Я сказал ему о полусгнившей корке арбуза.
- А-а, - понимающе протянул фельдшер. - Все попятно… Кровь, слизь… У тебя острая дизентерия… Собирайся-ка, друг, поедем…
- Куда? - спросил я.
- На кудыкины хутора, - сердито пошутил фельдшер. - Садись без разговоров в таратайку, отвезу тебя в полковой околоток… А там посмотрим…
Привезя меня на разъезд Половцев, где находился полковой околоток, фельдшер дал мне каких-то лекарств. Потом, измерив температуру, он укоризненно покачал головой.
- Знаешь, парень, - сказал он мне, - придется, должно, тебя отправить в госпиталь в Новохоперск… Боюсь, как бы ты тут не закочурился… А зачем тебе помирать, ежели ты такой молодой?.
Меня в сопровождении санитара отправили в госпиталь.
* * *
В один из солнечных тихих дней в распахнутое окно палаты ворвался отдаленный гул канонады.
- Что это? - приподняв обвязанную бинтом голову, встревоженно спросил раненый солдат, лежащий рядом со мной на койке. (Инфекционные больные и раненые лежали тогда вместе.)
- Господи сусе, - пробормотал испуганно кто-то из лежащих на койках красноармейцев. - Неужто белые?
- Тоже сказал мне - белые, - весело рассмеялся рыжеусый солдат, сидевший у окна с перевязанной рукой. - Учения за городом проводят с молодыми красноармейцами. Вот что!
- Откуда тут быть белым, - помолчав, снова сказал рыжеусый солдат, дымя папиросой. - Белые, говорят, намазали салом пятки и улепетывают.
В этот момент дверь палаты открылась и в накинутом на плечи белом халате к нам вошел мой отец.
- Папа! - крикнул я радостно.
Отец подошел ко мне с озабоченным видом.
- Что с тобой, сынок?
Я рассказал ему о своей болезни. Он подсел к моей кровати.
- Как же ты, папа, нашел меня? - спросил я.
Отец рассказал, что красные в стремительном наступлении погнали белых и освободили не только наш хутор и станицу, но находятся уже где-то далеко за Урюпинской.
Весть эта привела всех больных и раненых в веселое настроение.
- Ну, я же говорил, - ликующе воскликнул рыжеусый солдат. - Белых теперь поминай как звали.
- На хутор забегали Андрей Земцов и Дементьев, - продолжал рассказывать отец. - Вот они-то и сообщили мне, что ты заболел и лежишь в Новохоперском госпитале… Запряг я лошадь да вот и приехал тебя проведать… Тут же близко, верст двадцать пять, должно быть…
Отец привез много фруктов, арбузов, дынь, но мне этого ничего нельзя было есть. И он все роздал моим товарищам по палате.
Орудийная стрельба не прекращалась.
- Скажи, отец, ты, случаем, ехал-то, не видал, где это проводят артиллерийские учения? - спросил рыжеусый солдат.
- Не видал.
- Весь день палят, - заметил мой сосед. - Уж и учения ли это, а?
Отец, пробыв у меня с полчаса, заторопился уезжать.
- Поеду, - сказал он, - а то же ведь оно дело-то какое: сейчас на нашем хуторе красные, а через час могут быть и опять белые. Война эта, как картежная игра. Ныне я выиграл, а завтра ты… Прощай, Саша! - расцеловал он меня. - Ежели всё так будет, то ден через пять я к тебе снова приеду, - пообещал он.
Угостив напоследок находившихся в палате красноармейцев крепким табаком-самосадом, "горлодером", который он сам выращивал, отец попрощался с нами и ушел. Но вскоре он вернулся, бледный, чем-то напуганный.
- Что, отец, забыл? - спросил его рыжеусый солдат.
- Ребята, - сказал отец тихо, - одевайтесь и уходите… Белые к городу подходят…
В то время в прифронтовых госпиталях у каждого больного и раненого гимнастерка со штанами лежала на табурете около него, а сапоги - под койкой. Мне не стоило большого труда одеться. Покачиваясь от слабости, поддерживаемый под руку отцом, я вышел во двор. Там было так хорошо - солнечно и тепло. Где-то слышались заглушенные крики, стрельба. Но пушки уже не стреляли.
