- такие снобы!". Кажется, для Питера это был больной вопрос. Иногда, сказал он, было бы лучше, если бы подобные люди вовсе не посещали собраний "Чаепития". Ведь "если вы хотите говорить с людьми, крайне важно понимать, что невозможно пополнить знания отдельного человека просто-напросто декларируя что-то и обращаясь со всеми остальными, как с придурками".
Презрение Питера не распространялось на самого заметного представителя объективистов, неизменно неуловимого (для меня) Ярона Брука. "Мне он очень нравится, - сказал Питер. - Он делает большое дело, откровенно заявляя людям об, скажем так, экстремальных аспектах объективизма, при этом не задирая нос и не выказывая снисходительность". О другом выразителе идей объективизма у него было куда менее лестное мнение: ему бы он даже посоветовал "посидеть дома и перечитать "Атланта" еще разок", вот только позабыл его имя. Выслушивая нестандартную точку зрения Питера на "Чаепитие" и его замысловатое толкование объективизма, я особенно отчетливо ощущал, что левые сваляли дурака, отмахнувшись от все разрастающегося правого движения, как от группки неотесанных болванов и простаков, финансируемых корпорациями. Питер никак не походил на простака, на болвана, на марионетку республиканцев и вообще не чью-либо марионетку. Я понимал, почему рэндианцы вроде Марка Меклера выдвигаются в "Чаепитии" на руководящие роли. Да, у объективистов и "чайников" имеются разногласия, в особенности по поводу религии, но это не такое уж большое препятствие, как может показаться сначала.
Главным фактором, определяющим важную роль объективистов в "Движении чаепития", является то, что рэндианцы демонстрируют некоторую идеологическую подкованность - не обязательно большую, но достаточную, и у них есть представление о том, в каком направлении следует двигаться, чего нет у тех участников "Чаепития", которые не читали Рэнд. Нерэндианцы вряд ли обладают целостной философской системой, на которой были бы основаны их взгляды и которую можно было бы распространять среди товарищей по движению.
Из невнятного гнева и недовольства Рэнд делала концентрат, давая людям ощущение цели. Пусть экстремистская, пусть вдохновленная юностью, прошедшей в России, ее философия воспевала достоинства индивидуализма и свободного предпринимательства, столь родные для среднего американца. Мне невольно вспоминается, как нацизм нашел отклик в сердцах немцев - еще одна радикальная идеология, пустившая корни в душе целого народа. У нацистов тоже были корпоративные спонсоры, но история сохранила их имена лишь в примечаниях. И сегодня никто, кроме самых закоренелых марксистов, не скажет, что нацистская партия была инструментом в руках Тиссена и Крупа.
Я все равно не замечал, чтобы оппоненты Рэнд - ииз консерваторов, и из либералов - начали воспринимать объективизм всерьез и уж тем более принялись бы за тяжелую работу, которую необходимо проделать, чтобы достойно противостоять этому учению. Не было настоящих идеологических конфронтаций, не было столкновения идей. Белый дом искал компромисса, принося в жертву собственные принципы. Демократы и прогрессивисты никак не могли убедительно доказать (а в большинстве случаев даже не пытались), что их концепция правительства верна с моральной точки зрения. По мере приближения выборов 2012 года Рэнд по умолчанию выигрывала спор о нравственности. Однако становилось очевидно, что американцы не в восторге от программы правых, когда она задевает их личные интересы. На довыборах в мае 2011 года на двадцать шестом избирательном участке Нью-Йорка это недовольство приняло отчетливую форму. Там победил демократ, сыгравший на недовольстве, которое вызвал план Райана относительно программы Medicare.
He уверен, что одних опасений достаточно, чтобы одержать победу в войне идеологий. Как заметил в 2004 году Томас Франк, избиратели могут игнорировать личные интересы, если ими манипулировать должным образом. Если Обама хочет победить радикальный капитализм, он должен превратить выборы в состязание идеологий, поскольку основополагающие принципы Республики - о которых трубили все выдающиеся американцы от Томаса Пейна до Франклина Рузвельта - на его стороне. Но не заметно, чтобы он готовился к подобному состязанию.
По счастью, одно из редчайших состязаний между объективистами и прогрессивистами было уже не за горами. Дата первых из трех обещанных дебатов между сторонниками Айн Рэнд и членами научно¬исследовательского центра Demos, представителями интеллектуальной элиты прогрессивистов, была назначена. Может быть, эта ерундовая стычка станет предвестником больших событий.
