- Смотрите!
Километрах в трех-четырех от нас пролегала дорога, по которой шли сейчас войска по направлению к хутору Хорошенькому.
- Вот это, наверно, и есть отряд генерала Мешкова, - сказал я.
- Определенно, - мотнул головой Горшков. - Быстро собирайся!.. Пошли!.. А то нас тут, как кур, переловят…
В одно мгновение мы оделись и, забрав свои узелки, выбежали из хаты.
- Пошли за мной, односумы! - сказал Плешаков. - Надо бы хозяину этому бока намять, да черт уж с ним… Навроде все-таки покормил нас.
Шли мы быстро, иногда даже бежали рысью, часто оглядывались - не гонятся ли за нами. Но погони пока не было…
Мы отошли от хутора, видимо, уже километра на три-четыре и продвигались по краю балки, сплошь заросшей кустарником. Вдруг на противоположной стороне балки часто застучали выстрелы. Пули просвистели у нас над головой.
- Погоня! - крикнул Плешаков и, пригнувшись, ринулся вниз, в кусты.
Мы последовали за ним.
Перед вечером мы остановились у хорошо укатанной дороги, перерезавшей нам путь.
- Что будем делать, братцы? - сказал Плешаков и почесал в затылке. - Куда пойдем: направо или налево, а?.. Налево пойдешь - смерть получишь в лоб, а ежели направо - так в затылок…
Из затруднительного положения нас вывел казак, ехавший по дороге в санях.
- Здорово, односум! - приветствовал его Плешаков. - Остановись!
- Слава богу! - ответил тот, приостанавливая лошадь, настороженно вглядываясь в нас.
- Ты куда едешь, станишник?
- В Луковскую станицу.
- А кто там сейчас: белые или красные?
- Ни красных, ни белых у нас зараз нету, - ответил казак.
- А далеко ли до Луковской? - спросил у него Плешаков.
- Да верст десять будет…
- Будь добр, подвези нас… Можно?..
- Да садитесь, - сказал казак. - Мне не жалко.
Часа через два мы были в Луковской. Переночевали там. Утром направились в Урюпинскую.
Усталые, измученные, к вечеру мы пришли в окружную станицу. Я повел своих друзей ночевать к моим родственникам, Юриным.
Утром мы все четверо отправились к военному комиссару. Нам выдали справки и отпустили домой.
В комитете бедноты
Недели две-три я отдыхал дома, отсыпался, набирался сил.
Однажды мне принесли из станичного ревкома записку, просили зайти к самому председателю, Земцову Матвею Афанасьевичу.
Хотя я за собой никакой вины и не чувствовал, но всполошился не на шутку. Матвей Афанасьевич был человек суровый, угрюмый. Его все побаивались.
"Зачем это он меня вызывает?" - думал я встревоженно.
На следующий день я пошел в станицу. Секретарь ревкома доложил обо мне Земцову. Тот велел впустить меня к нему в кабинет.
- Садись, - кивнул на стул Земцов.
Я робко присел на табурет.
Председатель ревкома из-под лохматых, кустистых бровей посмотрел на меня внимательно.
- Вот что, Александр, - сказал он, - я давно присматриваюсь к тебе. Надо тебе каким-нибудь делом заниматься… Парень ты грамотный, бедняк из бедняков… Беднее тебя вряд ли в хуторе есть кто… Наш, в общем, парень… Нам такие, как ты, нужны… Понял?
- Понял.
"К чему это он все?" - думал я.
- Хочу тебе одну работенку дать, друг.
- Какую, Матвей Афанасьевич?
- В станичный комитет бедноты хочу послать тебя… Понял?
- Рее понятно, Матвей Афанасьевич, - ответил я. - Но ведь я еще никогда нигде не работал до этого… Справлюсь ли я с работой?
- Справишься. Как это не справишься? Грамотный человек, и вдруг не справишься… Иди работай. В случае чего, ежели что будет непонятно, приходи ко мне - поможем.
- На какой же должности я буду там работать? - спросил я.