- Беда, - сказал отец. - Только я было хотел ехать домой, а меня и не пустили… Говорят, белые подступают к городу… Откуда они, проклятые, только и взялись?.. Ведь не было же их… и духом-то ихним не воняло.
- А где же лошадь?.. Куда ты ее дел?..
- Да на своих напал… Наши хуторские… Алексей Марушкин, Земцов… Они взяли в обоз к себе. Обещали, как отгонят белых, привезти лошадь домой… Спасибо, я вот взял с собой куртку… Надевай, - сунул он мне ее. - Да пойдем.
- Куда, папа?.. Разве я могу из госпиталя уйти?..
- Эх, сынок, - горько усмехнулся отец, - госпиталь… Да какой же теперь может быть госпиталь, когда в городе черт знает что делается, ад кромешный… Все бегут сломя голову.
- Бегут? А у нас в госпитале ничего неизвестно..
- Это потому неизвестно, что госпиталь-то ваш, видишь, в каком закоулке… Тихо у вас, ничего не видно и не слышно… Пойдем скорее, а то, не дай бог, белые ворвутся… Пропадешь даром…
Мы вышли на улицу. Улочка была маленькая, пустынная. Но когда, завернув за угол, мы очутились на большой улице, то увидели что-то невообразимое: с грохотом проносились тачанки, двуколки, бежали перепуганные мужчины, женщины, солдаты, что-то крича, метались всадники.
Отец повел меня к Хопру.
На берегу у моста стояли красноармейцы с ружьями и без пропусков никого не пускали.
Около них собралась негодующая толпа.
- С ума, что ли, вы сошли! - в ярости кричал белобородый старик. - Чего не пропущаете-то?.. Ведь белые-то вот-вот ворвутся в город… Что, вы хочете, чтоб нас живьем порубали казаки?..
- Не велено пущать, - твердили солдаты. - Не велено!.. Отойдите!..
- Как так - не велено? - возмутился отец. - Не погибать же людям… Где ваш начальник?..
- А вон стоит, - кивнул красноармеец на высокого белобрысого парня с револьвером на боку, стоявшего у перил моста и смотревшего на разгневанную толпу с олимпийским спокойствием, точно его это и не касалось.
Отец подошел к нему.
- Товарищ, как же это так… - начал было он.
- Здравствуйте, Илья Петрович! - поздоровался белобрысый парень.
Отец ошеломленно посмотрел на него.
- Ваня! - вскрикнул он. - Ты?
Парень этот был знаком отцу еще по Урюпинской. Они когда-то вместе малярничали.
- Я, - ответил парень, ухмыляясь.
- Ваня, - сказал отец, - ты что же народ-то задерживаешь? Белые вот-вот ворвутся в город, перебьют ведь всех…
- Да запрещено тут без пропусков проходить, - сказал парень. - Приказ есть приказ. Да, наверное, тот, кто запретил пропускать народ, давно уже смылся из города, - добавил он и крикнул солдатам: - Эй, ребята, пускай народ! Пусть проходят через мост.
- Стало быть, пропущать? - недоумевающе оглянулся на начальника один из красноармейцев. - Без пропусков?
- Пропускай! - решительно махнул рукой парень.
- Проходи! - крикнул красноармеец толпе.
Толпа хлынула через мост. Распрощавшись с начальником поста, мы тоже пошли.
Я едва волочил ноги. Если б меня не поддерживал отец, я, наверное, уже давно б свалился. Видя, что отцу очень трудно вести меня, какой-то парень стал помогать ему.
- Куда эта дорога идет? - спросил у него отец.
- В Борисоглебск.
- Это хорошо, - сказал отец. - Там у меня живет племянник. Устроимся у него… А далеко ли до Борисоглебска?
- Да верст, должно, сорок, а то и пятьдесят будет…
Идя по пыльной дороге, люди оглядывались на оставленный город и покачивали головами. В городе к небу поднимались дымные столбы. Что-то там горело.
Протащились мы так километров пять, а потом я, обессилев, упал в придорожную траву и не мог уже больше встать. Мимо проходили толпы людей. Слышались крики, плач.