13. Великие дебаты
Как показало мероприятие по сбору средств, проведенное в отеле "St. Regis", в зале, который был назван в честь монарха, которого Рэнд презирала, объективисты не воспринимают случайной иронии. И это мое наблюдение вновь подтвердилось на первых дебатах объективистов с либералами, которые были перенесены с середины февраля на 10 марта 2011 года.
На всем Северо-Американском континенте было бы трудно отыскать место, менее гостеприимное по отношению к объективистам. В числе организаторов значилось и Национальное общественное радио в лице радиостанции "WNYC", это кровожадное чудовище из лагеря левых. И проводились дебаты в рассаднике либерализма, Нью-Йоркском университете. Университет расположен рядом с парком Вашингтон-сквер, где издавна тусуются левые радикалы и битники с гитарами, носители вредоносных альтруистических идей, распевающие песенки, в которых прославляются разные паразиты. На парк выходит фасад дома номер один по Пятой авеню, где жил знаменитый драматург левых взглядов, Клиффорд Одетс, как раз в те годы, когда он особенно увлекался коммунизмом. А непосредственной площадкой для дебатов был выбран Культурный центр Скирболла при Нью-Йоркском университете, названный так в честь рабби Джека X. Скирболла, основателя Лос-Анджелесской школы при Колледже иудейского союза, известного филантропа и кинопродюсера 1940-х годов.
Таким образом, в одном месте собрались Голливуд, мистицизм, коллективизм, государственный тоталитаризм, альтруизм, коммунизм, иудаизм и все прочие "-измы", враждебные объективизму.
В программе дебатов, которую излагал мне в Йельском клубе Барри Колвин, произошли небольшие изменения. Первые дебаты, изначально заявленные под названием: "Правительство. Сколько нам необходимо?" - теперь назывались мягче: "Правительство. В чем его главная роль?". Сильнее всего изменилась тема вторых дебатов, которая сначала звучала так:
"Система социальной защиты населения. Разве мы сторожа братьям нашим?". Теперь же формулировка была такая: "Свобода. Для кого и от чего?". Центр Demos, судя по всему, принял активное участие в выборе тем для дебатов, потому что при таких формулировках либералам было бы проще вступить в бой. Третьи дебаты, изначально посвященные теме "Капитализм. Добродетель или зло?", теперь назывались "Капитализм. Есть ли нравственность в этой системе?". Название третьих дебатов было всего лишь немного перефразировано, но, как я понял, как раз отражало традиционный взгляд либералов на капитализм, который им представлялся зверем в клетке: важно, чтобы он жил, но держать его лучше под замком, чтобы он не посягнул на права публики. "Добродетель или зло" - здесь вопрос поставлен ребром: либо черное, либо белое. При новой же формулировке вопроса в качестве ответа можно предложить веское "возможно" или "это зависит от".
Хотя у Demos было преимущество, поскольку либералы дрались на своем домашнем ринге, в подобной ситуации оно не помогло Джо Луису выиграть у Макса Шмелинга. И было ясно, что объективисты вышли вперед еще во время взвешивания. Институт Айн Рэнд и представители центра Demos расставили столы со своей литературой, и у стола института, где раздавали бесплатные брошюры с изложением философской системы Рэнд, толпилось гораздо больше народу. Почти никто не задерживался у стола центра, где предлагали скучную брошюру с игривым названием "Хорошие правила. Десять историй об успешном регулировании". Издания института, например, книжка Пейкоффа "Религия против Америки" и брошюры Рэнд "Права человека" и "Природа правительства", казалось, имели более абстрактные заглавия, менее связанные с реальностью, зато явно вызывали живой интерес у университетской публики. Брошюры Рэнд выглядели гораздо привлекательнее, хорошо переплетенные и отпечатанные на дорогой глянцевой бумаге, тогда как брошюра центра Demos была распечатана на обычной бумаге формата А4 и сшита скрепками. Если бы я был юнцом, который жаждет отыскать навигационную карту для полета над растерзанной, измученной кризисом Америкой, я, скорее всего, выбрал бы в проводники Институт Айн Рэнд, а не Demos с его проверенными патентованными средствами.
Среди публики был молодой кинематографист по имени Джими Паттерсон, который, несмотря на холод, терпеливо дожидался на улице, пока откроют двери. Он уже окончил университет и пришел сюда с подругой, которая еще училась в Йеле и, кажется, была не так уверена в безоговорочной победе объективистов, как Джими. Он же всего несколько минут назад познакомился с Яроном Бруком и был так счастлив, будто выпил на брудершафт с Джоном Ленноном. "Нет, с Миком Джаггером", - поправился он. Джими ожидал, что грядущие дебаты станут сокрушительной победой Брука, которому предстояло сойтись в первом раунде с Майлзом Рапопортом, президентом Demos.
