- Ой, боже мой! - бледнея, как полотно, вскрикнула Надя. - Что же там было, а?
- Вон видите, - махнул рукой Андрей, - стоит подвода…
- Ну?
- На ней ехали двое служащих Новохоперского городского Совета да кучер. Ездили куда-то по делам… Возвращались обратно, а навстречу им наши хулиганы, прут прямо на лошадей, не сворачивают с дороги… Кучер выругал их… Тарарухин дал по морде кучеру. Может, на этом бы все и закончилось, но… - рассказывал Андрей, - мимо шел какой-то красноармеец из нашего батальона. Глянул он на одного из сидевших в телеге и узнал его. Это был офицер их полка еще на германском фронте. "Офицер!" - крикнул красноармеец. Выкрика было достаточно для того, чтобы Гробов схватил офицера за шиворот и стащил с телеги…
Несчастного окружили хулиганы и с криками; "Шпион! Беляк!.. Офицер!.." - начали избивать.
Командир батальона пытался было унять солдат и спасти невинного человека, но это было невозможно.
- А потом оказалось, - закончил Андрей, - что убитый хоть и вправду был раньше офицером, но из большевиков… В общем, советский человек.
Самосуд произвел на всех удручающее впечатление.
На станции Новохоперская
На следующий день после убийства работника Новохоперского горсовета мы собрались у своего хуторянина, Василия Борисовича Долгачева, брата бывшего командира нашей дружины. Это был казак лег сорока пяти, лысый, с лохматыми бровями, нависшими над серыми глазами.
- Товарищи, - взволнованно сказал Василий Борисович, - все мы видели, что вчера произошло. Какие-то ничтожные поганцы, хулиганье проклятое, убили невинного человека… А за что?.. За то, что он когда-то служил офицером… А человек этот советский работник, да к тому же и коммунист… Куда же это такое самоуправство годится?.. Они нас позорят… Разве ж мы за тем пошли в Красную Армию, чтобы убивать невинных людей?.. Али за тем, чтобы разорять мирных жителей, залезать к ним в сундуки, обламывать соты в ульях?.. Нет, братцы мои, я пошел в Красную Армию за тем, чтобы добиться счастья и правды народу трудовому, а потому не хочу, чтобы на меня указывали пальцем: вот, мол, пошел грабитель!.. Вот, мол, пошел убийца невинных людей! Надо нам подумать о том, как избавиться от этой нечисти, чтоб не позорили нас.
Все мы с возмущением говорили о хулиганах, компрометирующих честных красноармейцев перед населением.
Выслушав нас, Василий Борисович сказал:
- Надо их изгнать, чтобы они и воздух-то не портили своим присутствием… Я так думаю, что надобно нам зараз составить заявление на имя командира полка, товарища Потапова… Не желаем, мол, служить вместе с бандюгами - и баста!.. Не желаем, мол, чтобы они чернили наше красноармейское звание. Ежели он не выгонит этих бандюг из нашего полка, то мы, как есть добровольцы, уйдем в другой полк.
- Правильно! - послышались голоса присутствующих. - Правильно!.. Написать ему заявление.
Меня, как наиболее грамотного из всех находившихся в горнице красноармейцев, усадили за стол писать заявление. Нашлась и бумага для этого, нашлись и чернила с ручкой.
Я писал под диктовку всех, кто был в комнате. Писал долго, целых полдня. Каждый хотел, чтобы его слово или фраза были вставлены в заявление. А поэтому споров было немало. Я выслушивал каждого, но писал по-своему, как, мне думалось, будет лучше.
Когда я наконец написал заявление и прочитал его, всем оно понравилось, и каждый думал, вероятно, что я написал именно так, как он диктовал мне.
Мы все подписали его и передали Василию Борисовичу для вручения командиру полка. Но Долгачев не успел отдать ему наше заявление.
На следующее утро горнист сыграл тревогу. На улице выстроились красноармейцы. Мы с Андреем, вскочив с постели, торопливо оделись и навьючили на себя все наши громоздкие солдатские принадлежности.
Девушки, дочки хозяина, смотрели на нас печальными глазами.
На прощание мы с Варей даже расцеловались в сенях.
