, доходчивую аргументацию. Чем и был, кстати, силен Хрущев и что было в характере тогдашнего нашего лидера. Американцы затаив дыхание прислушивались к каждому его слову, для них это было нечто вроде завлекательного телевизионного шоу, нечто вроде футбольного матча, когда каждую секунду не знаешь, чего ожидать в следующую. Отсюда и растущая популярность. Тем более что, восхваляя советскую систему, он тогда не выступал с какими-то прямыми осуждениями американского образа жизни. Говорил, что каждый должен выбирать сам: "вам, американцам, нравится бифштекс, а нам, русским, - борщ". И такая манера разговора импонировала им.
За столом с "акулами"
Запомнился вечерний обед в Экономическом клубе. Он проходил в большом бальном зале "Уолдорф-Астории" - одном из самых больших залов подобного рода в Нью-Йорке тех лет. Как принято на таких обедах, на возвышении сидели главные гости, остальные - за столиками, расположенными ниже. Перед каждым приглашенным рядом с меню лежал список гостей. Читался он, как справочник "Кто есть кто в американском бизнесе". Это были руководители крупнейших промышленных корпораций, банков, видные финансисты и экономисты. Если посчитать совокупный капитал, принадлежащий им, то уж наверняка он бы на несколько порядков превысил весь американский бюджет.
Гости занимали свои места. Хрущев, перед тем как войти в зал, а он, будучи почетным гостем, должен был это сделать последним, сказал мне, что, пожалуй, стоило бы заглянуть в туалет. Дело обычное. Мы вошли в сияющий белизной, сверкающий зеркалами туалет. Затем, уже покидая это великолепие, он помыл руки и с интересом посмотрел на полотенца. Они лежали на столике двумя высокими стопками, вперемежку - белого и красного цвета. Спросил:
- А что означают эти цвета?
Я ответил, что, скорее всего, - ничего, просто для красоты. Он хмыкнул:
- Угу, придумали. Ну что ж, мы, коммунисты, возьмем красное. - И, приподняв лежащее сверху белое полотенце, вытащил из-под него красное и вытер руки. Потом повернулся ко мне:
- Виктор, ты представляешь себе, в каком обществе мы сегодня находимся? Ведь приедем домой, а нас Шверник из партии погонит. Это же сплошные капиталисты! Акулы!
Но куда денешься - пришлось сидеть за одним столом с "акулами". К слову, Николай Шверник для советских коммунистов был, пожалуй, пострашнее любой акулы, поскольку занимал в ЦК пост председателя Комиссии партконтроля.
После выступления специального представителя Эйзенхауэра - Генри Кэббота Лоджа, который сопровождал Хрущева во время поездки, Никита Сергеевич, верный себе, пошел в атаку и на Лоджа, и на всю американскую систему. Говорил, например, о том, что миллионы американцев владеют акциями, а вот нашим людям в них нет нужды, так как они без всяких акций имеют все блага.
Примечательно, что сегодня у подавляющей части нашего населения акции так и не появились, зато большинство благ исчезло.
Начались вопросы. Некоторые из них касались ограничения демократии в СССР. Спрашивали, почему глушат "Голос Америки". Этот вопрос, надо сказать, повторялся и на других встречах. Никита Сергеевич отвечал, что не их, американцев, это дело. Советский народ сам решает, что ему слушать. А когда ему говорили: тогда пусть народ выключает приемники, зачем глушить, Хрущев все равно твердил свое: мол, народ учить не надо - выключать или не выключать, - он сам все знает.
"Театр абсурда"
На следующий день Хрущев выступал в ООН на сессии Генеральной Ассамблеи.
В те времена Советский Союз на каждой сессии выступал с очередной инициативой, в нашем дипломатическом обиходе именуемой "главный вопрос". Здесь сказывался в первую очередь конфронтационный подход тех лет: если Восток говорил - "да", то Запад автоматически отвечал - "нет". И наоборот: если США выдвигали какие-либо инициативы, то СССР сразу же их отвергал. Конечно, при поддержке своих союзников. Поэтому в те годы не приходилось ожидать, что в ООН можно о чем-то полезном договориться, и ценность этой организации для Советского Союза определялась прежде всего пропагандистскими возможностями, которые предоставляла трибуна Генассамблеи. Столь же пропагандистские цели преследовали и США со своими союзниками.