- Сынок, а идти-то все-таки надо, - проговорил отец, наклоняясь надо мной. - Надо!.. А то ведь так и к белым можно в руки попасть.
Я лежал на обочине дороги, бездумно глядя в глубину синего неба, где парил какой-то черный комок. По всему моему измученному телу разливалась сладкая истома, и мне было приятно. Я, казалось, мог бы так, ни о чем не думая, пролежать вечность.
Поднимая кудрявую вязь пыли, по дороге от города показался всадник.
- Не беляк ли? - спросил отец.
- Не может быть, - ответил парень, который самоотверженно не бросал нас. - Один бы он не поехал…
Подскакав к нам, всадник остановился.
- Братцы, закурить есть? - прохрипел он.
- Есть, - отозвался отец.
- Дай, пожалуйста, закурить… Помираю без курева…
Отец подал ему кисет с табаком.
- Из города, что ли? - спросил он у всадника.
- Из города.
- Что это там горит?
- Белые жгут город.
- Значит, вошли?
- Вошли, проклятые.
- А нас еще не хотели из города через мост пропускать, - возмущенно воскликнул наш попутчик. - Сволочи!.. Могли б беляки порубать.
- Факт! - согласился всадник, возвращая отцу кисет и закуривая. - Порубали б, как пить дать… Белые зараз распоясались в городе вовсю… Расстреливают винного и невинного… На улицах трупы лежат, кровь ручьями течет… Я лежал в госпитале… Они сразу нагрянули…
Я приподнялся, взглянул на всадника и узнал его. Он лежал в нашем госпитале, только в другой палате.
- Климов! - простонал я. - Ты?
- Ой! - удивился тот, вглядываясь в меня. - Это ты? Стало быть, тоже убег? Вот молодчага!.. Я тоже убежал… Вышел из госпиталя, гляжу, коняка стоит… Махнул в седло и ускакал… Слава богу, уцелел… Не знаю, надолго ли… Ну что ж, пойдемте, - позвал Климов. - Компанию составим.
Но я не мог подняться.
- Ну что я буду делать с ним, братцы, а? - в отчаянии проговорил отец. - Не бросайте на погибель.
- Эх! - крякнул Климов, слезая с коня. - Хочь и сам я без силов, а, видно, садись-ка ты, паренек, верхом, а мы пойдем пешечком.
Меня усадили на лошадь. А чтобы я не упал с нее, привязали ноги к седлу. Как пьяный, раскачивался я на лошади.
Наконец, с приключениями и мытарствами, измученный, добрался я до Борисоглебска.
Павел Юрин жил теперь в Борисоглебске.
Он нас приютил.
В плену
Расхворался я всерьез. Кроме дизентерии, ко мне пристала еще и малярия.
Я теперь так высох, что походил на скелет, обтянутый кожей.
Однажды Павел принес местную газету. Из нее мы узнали, что наша местность освобождена красными.
Мы с отцом могли теперь добраться до своего хутора. В домашних условиях, при хорошем уходе я мог бы быстро выздороветь.
От Борисоглебска до нашего хутора было около семидесяти километров. Отец придумывал, как бы нам добраться домой. Пешком я не мог дойти, а нанять подводу не было денег.
На счастье, из Борисоглебска в нашу сторону направлялся военный транспорт. Отец упросил красноармейцев подвезти нас.
Добрались мы до дому благополучно. Маша обрадовалась нашему возвращению. В это время на хуторе оказался мой друг, Алексей Марушкин. Сестра тотчас привела его ко мне. Мы обнялись и расцеловались.
- Где теперь наш полк? - спросил я.
- Под Урюпинской. Не ныне - завтра заберем ее. Поправляйся да приходи к нам… Я скажу ротному, что ты как выздоровеешь, так придешь…
Он пожал мне руку и ушел.
Но события развернулись совсем иначе, чем мы предполагали. В гражданскую войну часто обстоятельства складывались так, что приходилось только удивляться.
Еще вчера вечером по улицам хутора сновали красноармейцы. Мимо наших окон проходили военные обозы, подвозившие боеприпасы и провиант передовым частям, которые находились где-то под станицей Добринской, верст за пятнадцать впереди нашего хутора, а сегодня на рассвете Маша в испуге будила меня:
- Саша, по улицам белые ездят!..
