- В секторе десяти - пятнадцати километров к северо-западу от нас в районе населенных пунктов Ольховатка, Поныри и Малоархангельск противник предпринял многочисленные атаки с применением новых радиоуправляемых танков Б-4, самоходок "Фердинанд" и танков "Тигр". Наши боевые противотанковые группы, сформированные по инициативе генерала армии Рокоссовского, сражались до последнего. Ими выведены из строя все, подчеркиваю, все до единого радиоуправляемые танки и тридцать семь из сорока девяти "Фердинандов". Наши потери тоже большие. На оборонительные рубежи Малоархангельска, Понырей и Ольховатки сегодня было совершено более девятнадцати мощнейших атак с постоянными бомбежками. По меньшей мере сто тысяч человек с обеих сторон были убиты или тяжело ранены. Сожжено и выведено из строя более сотни наших танков. Малоархангельск выстоял, и станция Поныри выстояла, но в районе Ольховатки противнику удалось вклиниться в нашу оборону на глубину более восьми километров.
Гвардии старший лейтенант Милюшев умолк, задумался. Потом скомандовал, но уже не таким официально-командирским тоном:
- Попробуйте, ребята, поспать часа три-четыре, так как завтра нас могут кинуть в контратаку. Завтра немцы начнут вгрызаться в наш второй оборонительный рубеж. На сегодня все. По машинам! Отбой!
6−8 июля 1943 года
"Малый Сталинград"
Спал плохо, снились кошмары. Видел во сне, что меня окружают "Тигры" и "Фердинанды". Я прицельно отстреливался, пока фрицы не подожгли мой Т-34. Мне удалось выскочить через верхний люк. Немецкий снайпер пробил мне левое предплечье. Я свалился на землю. Фрицы тут как тут. Поволокли меня к своему "Фердинанду" на допрос. Начинают допрашивать. Я молчу. Говорю им по-английски:
- I don't understand German! (Я не понимаю немецкого.)
Один из фрицев спрашивает меня по-русски:
- Русский понимаешь?
- I don't understand what you are asking me. (Я не понимаю, что хотите спросить меня.)
Один из фрицев со знаками СС на погонах хватает меня сзади за челюсти и так надавливает, что у меня поневоле открывается рот. Что они собираются залить мне в горло? В этот момент рядом с "Фердинандом" разрывается советский снаряд…
Я проснулся в холодном поту. Было страшно. Я с трудом выбрался из танка и увидел, что рядом с ним оказалась свежая воронка диаметром около метра. Посмотрел на гусеницу и на катки. Они в порядке, но обляпаны влажной землей. Значит, взрыв, разбудивший меня, был не во сне, а наяву. И похоже, был не немецкий, а наш, выпущенный из противотанковой сорокапятки.
Я забрался в танк. В наушниках - голос Олега Милюшева:
- Все живы?
- Пока да! - отвечаю.
- Раненые есть?
- Нет!
- Снаряд, похоже, наш, шальной. На войне все возможно!
- Я тоже так подумал, товарищ гвардии старший лейтенант!
- Ладно, Никлас, спим еще часок, если не будет боевой тревоги.
- Gute Nacht, mein Freund! (Спокойной ночи, друг мой!) - ответил я ему по-немецки.
- Gute Nacht, mein Freund! - усмехнувшись, повторил Олег.
В 6.00 нам сыграли подъем. Но это была не боевая тревога.
- Вместо нас, - сообщил нам комроты капитан Жихарев, - Рокоссовский из своего резерва направил в бой в район Ольховатки и Подоляни 19-й отдельный танковый корпус генерала Васильева.
В середине дня у капитана Жихарева для нас было новое сообщение. Сегодня утром, сказал он, пока 19-й танковый корпус сосредотачивался в исходном районе, немцы кинули для прорыва второго оборонительного рубежа в район Ольховатки более двухсот танков. Навстречу немецким танкам в бой вышли более сотни тридцатьчетверок, английских "Черчиллей" и самоходок нашей 2-й танковой армии. Они зашли во фланги немецкой ударной группировке и расстреляли более сорока немецких машин. Но при этом сами мы потеряли около пятидесяти тридцатьчетверок и "Черчиллей".