Выдвигаемые нами каждый год инициативы звучали громко, но производили впечатление лишь на не искушенных во внешней политике людей. Вот и на этот раз к визиту Хрущева был разработан "главный вопрос". Он представлял собой грандиозную программу "всеобщего и полного разоружения".
Коротко суть программы: за четыре года осуществить всеобщее и полное разоружение государств, уничтожить все виды вооружений, включая ядерное оружие и ракеты, распустить все вооруженные силы, упразднить военные министерства и генеральные штабы, в распоряжении государств оставить лишь небольшие контингенты полиции (милиции), предназначенные для охраны внутреннего порядка и безопасности граждан и вооруженные лишь легким стрелковым оружием.
Полагаю, нет нужды сегодня комментировать всю абсурдность и несбыточность этой "великой" инициативы. А ведь тогда наша программа всеобщего и полного разоружения на многие годы стала краеугольным камнем советской внешней политики.
Хрущев выступал перед огромной аудиторией. Помнится, в зале яблоку негде было упасть. Места, отведенные делегатам, почетным гостям, журналистам, и оба балкона, предназначенные для посетителей, были заполнены.
После выступления Хрущева делегаты вежливо поаплодировали. А вот наши пропагандисты потом вовсю раздували тезис о том, что такой яркой, незабываемой исторической речи не было за всю историю Организации Объединенных Наций.
Ошарашенным американцам не оставалось ничего иного, как немедленно засесть за работу и через некоторое время противопоставить нашей затее столь же нереальную собственную программу.
Много лет спустя мы с американскими коллегами, пережившими то время, при встречах искренне смеялись, вспоминая тот "театр абсурда"…
На "фабрике грез"
После Нью-Йорка - перелет на другое побережье США. С Атлантического океана - на Тихий. Несколько часов полета на замечательном самолете "Боинг-707" - и мы уже в Лос-Анджелесе. Это - совершенно другая Америка. Мы оказались как будто в другой стране. Иной климат, на улицах - пальмы, иной темп жизни. И главное - здесь Голливуд, знаменитая "фабрика грез". Сразу после прилета американцы, как и было запланировано, повезли Никиту Сергеевича именно туда.
Студия "XX век Фокс" принимала высокого гостя. Она раскинулась на огромной территории. Многочисленные большие павильоны, декорации, оставшиеся от прошлых съемок. В штаб-квартире студии - в большом зале для приемов - состоялся официальный завтрак в честь советского лидера.
Хозяином студии в то время был знаменитый Спирос Скурас, грек по происхождению. По американскому определению он был человеком, который сделал себя сам, из бедного эмигранта превратившись в одного из самых богатых людей Голливуда. Правда, как это часто там бывает, через несколько лет он вылетит из обоймы. Дела пойдут все хуже и хуже, кассовых картин студия будет выпускать из года в год все меньше, и Спироса Скуроса отправят на покой. Но в тот, хрущевский, период он был на коне.
Я сидел на возвышении рядом с Хрущевым и смотрел в зал. Глаза мои разбегались: передо мной был весь цвет Голливуда. На этот раз список гостей можно было озаглавить "Кто есть кто в американском кино". На какие-то минуты лица актеров перенесли меня в английское детство, когда по субботам мама водила меня в кино. Я до того любил кино, что едва ли не все свои малые карманные деньги тратил на открытки и журналы с фотографиями звезд экрана. И вот эти лица с открыток и фотографий ожили. Я увидел их воочию. Здесь были Гэри Купер и Элизабет Тейлор, Мэрилин Монро и Гленн Форд, Эдвард Робинсон и Кирк Дуглас…
С основной речью выступил Спирос Скурас. Она прозвучала вполне почтительно. Но все же и он продолжил общую пропагандистскую линию американцев - всячески демонстрировать Хрущеву преимущества американского образа жизни. Скурас напирал на свое происхождение и свои успехи, на то, как он достиг могущества в киномире. Хрущев с интересом слушал, но я сразу почувствовал, что его заранее заготовленная речь, можно сказать, пойдет прахом. А значит, и моя работа переводчика будет сложной. Так оно и случилось.
У Никиты Сергеевича был такой полемический прием - уцепиться за какую-нибудь деталь и обыгрывать ее, к удовольствию слушателей. Что бы ни говорили о его манерах или об их отсутствии, но ораторский талант в нем все признавали.