- Не забывайте меня, Саша, - прошептала она. - Возьмите вот на память, - сунула она мне в руку маленький кружевной платочек.
Мы отправились на станцию, находившуюся километрах в трех от села.
Дорогой нам стало известно, почему нас так внезапно потребовали. Оказывается, тот московский рабочий полк, который сменил нас на Буграх, пошел в наступление на станицу. Совсем недалеко от станицы, на хуторе Фирсовском, между москвичами и белогвардейцами произошел бой. Москвичи отступили.
Уходя из хутора, они захватили с собой человек двадцать старых казаков-заложников.
И надо же было так случиться, что в то время, когда мы подходили к станции, на платформе ее, ожидая поезда, сидели эти несчастные люди.
Батальон наш встретили с музыкой рабочие и служащие новохоперских предприятий. Они решили проводить нас на фронт.
Мужчины и женщины дружески обнимали нас, жали нам руки, совали цветы, папиросы, конфеты, печенье. Они желали нам успехов и победы над врагом.
На платформе гуляла нарядная публика и красноармейцы. Все было по-праздничному. Веселый говорок плескался повсюду. Сверкая на солнце медью начищенных труб, играл марши духовой оркестр…
И вдруг, заглушая все - и говор толпы, и музыку, - пронесся душераздирающий вопль, полный животного, смертельного ужаса. Все сразу же затихло. В наступившей тишине послышались крики о помощи, ругань. Толпа в страхе бросилась в стороны.
Я со своими товарищами стоял на краю платформы и из-за толкавшегося народа не мог видеть того, что происходило в центре, у здания вокзала, откуда слышались такие жуткие вопли и ругань.
С искаженными от ужаса лицами, с выпученными глазами мимо нас бежали обезумевшие женщины, мужчины, дети.
- Что-о?.. Что случилось там? - спрашивали мы у них.
Что-то крича, они указывали назад.
Наконец, когда толпа на платформе поредела, нашим глазам представилась страшная картина: на заплеванных досках платформы лежали окровавленные трупы казаков-заложников.
Сразу мы даже не поняли, кто это расправлялся со стариками. А потом, когда мне на глаза попалась фигура Тарарухина, я все понял…
Прислонившись к кирпичной стене вокзала, стоял бледный, как мел, высокий статный старик с большой белой апостольской бородой. Он, глядя на небо, истово крестился. На непокрытой голове шевелились от ветра белые волосы.
Первое время убийцы не замечали его. А потом Тарарухин наткнулся на старика.
- Что, гад старый, прижался тут? - Тарарухин с силой пырнул в него штыком. Старик замертво повалился на платформу.
Я убежал и не видел, как наши солдаты обезоруживали бандитов, как убирали трупы с платформы и засыпали кровавые пятна на досках желтым песком.
Когда я вернулся, было необычайно тихо. Мои товарищи, молчаливые и угрюмые, усаживались в вагоны. Оркестр снова играл что-то бравурное. Но на душе было невесело…
В кольце врага
Нас привезли на Половцев разъезд уже ночью. Высадившись из вагонов, мы долго топтались около них без дела. О нас, казалось, забыли. И только под утро наконец была подана команда: "Становись!"
Мы выстроились вдоль железнодорожного пути в две шеренги, пересчитались и зашагали в беспросветную тьму ночи.
На востоке бледнело небо. Чувствовался близкий рассвет. Скоро по небу, как полая вода, разлилась пышная, сочная заря. В зареве ее купалось огромное багровое солнце. Оно поднималось все выше и выше, и весь невидимый степной мир на все голоса ликующе приветствовал его появление.
Под собачий яростный лай мы вошли в хутор Фирсовский. Квартирьеры быстро расставили нас на постой по казачьим куреням. Мы, хуторяне, - я, братья Марушкины, Петр Дементьев, Андрей Земцов и уже пожилой казак Мотарыгин - попали вместе в большой, богатый дом хуторского атамана.
Щеголеватый дом, ошелеванный досками и затейливо раскрашенный, стоял в центре хутора, на углу двух скрещивающихся улиц.