Как же это получилось?.. Ни боя, ни стрельбы не было - и вдруг белые?.. Даже не верилось. Словно они из-под земли выросли.
- Что теперь делать? - прошептала в ужасе сестра.
- И зачем я тебя, сынок, привел сюда? - сказал отец. - На погибель, должно…
Я молча поднялся с постели, оделся.
- Ты куда? - спросила сестра.
- Убегу в сады, - решительно заявил я. - Там просижу до ночи, а ночью уйду в Долгое и буду скрываться до тех пор, пока наши снова не освободят хутор… Не надолго они ведь отступили.
- Это ты правильно надумал, - согласилась со мной Маша. - Я тебя завтра утром сама в Долгое отвезу… Договорюсь с Астаховыми, у них перебудешь… Люди они свои… А в сады тебе нечего убегать, там тебя кто-нибудь увидит да белым донесет… Ложись-ка ты вот на кровать под перину, я тебя подушками закидаю… Да гляди, лежи смирно, не кашляй.
Я лежал в горнице на кровати под периной. Мне было душно, жарко. Но нужно было терпеть. Я задремал, но вдруг услышал, что на кухне кто-то говорит с Машей.
- Здорово живете! - прогудел мужской голос.
По голосу я узнал, что пришел к нам сосед-старик Гавриил Александрович Зотьев.
- Здравствуйте! - ответила Маша. - Проходите, садитесь.
Старик, видимо, прошел к столу, уселся на скамью.
- Служивый-то еще не пришел домой? - спросил он.
- Вы о муже спрашиваете?
- Ну, конечно. О ком же?
- Еще не приезжал.
- А про брата-то ничего не слыхать, а?
- Папа к нему ездил… Больной, в госпитале лежит…
- Раненый, что ли, ай заболел?
- Заболел дизентерией и лихорадкой.
- А что это слух-то тут по хутору пошел: навроде будто твоего брата-то видали вчерась тут, а?..
- Да ну, что вы! - засмеялась Маша. - Как же он сюда придет. Он же больной, в Новохоперске…
- А Петрович-то где ж? - спросил старик про отца.
- В саду, - сказала Маша. - С табаками там своими возится.
- Пойду коль к нему, - проскрипел старик, - покурим.
Когда Зотьев ушел, Маша подошла к моей кровати.
- Ты слышал, Саша?
- Слышал.
- Это старик неспроста приходил, - сказала сестра. - Пронюхивал!.. Да не удастся ему. Завтра я тебя утром отвезу в Долгое. А может быть, еще и Георгий подъедет. Тогда он тебя сам отвезет… Это будет еще лучше.
Но Георгий в этот день не приехал. До вечера я лежал под периной, взмокший и распаренный. К Маше то и дело приходили соседки, тараторили о том о сем, уходили, потом снова приходили.
Вечером Маша высвободила меня из-под перины и, расстелив на полу полость, уложила спать вместе с ребятами.
Окна были распахнуты. В случае опасности я намеревался выскочить в сад.
Ночь мы спали спокойно.
На заре я слышал, как Маша встала, чтобы пойти запрячь лошадь и отвезти меня в Долгое. Но она не успела даже умыться. В дверь громко и настойчиво застучали.
Я вскочил, чтобы нырнуть в окно, но в мутном рассвете утра увидел у окна казака, наставившего прямо на меня дуло винтовки.
"Все! - подумал я. - Конец!"
Побелевшая от ужаса, сестра открыла дверь. В хату ворвались казаки.
- Где он?
- Кто? - спросила сестра.
- Краснопузый?
Я вышел из горницы.
- Руки вверх! - прикрикнул на меня казак. - Зажигайте лампу!
Дрожа от волнения, Маша зажгла лампу. Не опуская наставленных на меня ружей, казаки с удивлением посмотрели на меня и переглянулись.
- Что, - усмехаясь спросил здоровенный усатый казак, - это и есть тот самый краснопузый? Ну и вояка, - засмеялся он, - Я думал, тут черт знает какой головорез скрывается, а оказывается, молокосос, сопли еще на губах не обсохли. Идем, - сказал он мне.