Так вот… Прежде чем приступить к полемике со Спиросом Скурасом, Хрущев стал обращаться к нему не иначе как "мой брат грек". Сказал, что хотел построить речь несколько по-иному, но "брат грек" заставил его передумать. И тут же объяснил, что Россия получила христианство именно из рук греков. Далее сказал, что это замечательно - греческий мальчик стал таким большим человеком, но у нас все-таки таких людей намного больше.
Скурас подавал реплики, Хрущев ему остроумно отвечал - это было добродушное пикирование.
Скурас спросил:
- А сколько у вас президентов?
Хрущев ответил, что у нас их сотни. И указал в зал, где сидел Николай Александрович Тихонов, будущий Председатель Совета Министров СССР, а тогда председатель Днепропетровского совнархоза.
- Вот - бывший рабочий, а сейчас председатель хозяйства, которое по экономике и финансам равно иной европейской стране. А лично у него ничего нет.
Зал очень живо реагировал, часто все аплодировали, смеялись. Где-то ближе к концу своей речи Хрущев с обидой сказал о том, что его лишили возможности поехать в Диснейленд, хотя посещение парка значилось в программе. (В последний момент эту поездку отменили по соображениям безопасности.)
Хрущев не на шутку обиделся. Он наверняка очень хотел побывать там. Думаю, еще в Москве, когда согласовывалась программа, ему рассказали, что это за парк. А он был азартный человек. И вдруг - нельзя…
Говорили, что шеф местной полиции, решив еще раз проверить маршрут, по которому должны были везти Хрущева, поехал туда и кто-то кинул в его машину помидор. Тогда он и порекомендовал поездку отменить. Хрущев, узнав об этом, под дружный хохот присутствующих высмеял и помидор, и начальника полиции.
- Что у вас там, карантин, что ли, объявили? Холера завелась или чума?
Я чувствовал, это была искренняя обида. Ему так хотелось в Диснейленд, а не пустили.
Канкан
Завтрак у Спироса Скураса закончился, сидевшие за главным столом направились к выходу. Хрущева провожали аплодисментами.
Спирос Скурас пригласил нас в отдельную комнату, чтобы дать возможность остальным гостям занять места в съемочном павильоне. Почему-то с нами оказалась знаменитая красавица Ким Новак. Я почувствовал, что она очень понравилась Хрущеву. Он смотрел на нее с большой симпатией. Скурас это тоже заметил и сказал ей негромко:
- Kiss him!
Я шепнул на ухо Никите Сергеевичу, что Скурас просит Новак поцеловать высокого гостя. Хрущев расплылся в улыбке и ответил:
- А зачем просить? Я ее сам с удовольствием расцелую!
И нежно (да, нежно!) взял ее за плечи и поцеловал в обе щечки. По-моему, Ким Новак была счастлива. Во всяком случае, потом она об этом поцелуе много рассказывала репортерам: меня поцеловал советский премьер, коммунист Хрущев!
Затем мы проследовали в расположенный неподалеку павильон. По дороге туда нам встретился Гэри Купер. Сколько фильмов с его участием я видел! Ну и, конечно, был счастлив, когда он сказал мне несколько одобрительных слов о моем переводе во время завтрака.
Вскоре он посетил нашу страну, и мы случайно встретились в Доме кино. Увидев меня, он подошел, и минут пять мы с ним проговорили, вспоминая встречу в Голливуде. Вокруг толпилась киношная публика, и я то и дело слышал за своей спиной: "А это кто такой?" - естественно, в мой адрес.
Но вернемся в Голливуд.
Хрущеву решили показать, как проходят съемки. Над съемочной площадкой возвели небольшую ложу, и мы разместились в ней.
Снимался кинофильм "Канкан". Декорации изображали парижское кабаре XIX века. Участвовали такие звезды, как Фрэнк Синатра, Луи Журден, легендарный Морис Шевалье. Главную женскую роль исполняла молодая Ширли Маклейн. Это уже потом она стала звездой первой величины, автором нескольких книг и даже заметным общественным деятелем. Именно эта актриса первой и появилась на съемочной площадке. В руках она держала микрофон. На площадке было шумно - осветители передвигали аппаратуру. Ширли топнула ножкой:
Хрущев и Ширли Маклейн
Лос-Анджелес, 1959 год
- Я прошу полной тишины! Для меня это очень важно!