- Да, на какой должности?.. Я тебе не сказал? Секретарем комитета будешь работать… Все дела комитета на твоих руках будут… Понял? Понимаешь, какая ответственность?.. Председателем комитета бедноты будет Затямин Митрофан, - пояснил председатель ревкома. - Знаешь его? С нашего хутора… Но он человек малограмотный, все дела на тебе будут лежать.
Затямина Митрофана я знал хорошо. Это был уже немолодой казак, умный, честный человек, один из беднейших в хуторе.
- Ну, все я тебе объяснил - поднялся Земцов со стула, подавая руку. - До свидания! Желаю успеха в работе. Секретарь ревкома покажет, где комитет.
Я пожал руку Матвея Афанасьевича и вышел из его кабинета.
Секретарь ревкома привел меня в пустую комнату, где, кроме старенького стола и хромоногого стула, ничего не было.
- Вот ваш комитет, - сказал он и засмеялся, - садись и работай.
- Да как же - работай, - сказал я растерянно. - Ни пера, ни чернил, ни бумаги нет.
- Ну, это все, брат, надо добывать, - наставительно произнес секретарь. - А ты как же думал? На готовенькое хотите сесть? Сейчас, брат, время такое… Нигде ничего нет… Я вот тоже добываю канцелярские принадлежности, где что попадется…
Но, видя, что его слова на меня действуют удручающе, он снисходительно похлопал меня по плечу.
- Ну, ничего. На первых порах я тебе дам перо, бумаги листов пять, да найди флакончик, чернил тебе отолью… А потом ты сам приноровишься, сумеешь у кулаков все это доставать.
Вот так и начал я работать в станичном комитете бедноты, толком даже не представляя, что должен делать наш комитет, каковы его цели и задачи. А позже жизнь подсказала, что надо делать, научила всему.
Комитет наш состоял из девяти членов, председателя и секретаря, выдвинутых из беднейших слоев населения. Вокруг комитета образовался крепкий, надежный актив.
Беднота энергично помогала рабочим продотрядам разыскивать припрятанный кулаками хлеб.
Немало тогда было разоблачено кулаков, незаконно пользовавшихся большими участками земли. Наш комитет отбирал эту землю и раздавал ее малоземельным казакам.
Мы с председателем комитета редко бывали в станице, постоянно разъезжали по хуторам, собирали бедноту, беседовали с ней, сплачивая ее вокруг хуторских комбедов.
Вполне понятно, что такие действия нашего комитета не могли понравиться кулакам.
Однажды по делам комитета я поехал верхом на хутор Уваровский, где комиссаром хуторского ревкома в то время работал мой друг, Алексей Марушкин.
После того как я, выполнив свои дела на Уваровском, собирался уже уезжать в станицу, Алексей сказал:
- Пойдем ко мне, пообедаем, а кстати, и разговор есть с тобой.
Я не отказался, и мы пошли на квартиру к Алексею. В опрятной, чистой горнице, заставленной кадками с фикусами и геранью, было прохладно, уютно.
Хозяйка собрала нам обед.
- Пожалте, - сказала она, - кушайте, что бог послал.
Я был голоден и с удовольствием принялся за ароматный борщ, который так вкусно могут готовить только казачки на Дону. Но друг мой, Алексей, ел с неохотой. Он заметно был чем-то расстроен.
- Ты чего, Алеша, невеселый? - спросил я у него.
Марушкин покосился на открытую дверь, поднялся и плотно прикрыл ее.
- Будешь невеселый, - буркнул он, возвращаясь к столу. - Положение, дружище, создается неважное… Со дня на день надо ждать восстания.
- Какого восстания? - изумился я. - Ты что?..
- Вот почитай-ка, - вытащил он из кармана гимнастерки вчетверо сложенный затрепанный лист бумаги. - Зараз по рукам казаков ходит вот такая писанина. Бог ее знает, откуда она взялась… Казаки ее читают и начинают шуметь.
Я развернул бумагу и стал читать.
Листовка эта в виде директивы была составлена от имени Советского правительства. В ней говорилось о том, что, учитывая опыт гражданской войны с казачеством, единственно правильным признавалось повести самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления, а к казакам, не относящимся к кулацкой верхушке казачества, но принимающим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью, следовало применить беспощадный массовый террор, конфискуя у них все хлебные излишки, расстреливая на месте каждого казака, у которого будет обнаружено оружие.