В доме оказались лишь две женщины - старуха да ее молодая невестка, красивая казачка.
Напуганные нашим вторжением в дом, женщины даже вздрагивали от страха.
- Что дрожите, ай лихорадка вас треплет? - засмеялся Земцов.
- Да нет, мы ничего, - пролепетала старуха.
- Не бойтесь нас, - сказал Мотарыгин. - Мы не звери. Такие же казаки, как и вы… Плохого вам ничего не сделаем.
- Неужто казаки? - просветлев, ободрилась старуха.
- Самые настоящие, без подделки, - вставил Алексей-старший.
- Ну, слава богу! - перекрестилась старая женщина. - А то ж нас напугали, что идут, мол, несметные полчища татар да китайцев. Жгут, режут, поедают живьем младенчиков, сильничают баб, девок…
- Бабушка, голубушка, - попросил Мотарыгин, - нельзя ли курочку сварить нам?.. Мы заплатим.
- У, родимец мой, - засуетилась старуха, - никакой платы нам не надо… Зараз накормим вас. Мы уж так рады, что к нам поставили на постой своих казаков… Настя, - сказала она невестке, - беги-ка излови рябую курочку, ту, что прихрамывает-то… Да полезь в погреб, достань молока, сметаны.
Несмотря на свою, казалось бы, дряхлость, старуха проворно развела на загнетке огонь, живо принялась готовить еду.
Завтрак оказался роскошным. Вначале нам подали жирный ушник, затем курицу с жареной картошкой, потом последовала молочная каша со сметаной, и, наконец, на закуску кислое и пресное молоко.
От такой обильной еды мы осоловели. Захотелось спать.
- Бабушка, - сказал, зевая, Алексей-старший, - ночь-то мы не спали, спать охота… Глаза слипаются… Расстелили б нам дерюгу в горнице, мы бы поспали.
- Ну, а что же, - промолвила старуха. - Можно… Настюшка, постели, голубок, им полость в горнице, нехай поспят.
После того как мы поели, молодая казачка постелила нам в горнице.
Товарищи мои пошли укладываться спать, а я задержался на кухне. Собирая со стола посуду, старуха как-то нерешительно посмотрела на меня, пожевала беззубым ртом, словно собираясь о чем-то спросить.
- А, да все едино, - решительно махнула она рукой и, потянув меня в чулан, прошептала: - Сыночек милый, ты уж не выдавай меня, старую, своим друзьякам-то… Вот о чем я тебя хочу спросить: вчерась, как это московские солдаты отступали, побрали они с собой много нашинских стариков… Ну и моего старика тоже забрали… Не видел ли ты, миленочек, этих стариков?
- Видел, на станции Новохоперск, - сказал я.
- Ой, боже мой! - обрадованно воскликнула старая женщина. - А не приметил ли ты между ними высокого старика с большой седой бородой?.. Такой это он из себя дородный да красивый… Вот его портрет, погляди…
Она торопливо принесла из комнаты запыленную, засиженную мухами, пожелтевшую фотографию мужа. Он, бравый старик, сидел в кресле во всех своих регалиях, с урядницкими галунами на вороте, с крестами и медалями на груди и с атаманской насекой в руке.
В памяти моей возникла картина смерти этого старика на платформе Новохоперского вокзала.
- Нет, бабушка, - покачал я головой, - не заметил его. Но там, конечно, и он. Куда же он денется?
- Вины-то за моим мужем никакой нет, - прошептала старуха. - Да и все-то старики, что забраны с нашего хутора, тоже не виноваты. Как думаешь, отпустят их, а?
- Конечно, отпустят, - сказал я. - Кому они нужны.
- Да вот и я так думаю, - повеселела старуха. - Ну кому они, старые, нужны?
Расстроенный, я вошел в горницу. Товарищи мои уже крепко спали. Я прилег к ним, но заснуть не мог.
Ворочаясь с боку на бок, я пролежал с час или полтора.
Вдруг забухали пушки. Со зловещим воем снаряды проносились над домом, разрываясь совсем близко. И от каждого взрыва дом наш содрогался и стекла в окнах жалобно звенели. Хутор обстреливала белогвардейская артиллерия.