Насмотревшись на Брука в отеле "St. Regis", на мероприятии по сбору средств, я нисколько не сомневался, что в этом состязании он будет Мухаммедом Али, тогда как Рапопорт возьмет на себя роль солидного, серьезного Джо Фрейзера. Какой бы неприветливой ни казалась эта арена для объективистов, Брук зарекомендовал себя бывалым бойцом, привычным к любым условиям, интересным оратором и опытным спорщиком. На что способен Рапопорт, почти не было известно. Он не так часто мелькал на телеэкране, как Брук, который постоянно появляется на канале "Fox News", однако Рапопорт все равно отказался дать мне интервью до начала дебатов, что могло обеспечить ему некоторую фору. Вместо этого он отослал меня к Дэвиду Каллахану, соучредителю центра Demos и главе его международного подразделения. Каллахан также был автором хорошо принятой книги об этических изъянах общества, озаглавленной "Культура мошенников". Это произведение безоговорочно включало в число прочих изъянов "неспособность боготворить капитализм".
Когда я разговаривал с Каллаханом, за несколько недель до дебатов, он сказал, что "у членов организации нет уверенности, что в дебатах следует встретиться именно с ними, а не, скажем, с Институтом Като или Фондом Heritage, или еще с какой-нибудь популярной структурой". Но в итоге было решено выйти на дебаты с объективистами, которых он охарактеризовал как "доводящих либертарианство до логического предела". Причина такого выбора, пояснил он, "в желании показать, куда приводит подобная логика". Для Института Айн Рэнд дебаты предоставляют возможность завоевать новую публику, "взывая к еще не обращенным, и обрести респектабельную платформу для своих экстремистских идей".
Это, с точки зрения Demos, в худшем случае. Другой потенциальной опасностью для ученых из Demos представлялось то, что вялого спорщика от либералов может просто расплющить в лепешку острыми и язвительными радикальными аргументами объективистов.
* * *
В Культурном центре Скирболла не кипело таких страстей, какие бурлили в 1967 году, во время схватки Брандена с Эллисом. Наверное, дух доброго рабби удерживал публику от грубостей. Когда перед началом дебатов провели голосование, примерно 60 % зрителей, по моим подсчетам, объявили себя объективистами.
Первым на ринг вышел Рапопорт, без всякой рисовки. То был солидный господин лет пятидесяти, несколько грузный, неспешный, способный скорее осыпать противника градом легких ударов, чем отправить его в нокаут. В начале своего выступления он, кажется, читал по бумажке, за что, будь я судьей, непременно вычел бы ему очки. Но Рапопорт и не скрывал, что читает. Ничего не таил за пазухой. В отличие от дебатов Брандена - Эллиса здесь не было никакой критики Рэнд, ее книг или тем более героев. На самом деле я сначала даже не понял, читал ли Рапопорт ее книги, а если читал, то насколько это важно для дебатов. "Давайте проведем их на высоком уровне", - призвал в самом начале ведущий Брайан Лерер - и дебаты действительно прошли на высоком уровне.
Рапопорт начал с наблюдения, что прежнего согласия между либералами уже не существует. С 1980 года преобладают идеи Рональда Рейгана. "С моей точки зрения, эти идеи, которыми всерьез руководствовалось правительство, толкнули страну в пропасть, столкнули с высокого утеса", - сказал он, повторив метафору. И теперь, сказал Рапопорт, мы вступаем в новый период, характер которого пока еще не определен. Брук - хотя в этом, возможно, не было необходимости - делал заметки, пока оратор наносил слабенькие удары ("сильный государственный сектор", "справедливые правила игры") ему в солнечное сплетение. Но затем Рапопорт заехал противнику по затылку, продемонстрировав, что, вероятно, все же хорошо знаком со слабостями объективизма: "Между прочим, существует опасность увести эти дебаты к вершинам философии, в сторону от практических решений, от того, какими должны быть настоящие публичные дебаты". Он попал не в бровь, а в глаз: объективисты постоянно уходили от практических решений. Необходимо, сказал он, "следовать задачам публичных дебатов, которые предусмотрены этим жанром". Выдвигаемые принципы должны быть "применимы к реальности".
Реальность - развязанный шнурок, который вечно подводит объективистов, - могла бы послужить грозным оружием, если бы Рапопорт сумел им воспользоваться.
Он процитировал Жан-Жака Руссо: "Наконец, каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности. И так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения того, что имеет".