В девять вечера комвзвода Олег Милюшев, вернувшийся с НП, добавил к дневной информации:
- Соединения 19-го танкового корпуса нанесли удар в направлении Подоляни лишь в пять часов вечера. Но под ураганным огнем немецкой артиллерии, "Фердинандов" и "Юнкерсов" вынуждены были с большими потерями вернуться на исходные позиции. То, что я увидел над полем боя, труднопередаваемо. Это было настоящее побоище - и с нашей стороны, и с их… Все горело, дым… Темно было, как в сумерках…
А мы целый день простояли в резерве. Непонятно, что хуже: вступить, наконец, в бой или стоять в резерве. Как писал Хемингуэй: "Быть у двери, за которой гибель, или погибнуть".
Мы понимали, что, если немцы прорвут второй оборонительный рубеж, жизнь каждого из нас окажется на волоске.
В небе над полем боя проносились советские штурмовики. Но появлялись и немецкие самолеты, угрожавшие нашим танкам.
6 и 7 июля мы видели воздушные бои между самолетами. Было заметно, что ни одна из сторон не могла добиться господства в воздухе над полем сражения. Многие советские и немецкие самолеты загорались у нас на глазах и взрывались прямо в воздухе или, оставляя за собой длинный черный шлейф, падали и взрывались вместе с экипажами на земле.
8 июля 1943 года комроты капитан Жихарев рассказал нам:
- Вчера весь день продолжался бой и за железнодорожную станцию Поныри. Поселки Поныри-1, Поныри-2 и станция Поныри несколько раз переходили из рук в руки. Бои на улицах Понырей были до того яростными, что и немецкое, и советское радио называют эти населенные пункты Малым Сталинградом. Потери с обеих сторон ужасно велики: убитых и раненых - тысячи. Выведено из строя несколько сотен танков и пушек. Но сегодня противник через второй оборонительный рубеж не смог прорваться!
- А почему Поныри называют Малым Сталинградом? - спросил заряжающий Филиппов.
- Потому что бои каждый раз шли за каждый дом и даже полдома, как было в Сталинграде, - ответил Жихарев и добавил: - Очевидно, завтра настанет наша очередь идти в бой. Поэтому расходитесь все по своим машинам. Спать всем только в танках, а взводу мотострелков - в бронетранспортерах.
11 июля 1943 года
Накануне
По словам нашего комроты капитана Жихарева, за последние шесть дней противник потерял более половины имевшихся к началу наступления самоходных орудий, тяжелых танков и пушек, а также половину живой силы. Тяжелые немецкие танки оказались уязвимы для нашей артиллерии, противотанковых ружей и штурмовых групп, созданных по инициативе Рокоссовского. Жихарев рассказал, что перед нашими рубежами обороны было заложено полмиллиона противотанковых и противопехотных мин.
Наши танкисты быстро поняли, что "Тигры" и "Пантеры" становятся уязвимыми, если, благодаря превосходству в маневренности Т-34 над немецкими тяжеловесами, заходить с боков. У немецких танков боковая броня значительно тоньше, чем лобовая.
Все эти шесть дней наши нервы были на пределе, я даже боялся, как бы кто-нибудь не сошел с ума.
- Приободритесь, сынки! - Жихарев всегда так называл нас, если у него было хорошее настроение. - Немецкое наступление наконец захлебнулось. Продвижение вражеских войск полностью остановлено. Понимаете, что это значит? Гитлер поставил на карту все, а результат какой?!
…Каждую из этих шести прошедших ночей - а спать в эти дни удавалось очень мало - я в коротких снах видел свою Принцессу. Так она и стояла у меня перед глазами, будто наяву. Я видел ее прекрасное лицо, сверкающие глаза, удивительную улыбку… Представлял себе, как моя дорогая Принцесса с группой санитаров, как было в Сталинграде, вытаскивает тяжелораненых с поля боя. Интересно, какой будет наша следующая с ней встреча? Если будет…
12 июля 1943 года
Контратака
В 3.30, перед рассветом, прозвучал сигнал боевой тревоги. Более ста танков и самоходных установок нашей бригады и разведроты ринулись в контратаку. В 4.30, оказавшись примерно в километре от передовой, мы увидели сотни вражеских танков и бронетранспортеров, движущихся нам навстречу. В небе пронеслись около сотни наших штурмовиков и истребителей-"яков", стреляя по врагу 37-миллиметровыми ракетами. Впереди нас поднялась стена пыли, дыма и огня. Наши танки на полной скорости, скрываясь в этой пелене, пошли левее, чтобы зайти немецким танкам во фланг.