К этому документу была приписка такого содержания:
"Станичники!.. Казаки!.. Дорогие братья!.. Вникните хорошенько в содержание этого дьявольского большевистского приказа. Значит, нашей жизни наступает конец. Конец жизни наших отцов, матерей, жен, братьев, сестер, детей… Нет, дорогие братья!.. Не дадим мы уничтожить свою жизнь и жизнь своих родных. Лучше мы вооружимся чем попало - вилами, топорами - и восстанем против наших мучителей, притеснителей, душегубов.
Истинные патриоты родного Дона.
Перепиши каждый этот документ в трех экземплярах и раздай своим знакомым и друзьям".
- Ведь это же явная провокация! - воскликнул я. - Разве может Советское правительство давать такую директиву? Эта фальшивка разослана для того, чтобы настроить казаков против Советской власти… Ясно как день.
- Не знаю, - сказал Алексей. - Может, и провокация, но листовка будоражит казаков.
- Где ты взял эту бумажку?
- Да сижу я вчера утром в канцелярии хуторского ревкома, занимаюсь, просматриваю разные бумаги… - стал рассказывать Алексей. - Вбегает ко мне, мальчонок лет десяти и говорит: "Дяденька комиссар, прочитайте вот эту бумажку… Может, говорит, нужна вам…" Прочитал я, да и ахнул. "Где ты ее взял?" - спрашиваю у мальчугана. "Да ныне, говорит, маменька шла по улице да нашла. Сама-то она неграмотная, дала мне почитать. А я читал-читал, говорит, да так и ничего не понял… Маменька, велела тебе отнести. Говорит, должно, наш комиссар потерял". Придется дня через два поехать в станицу, показать в ревкоме эту бумажку.
- Нет, Алеша, - сказал я, - это дело серьезное. Два дня ждать никак нельзя… Пойдем сейчас в станицу, расскажем секретарю станкома партии Короткову.
- Пожалуй, ты прав, Саша, - согласился Алексей.
Мы закончили обед и помчались в станицу. Но как мы ни торопились, а от хутора Уваровского до станицы было километров тридцать. Приехали мы уже поздно, рабочий день в учреждениях закончился.
Секретаря партийного комитета дома не оказалось, председателя ревкома Земцова - тоже.
- Что же будем делать, а? - заволновался Алексей.
- Вернемся домой, - предложил я, - а завтра утром поедем в станицу к Короткову и Земцову.
- Пожалуй, так, - согласился мой друг. - Кроме ничего не придумаешь.
Кулацкое восстание
Напротив нас, через улицу, жила большая казачья семья Зотьевых. Сам хозяин, пожилой казак лет под шестьдесят, Николай Александрович, был тихим, спокойным человеком.
Хозяйство у него было не кулацкое, но довольно крепкое. Наемным трудом Зотьевы никогда не пользовались, все делали сами, благо что рабочих рук много - четыре сына, две взрослые дочери, сноха. Семья трудолюбивая, дружная. Работали все с утра до ночи, как пчелы…
Началась гражданская война на Дону. Сразу же трое братьев Зотьевых были мобилизованы белыми. Четвертый же брат, Алексей, в это время служил под Москвой конторщиком на каком-то заводе.
Случилось так, что агенты одного из продотрядов изъяли у Николая Александровича Зотьева, как излишек, пудов сто пшеницы.
Когда забирали хлеб у Зотьевых, старик спокойно это пережил, даже ни единого слова обиды не высказал.
Но, видимо, это так лишь казалось. В самом же деле Николай Александрович обиделся на Советскую власть, обиделся крепко.
Верно, о своей обиде он написал сыну Алексею. Тот, не долго думая, прикатил к отцу, может быть, для того, чтобы успокоить старика, а может быть, и в самом деле в отпуск, как он говорил.
Алексей Зотьев часто заходил к нам, как к соседям, беседовал с отцом моим, с Машей. Я избегал с ним разговаривать, недолюбливал его.