Произнеся эту возмутительную речь в оправдание альтруизма, коллективизма и гражданственности, Рапопорт взял быка за рога: "Когда ипотечный брокер убеждает ничего не подозревающего покупателя дома взять ипотеку, которую, как уже знает брокер, клиент не потянет, и при этом брокер понимает, что сам он все равно получит прибыль из процентной надбавки, нам необходимо правительственное агентство, которое готово положить этому конец".
Удар в челюсть был сокрушительный. Бруку явно стало не по себе, он был раздражен, а Рапопорт продолжал говорить о необходимости правительственного вмешательства, когда имеют место загрязнение окружающей среды, эксплуатация ненадежных шахт и прочие преступления со стороны корпораций. Затем он стал перечислять примеры положительного воздействия государства на жизнь граждан: увеличение числа государственных университетов (таких как Техасский университет, где, он мог бы прибавить, объективизм значится в учебной программе). Он продолжал в том же духе, перечисляя правительственные программы, которые когда-то принимались как должное, а теперь находятся под угрозой уничтожения из-за сторонников "маленького" правительства.
Все эти аргументы были беспощадно правдивыми. Объективисты и многие консерваторы вынуждены были молчать, пока Рапопорт говорил, что на протяжении последних тридцати лет ситуация только усугубляется, угрожая среднему классу, ставя его в крайне уязвимое положение. "Мы рискуем превратиться в страну, где есть горстка в высшей степени преуспевающих людей, - сказал он, - "плутократия", как называет ее "Goldman Sachs", и подавляющее большинство - люди малообразованные, без доступа к нормальной медицине, без гарантированного дохода" и так далее. Феномен перераспределения всех доходов в пользу крохотной группы супербогачей, "плутократии", был впервые описан аналитиком "Citigroup", а не "Goldman Sachs", но Рапопорту можно простить эту незначительную ошибку.
Брук, как и полагается закаленному ветерану ринга, с самого начала продемонстрировал, что он - лучший оратор. Он говорил без конспекта и много жестикулировал. По временам казалось, что он для пущего эффекта сейчас отойдет от трибуны и начнет бродить по залу, как проповедник. Он отстаивал свою точку зрения, переходя на личности, продуманно бросая в публику риторические вопросы. Он же был иммигрант из Израиля. Он приехал в Соединенные Штаты. Чего ради? "Что делает эту страну такой особенной? Что делает эту страну отличной от других?" - спрашивал он в манере университетского лектора, делая ударение на последних словах, уже выигрышно выделяясь на фоне уравновешенного, но бесцветного, время от времени спотыкающегося на словах Рапопорта. Его оппонент редко использовал слово "я", отдавая предпочтение коллективистскому, обобщенному "мы": он несколько раз произнес "мы в Demos". Брук же говорил только от себя, ни разу не сказав "мы в Институте Айн Рэнд".
Необходимо вернуться назад, к моменту возникновения этой страны, сказал Брук. На самом деле Рапопорт только что именно это и делал. Руссо, на котором ему бы следовало заострить внимание, был одним из тех философов, которые вдохновили американцев на Войну за независимость. Судья во мне вычел у Рапопорта очко за то, что он не заострил внимание публики на Руссо. Брук, со своим бостонским акцентом, продолжал размахивать рэндианским знаменем, называя Войну за независимость "фундаментальной, исторической морально-политической революцией. Идеологической революцией". Таковой она и была: чтобы прийти к этому выводу, достаточно почитать трактат Руссо "Об общественном договоре", из которого цитировал Рапопорт. Но Брук не стал останавливаться на этом. Он заметил, что "отцы-основатели вывели принцип", который отвечает на вопрос: "Кому принадлежит твоя жизнь?" И "ответ, исторически, всегда, оставался один и тот же: "Твоя жизнь принадлежит племени, твоя жизнь принадлежит королю, принадлежит государству, принадлежит Папе, принадлежит некоей группе, стоящей над личностью"", - говорил Брук, прибегая к повторам, чтобы донести до публики свою мысль. Однако, сказал он, деятели эпохи Просвещения, включая отцов-основателей, пришли к выводу, что "это верно не вполне. Твоя жизнь принадлежит тебе". Чуть ли не в рифму. Аудитория пришла в восхищение, как и следовало ожидать.
После чего Брук совершил невероятный прыжок - через голову Руссо - и заявил, что отцы-основатели "отвергали понятие коллективизма. Они отвергали саму идею, что вы, индивидуальная личность, обязаны чем-то какому-то внешнему объединению".