Я оделся. Маша дала мне узелок с едой.
Меня вывели на улицу. Казаки вскочили на лошадей и погнали меня в станицу.
Приведя в станичное правление, казаки заперли меня в тюгулевку.
У дверей тотчас же собрались любопытные старики и бабы. Они разглядывали меня, как чудо, вслух делились впечатлениями обо мне.
- Ну какой же это краснопузый, - разочарованно говорил какой-то старик. - Не краснопузый, а так это, парнишка… А говорили краснопузого поймали. Брехуны проклятые!..
- Истинный господь, брехуны, - вторила ему бабенка, вглядываясь в меня. - Поглядеть даже не на что.
Какие только мысли не приходили мне в голову. Думалось: а может быть, вот сейчас атаман распорядится вывести меня на станичный майдан и прикажет на виду у всех расстрелять или еще хуже - повесить…
Часов в двенадцать дня дверь приоткрылась и появился мой отец.
- Не горюй, Сашка, - сказал он. - Я и Георгий сейчас разговаривали с атаманом. До разбора дела он обещал отпустить тебя на поруки.
Заглянул ко мне и Георгий.
- Все, Саша, будет в порядке, - ободрил он меня. - В следственной комиссии мои друзья, односумы. Они пообещали отпустить тебя… Да и с атаманом говорили, и он тоже не против того, чтобы отпустить… Говорят, мальчишка, дескать… К вечеру придешь домой…
Но это был явный обман. Атаман и казаки из следственной комиссии приготовили для меня совершенно другую участь. Как только отец и зять уехали на хутор, меня сейчас же под конвоем двух конных казаков погнали в окружную станицу.
В станице Урюпинской меня привели в окружное правление к какому-то молодому офицеру. Тот, прочитав отношение станичного атамана, которое вместе со мной было доставлено, долго размахивал перед моим носом кулаком, площадно ругался. Закатив мне пару добрых пощечин, он распорядился отправить меня в тюрьму.
Тяжелые дни
С лязгом захлопнулась за мной тяжелая, окованная железом калитка тюрьмы. Я с ужасом оглянулся вокруг. Жутко… Со всех сторон давят высокие кирпичные стены, а передо мной, как огромная серая скала, возвышается мрачная тюрьма.
Тюрьма!.. Страшное место.
Тюрьму мне доводилось видеть и раньше, когда я бывал в Урюпинской. Не раз проходил я мимо этого мрачного каменного здания с железными решетками на окнах. Но разве же думал я, что когда-либо попаду сюда?
Меня привели в канцелярию, что-то записали в книге, а потом угрюмый сивоусый надзиратель повел меня в камеру.
Шли мы по длинному коридору с каменным полом. Шаги наши отдавались звучным эхом по всему мрачному зданию.
Надзиратель повел меня по лестнице на второй этаж.
Вынырнув из темного угла, как приведение, появился дежурный надзиратель со связкой ключей.
- Новенького привел? - спросил он у моего надзирателя.
- Новенького.
Надзиратель с ключами, бегло оглядев меня, бросил пренебрежительно:
- Мальчишка. В какую его камеру?
- В шестую.
- Да куда ж туда?.. Там полно-переполно. Один на другом сидят… Повернуться негде.
- Что поделать! - вздернул плечами приведший меня надзиратель. - Начальству виднее…
- Ну, раз виднее, то черт с ним, - недовольно зазвенел ключами надзиратель. - Там их столько напхато, как селедок в бочке.
- А тебе жалко их?.. Да пропади они пропадом.
- Да все же люди…
- Да разве это люди?.. Не люди, а красные… Супротив бога идут… - Прогремев ключами, надзиратель отпер замок, распахнул дверь. Из камеры пахнуло вонючей духотой.
- Тьфу! - плюнул надзиратель, приведший меня. - Как там и живут люди… Ну, иди, чего стоишь?.. - толкнул он меня в спину.
Я нерешительно перешагнул порог камеры.
Мгновение в ней стояла настороженная тишина, а затем, как только за мной захлопнулась дверь, поднялся шум.