И стала произносить по-русски довольно длинный текст:
- Надеюсь, мы вам понравимся так же, как нам нравятся ваши артисты…
Началась имитация съемок одного из эпизодов фильма "Канкан". Вышли Фрэнк Синатра и Морис Шевалье, спели песню "Живи и жить давай другим". Услышав перевод названия песни, Хрущев шепнул мне:
- Название очень уместное.
Горели софиты, стрекотали камеры. Затем начался танец, который и дал название фильму, - канкан. Об этом эпизоде потом у нас было много чего написано, главным образом резко негативно, как о чем-то непристойном. Громыко, в то время министр иностранных дел СССР, в своих мемуарах сообщает, что исполняющие канкан были какими-то полураздетыми существами, кривлявшимися и извивавшимися на сцене. Авторы книги "Лицом к лицу с Америкой" тоже углядели в танце нечто постыдное: "…было ясно, что актрисам стыдно и перед собой, и перед теми, кто видит их. Они танцевали, не понимая, кому и зачем пришло в голову заставлять их делать это перед Никитой Сергеевичем Хрущевым и перед другими советскими гостями". А ведь это был танец, хорошо известный и советским людям - по многим опереттам. Впрочем, и сегодня наши словари толкуют слово "канкан" по-разному: словарь русского языка - как танец "с нескромными телодвижениями", а энциклопедический - как "французский бальный танец, позднее вошедший в оперетту".
В моей памяти голливудский канкан оставил весьма радужные воспоминания.
Хрущев во время танца никак не выражал своего отношения. По окончании - вежливо поаплодировал. А потом весело и непринужденно разговаривал с артистами: пожимал руки, благодарил. Но на выходе, когда к нему прорвались корреспонденты и стали спрашивать, как ему все это понравилось, он вдруг нахмурился и сказал, что, с его точки зрения и с точки зрения советских людей, это - просто аморально. Правда, он добавил, что зря хороших девушек заставляют делать плохие вещи на потеху пресыщенной, развращенной публике. "В Советском Союзе мы привыкли любоваться лицами актеров, а не их задницами". С этими словами он и покинул Голливуд.
Выпад Хрущева вызвал не только у меня чувство горечи. Ведь в Голливуде его принимали хорошо. Ему радовались, его оценили, живо, по-артистически, реагировали на его незлобивую перепалку со Спиросом Скурасом… И вдруг - обидный выпад против тех, кто так старался ради него. Тем более огорчительный, что именно эти его слова были тут же растиражированы газетами.
В тот день я случайно оказался рядом с Аджубеем. Мы обменялись с ним впечатлениями, он, как и я, был в восторге от Голливуда. А потом сказал:
- Знаешь, я не совсем согласен с Никитой Сергеевичем относительно канкана. Думаю, что у красивой женщины не только лицом можно любоваться…
Я полностью был с ним солидарен. Кстати, когда год спустя мне довелось посмотреть фильм "Канкан", то мои восторги несколько умерились. Фильм оказался посредственным, несмотря на созвездие замечательных актеров. Но тогда, в Америке, не о фильме шла речь, а совсем о другом…
Мать Кузьмы
В связи с отменой поездки в Диснейленд организовали автомобильную экскурсию по Лос-Анджелесу. В безоблачном голубом небе ослепительно сверкало солнце. Мы довольно долго колесили по улицам города. Наша пресс-группа потом подчеркивала в своих статьях, что власти постоянно и неожиданно меняли маршрут движения. И сразу же следовал вывод, что это, дескать, для того, чтобы помешать американцам приветствовать Хрущева. На самом же деле маршрут менялся из соображений безопасности. История Америки изобилует трагическими случаями покушений, некоторые из них еще у всех на памяти. Так что предосторожность была оправданной. Те же люди, которые попадались нам на пути, весьма дружелюбно провожали взглядами наш кортеж, приветственно махали руками. Хрущев с интересом посматривал направо и налево. И конечно же, заприметил американок, щеголявших в шортах. Для Лос-Анджелеса это совершенно обычное явление.
В машине, в которой ехал Хрущев, как всегда, находился Генри Лодж. Никита Сергеевич повернулся к нему и заметил:
- Интересно тут у вас… Женщины в коротких штанишках. У нас такое не разрешили бы.