Приехав с Марушкиным из станицы, я расседлал коня, поставил его в конюшню и пошел в дом. Еще в сенях я услышал голос и смех Алексея Зотьева.
"Черт его носит", - недовольно подумал я, но, войдя в хату, поздоровался.
- Здорово, Александр, - ответил Зотьев, внимательно оглядывая меня. - Ты откуда же это? Из станицы, что ли?
- Да.
- Ну, как там, все в порядке? - спросил он.
- А что там может быть не в порядке? - сухо спросил я.
- Ну да мало ли что, - усмехнулся Зотьев. - Жизнь, парень, есть жизнь… Все течет - все меняется… Может, какие новости есть?
- Ничего не слышал.
- Насчет вешенского восстания ничего не говорят?
- Какого восстания? - насторожился я.
- Ну, вот, - засмеялся Зотьев. - Мы тут, простые люди, и то слышали. А вы там, ближе к начальству, и не слышите… Говорят, что вешенские казаки восстали против Советской власти.
Я не придал тогда значения словам Зотьева.
- Чепуха, - заметил я. - Бабьи сплетни.
- Хорошо, что так, - тихо проронил Алексей и усмехнулся снова.
Посидев еще несколько минут, Зотьев распрощался и ушел.
Утром я встал рано. Был воскресный день, поэтому я оделся в праздничную одежду: новые брюки и белую рубашку.
Я ждал Алексея Марушкина. Мы должны были пойти с ним в станицу. Но вместо него к нашим воротам подскакал на лошади Андрей Земцов, который, кстати сказать, тоже служил комиссаром на одном из хуторов, а сегодня оказался дома.
- Быстро, Сашка, седлай коня, бери винтовку и поедем, - сказал он встревоженно.
- Что случилось, Андрей?
- А черт его знает, - пожал плечами Земцов. - Прискакал один из станицы, разбудил меня, сказал, чтоб я оповестил всех бывших красногвардейцев, чтоб ехали немедля в станицу с оружием… Какая-нибудь заваруха опять… Ну, ты собирайся и жди, а я поскачу к Марушкиным ребятам, скажу им…
Я оседлал коня, разбудил отца и сестру, попрощался с ними.
Сестра дала мне узелок с едой. Перекинув через плечо ремень шашки и взяв винтовку, я вывел коня за ворота, стал ждать Земцова и братьев Марушкиных.
Напротив, у Зотьевых, скрипнула калитка. Вышел Алексей.
- Куда, Саша, собрался? - спросил он, подходя ко мне.
- Не знаю.
- Нет, честное слово?
- Честное.
Подъехали братья Марушкины и Андрей Земцов. Они поздоровались с Зотьевым.
- Куда вы собрались? - спросил снова Зотьев, оглядывая нас. - Может, какая опасность, а?.. Может, и мне с вами?
- Какая там, к черту, опасность, - проворчал Алексей Марушкин-старший. - Так, поедем в станицу.
- А чего с ружьями?
- Да просто так.
- Ребята, вы не хитрите, - сказал Зотьев. - Вы не так просто едете… Что-нибудь случилось?
- Ничего не случилось, - грубо оборвал его Марушкин-старший. - Чего пристал?
- Я почему спрашиваю, - проговорил Зотьев. - Я ведь все-таки работаю на советской работе… Ну, и ежели чего, так меня тут на первом суку повесят… Может, мне тоже с вами поехать?.
Нам это объяснение показалось вполне правдоподобным. Действительно, может быть, человек боится оставаться на хуторе. Ведь, как ни говори, а все-таки Зотьев работал на советском заводе. Если кулаки поймают, они не посчитаются с тем, что Зотьев занимал скромную должность конторщика. Могут и расстрелять.
Подумав об этом, Алексей Марушкин-старший великодушно сказал:
- Ты не бойся. Пока страшного ничего нет… А ежели чуть чего серьезное, так мы тебе тогда скажем… Ей-богу, дадим знать.
- Вот спасибо, - обрадованно воскликнул Зотьев. - Так я, ребята, буду ждать… Значит, договорились?