Я поднялся с постели и вышел на парадное крыльцо.
По улице бежал с испуганным лицом солдат нашей роты и громко кричал:
- Выходи!.. Выходи быстрей!.. Белые наступают!.. Велено сейчас же собраться у командира роты!.. Быстро!..
И он побежал по улице дальше, крича одно и то же:
- Выходи!.. Быстро!.. Быстро!..
Я вбежал в горницу и крикнул:
- Поднимайся!.. Тревога!.. Белые наступают!..
- Пошел ты к черту со своими белыми, - ругнулся Дементьев, перевертываясь на другой бок. - И за каким чертом ребятишек зачисляют в Красную Армию?
Но остальные парни вскочили с пола, торопливо стали одеваться. Недовольно ворча, стал одеваться и Дементьев.
Мы с Мотарыгиным вышли из дома первыми.
Грохоча колесами по кочкам, по улице бешено промчалась военная зеленая тачанка. Стоя в ней, солдат с перепуганным лицом гнал лошадей вскачь.
Мы только что спустились с крыльца, как вдруг из-за угла дома раздалось "ура".
Я оглянулся. Размахивая шашками, на нас скакали всадники. На фуражках у них блестели кокарды.
- Белые! - завопил выскочивший на крыльцо Андрей Земцов.
Я заметил, как один из всадников наскочил на красноармейца и взмахом шашки свалил его с тачанки.
Но я не видел, куда девались Мотарыгин и Андрей, и побежал к плетню, намереваясь перескочить его, скрыться в саду. Тяжело навьюченный, я не в силах был перелезть через него.
Между тем белые скакали прямо на меня. Перелезать через плетень было уже поздно. Я прислонился к плетню спиной и стал стрелять в них…
В это время братья Марушкины и Дементьев, выбежав на крыльцо дома, в котором мы остановились, обстреляли белогвардейцев. Несколько человек свалились с лошадей. Остальные крутнулись назад и исчезли за углом.
Около дома, в котором находился ротный командир, нас собралось человек сорок из всего батальона.
- Товарищи! - обратился к нам командир роты. - Прошу спокойствия, без паники… Дело в том, что впереди нас, по-видимому, находятся позиции московского рабочего полка. Ввиду того что беляки зашли нам в тыл, наш батальон или отступил к Калмычку или пошел на соединение с москвичами… Нам остается одно: пойти на соединение с московским рабочим полком… Пошли, товарищи!.. За мной!..
Мы двинулись вслед за своим ротным.
Артиллерийский обстрел усилился. Снаряды, вздымая фонтаны земли, взрывались рядом с нами. Осколки с визгом разлетались над головой. Появились первые раненые.
Мы вышли на окраину хутора. Отсюда были видны горящие на солнце кресты и церковные главы станицы.
- На том вон гребне позиции москвичей, - сказал командир роты.
И действительно мы увидели на пригорке фигурки людей. Перебежками, обстреливая нас, они спускались к хутору.
- А это потому они ведут обстрел, - пояснил Петр Дементьев, - что принимают нас за белых… Чудаки!
- Не иначе как так, - поддержали его старые солдаты. - Они думают, что белые зашли им в тыл.
- Верно, - согласился и командир роты. - Давайте дождемся их. Прыгайте сюда! - приказал он нам, указывая на канаву, прорытую вокруг сада. - Как москвичи подойдут к нам, мы присоединимся к ним и вместе отойдем к своим.
Поджидая москвичей, мы смотрели, как они подходили к нам.
- Вот чудаки-то! - хохотали мы. - Они нас принимают за огромную белогвардейскую силу… Смех берет.
Подойдя к нам метров на сто, цепь москвичей залегла и открыла частый ружейный огонь.
- Вот черти! Дураки! - досадовал командир роты. - Ну как их убедить, что мы свои?
- Послать бы к ним парламентеров, - неуверенно предложил кто-то.
- Верное слово, - подхватил другой. - А то ведь они могут так палить в нас цельный день.
- А есть охотники пойти к ним? - спросил командир роты.
- Я пойду, - охотно отозвался молодой чернявый солдат Ковешников.
- Надо вдвоем, - заметил командир роты. - Кто еще пойдет?
- Пойду и я, - сказал небольшого роста красноармеец, Иван Орянкин.
- Ну, идите, - разрешил им ротный. - Прицепите только к штыкам платки носовые.
Прицепив к карабинам белые платки, Ковешников и Орянкин направились к цепи москвичей, залегшей впереди нас. Те, поджидая парламентеров, прекратили стрельбу.
Будучи в полной уверенности, что все сейчас выяснится и мы соединимся с москвичами, некоторые из наших солдат вышли из канавы.
Не доходя до москвичей шагов двадцать-тридцать, парламентеры вдруг побежали назад.
- Товарищи!.. Это белые… Бе-елые!.. - кричали они.
Затрещали выстрелы, завыли пули. Теперь было ясно все - это враги. Мы стали тоже обстреливать белых.
Ввалившись к нам в канаву, тяжело дыша от быстрого бега, Ковешников рассказал:
- Идем мы… Подходим ближе, глядь, а у "москвичей-то" этих на плечах погоны, а на фуражках кокарды блестят… Мы назад…
- По одному с краю в этот сад, - указал командир роты. - Остальным отстреливаться!
Один за другим мы побежали в сад, а из сада во двор казака. По садам и дворам стали пробираться в сторону разъезда, откуда мы только что пришли.
Хутор был огромный. Собственно, это было несколько хуторов: Салтынь, Моховой, Сомовский, Ершиловский и Фирсовский.
Когда мы выбежали на простор, то километрах в трех впереди себя увидели пехоту, рассыпанную редкой цепью, торопливо отходившую от хутора.
- Вот они, москвичи-то, - указал на них Дементьев.
- А с ними, наверно, отходит и наш батальон, - добавил Алексей-старший.
- Сейчас догоним! - сказал Андрей. - Вперед, ребята!
В сложном переплете
Командир роты рассыпал нас в цепь, и мы быстрым шагом, а где и рысцой, бросились вдогонку за москвичами.
Отошли мы от хутора уже на километр, как вдруг увидели справа от себя всадников. Вначале мы подумали, что это наши конники из 1-го советского казачьего полка. Они так же, как и белогвардейцы, носили казачью форму. Кавалеристы все выскакивали и выскакивали из балки. Их оказалось очень много, сотни полторы-две, они с криками и гиканьем устремились на нас.
- Ложись! - послышалась команда ротного. - По белой кавалерии пли!..
Прогрохотал нестройный залп. Белогвардейцы отхлынули. Мы поднялись и снова побежали к своим…
Между тем из хутора выступила белогвардейская пехота. Залегши на окраине, она установила пулеметы и стала поливать нас свинцовым дождем. Отхлынувшая было вражеская кавалерия приостановилась и стала разъезжать на виду, выбирая момент, чтобы снова ринуться в атаку.
Положение создавалось серьезное.
Мои товарищи на бегу сбрасывали с себя шинели, вещевые мешки, лопатки, котелки… а некоторые даже и свои винтовки.
Сзади заухали пушки. Столбы разрывов стали возникать между нами. Это белые подвезли орудия и начали нас обстреливать…
Вот… вот… еще немного, еще несколько шагов - и желанный гребень. За ним спасение. Там пуля не ужалит.
Я перебежал гребень, пули перестали ныть над моей головой. Я упал в изнеможении на землю и несколько минут лежал неподвижно.
Во рту пересохло, слюна исчезла, язык тяжело ворочался, словно рот мой был забит горячим песком. Вот только бы напиться. Я приподнял голову и увидел на дороге запыленную арбузную корку. Я подполз к ней и, вспугнув тучу зеленых крупных мух, дрожащими руками схватил эту корку, стал ее обгладывать.
…Нам приказали окопаться на гребне. Вырыв окоп, я завернулся в шинель и лег. Знобило.
Утром я почувствовал резкие боли в животе, начался жар. Вызвали полкового фельдшера. Нащупав пульс, он осмотрел мой язык, надавил живот.
- Значит, есть рези в животе? - спросил он.
- Сильные, - простонал я.
- Кровью ходишь?
- Да.
- Что вчера ел?