- Определенно.
- Ладно. Пока.
Ну, кто же из нас тогда мог подумать, что, говоря все это, Алексей Зотьев просто дурачил нас.
После нашего отъезда, в тот же день, он был инициатором таких событий, которые надолго запомнились нам всем.
Переправившись через брод, мы въехали в станицу. Улицы ее были заполнены вооруженными всадниками.
Это съезжались с хуторов коммунисты, комсомольцы, бывшие красногвардейцы и сочувствующие Советской власти казаки.
- Эге, братцы! - воскликнул Марушкин-старший. - Дело-то оно оборачивается не на шутку… Что, Сашка, прав я был ай нет? - взглянул он на меня.
- Да, пожалуй, прав, - вздохнул я. - Начинаются опять веселые денечки.
Марушкин пошел разыскивать председателя ревкома Земцова, чтобы передать ему найденную листовку, а мы остались на улице ждать его.
Скоро Алексей вернулся и рассказал, что собрали нас совсем по другому поводу - из окружной станицы срочно потребовали прислать кавалерийский отряд, собранный из коммунистов, комсомольцев и беспартийных казаков, преданных Советской власти.
Конников собралось человек двести. Командиром отряда был назначен Безбородов Степан, казак с хутора Мохового, из бывших гвардейцев, человек, славившийся своей неустрашимостью.
Разбив отряд на взводы, Безбородов повел нас в окружную станицу.
Когда мы прибыли туда, то узнали, для чего нас вызвали. Оказывается, Алексей Зотьев не наврал мне о восстании вешенских казаков. Действительно, в тылу Красной Армии, наступавшей на Новочеркасск, логово белогвардейцев, вспыхнуло восстание казаков Верхне-Донского округа. К восставшим примкнули станицы Казанская, Мигулинская, Вешенская, Еланская, Слашевская, Буканская, Усть-Хоперская, Боковская, Каргинская и слобода Березняки. Восставших насчитывалось около двадцати пяти тысяч.
Я был поражен: откуда об этом восстании мог знать. Алексей Зотьев? Впервые у меня тогда возникло такое подозрение. Но я ничего своим товарищам не сказал.
Нас, конников, собрали в окружной станице для того, чтобы, сформировав крупный отряд, бросить на подавление вешенского восстания.
Началась разбивка на эскадроны, полки. И вдруг в самый разгар формирования Безбородов получил приказ председателя окружного ревкома Ларина немедленно вернуться с отрядом в свою станицу. Никто, даже сам наш командир Безбородов, не знал, зачем.
Все объяснилось лишь потом, когда мы приближались к станице. Подъехав к ней, мы услышали стрельбу.
Выслали разведку. Разведчики вскоре вернулись и сообщили, что в станице находятся наши станичные коммунисты и комсомольцы. Они-то и отстреливаются от восставших казаков, засевших на горе, за рекой.
Воспользовавшись нашим отъездом в окружную станицу, казаки окрестных хуторов подняли восстание. Вдохновителем и идейным руководителем восстания был Алексей Зотьев.
- Вот гадина так гадина! - возмущался Марушкин-старший. - Вот он нас как провел. Что же, выходит, что наши хуторяне восстали против нас?
Потом мы узнали, что кулацкий заговор созревал уже давно. Душой заговора был Зотьев. Для этой цели он и приехал домой. Он же распространял антисоветские листовки среди казаков нашей станицы.
- Ах, какая дрянь! - лютовал Марушкин. - А прикинулся тогда таким несчастным. Просил: "Возьмите меня с собой…" А я, грешным делом, пожалел его еще… Говорю: ежели чего, то сообщим… Вот гад!.. Ну, попадется он мне под веселую руку… Собственноручно пристрелю.
И вот снова началась война, война между своими, близкими, часто между родными братьями, отцами и сыновьями…
Станица наша превратилась в вооруженный лагерь. Все хутора правобережья оказались во власти повстанцев. Левобережные же хутора хотя и были еще нейтральными, но брожение среди казаков шло и там. Каждую минуту можно было ждать, что все они примкнут к мятежникам.