Вокруг стоял оглушительный грохот стреляющих пушек, рвущихся снарядов, падающих на землю самолетов, смешанный с ревом танковых двигателей и воплями умирающих. Даже вдали от нас пастбища и луга пылали.
Перед нами раненый водитель сознательно направил свою машину на таран "Тигра", оба танка вспыхнули. Тяжелый удушливый дым висел в воздухе, закрывая солнце. Остался позади первый ряд горящих немецких танков и бронетранспортеров.
У "Тигров" и "Пантер" были гораздо более мощные пушки, чем у нас, они могли поражать цели с большего расстояния. Правда, в ближнем бою преимущество было на нашей стороне, Т-34 оказывался гораздо быстрее и маневренней, чем немецкие тяжелые танки.
При сближении с вражеским "Тигром" Орлов уходил в сторону, заходил сбоку, а Филиппов в это время стрелял бронебойными, пробивая боковую броню и выводя из строя гусеницы. Кирпо стрелял из пулемета по всему, что двигалось справа от нас.
Мы знали, что наш танковый корпус был последним резервом у Рокоссовского. Поэтому выбора не было: либо мы уничтожим противника, либо он нас. Честно говоря, ни я, ни мой экипаж не рассчитывали выйти из этого боя живыми и невредимыми. Мы не считали, сколько выпущенных нами снарядов попало в цель, сколько вражеских машин мы вывели из строя. Не считали мы также немецких солдат, которых ранили или убили. Вражеские снаряды попадали в наш танк, но мы не знали, сколько раз и куда именно попадали. Как сумасшедшие, мы носились вперед-назад по полю боя, стреляя и сокрушая гусеницами все, что было перед нами. Я командовал танком, высунувшись из верхнего люка.
Примерно в полдень неподалеку от железной дороги, шедшей через станцию Поныри, в облаках дыма я заметил окопавшегося красноармейца-пулеметчика, который строчил как бешеный. Мы промчались мимо, я обернулся и увидел, что у него нет головы. Кровь фонтаном била из шеи, но пулемет еще строчил. Видно, пальцы убитого все еще давили на гашетку…
В поисках немецких танков мы пересекли железнодорожные пути. К вечеру, когда бой стал затихать, я рассказал экипажу о пулеметчике. Но они мне не поверили, подумали, что мне это показалось. Орлов сказал, что это фокусы моего буйного воображения, разыгравшегося от увиденного во время жестокого боя.
- Ладно, - сказал я и предложил: - Давайте вернемся к тому месту. Это недалеко.
Повернули назад. Темнело. Однако пулеметчик без головы оказался на месте. Он во время боя убрал со своего пулемета бронещит, пытаясь повысить маневренность и добиться меньшей заметности, но именно это стоило ему головы.
Орлов, Филиппов и Кирпо смотрели на изуродованного пулеметчика ошалелыми глазами. Его туловище склонилось на кожух пулемета. А рука осталась на спусковом рычаге. Гимнастерка была покрыта слоем запекшейся крови. Жетона на шее не оказалось. Мы расстегнули карман гимнастерки, нашли красноармейскую книжку и фотокарточку, сильно измазанные кровью. С фотографии на нас смотрело лицо красивой молодой женщины. На обратной стороне сквозь пятна крови с трудом прочли два слова "…тебе с любовью". Ни имени, ни фамилии мы прочесть не смогли. Любовь и война, подумалось мне, никак не совмещаются. Мы с трудом высвободили руку пулеметчика от спускового рычага и похоронили бойца в его окопе. Голову так и не обнаружили - ее, скорее всего, разнесло вдребезги. В могильный холмик мы воткнули найденную невдалеке от окопа гильзу от 76-миллиметрового снаряда, внутрь которой вложили окровавленную красноармейскую книжку и фотокарточку женщины.
Я обратился к своему экипажу:
- Знаете, друзья… Может быть, после войны кто-то найдет эти красноармейскую книжку и фотокарточку. Может быть, какая-нибудь газета напечатает эту фотографию, и тогда женщина узнает себя. Может быть, когда-нибудь она узнает, как погиб ее любимый…
20 июля 1943 года
Наступление
Немецкие войска не собирались отступать. Не было у них неразберихи, не было панического отступления, на которые мы надеялись. Каждый наш метр вперед давался колоссальным напряжением сил, потерями людей и техники. Нам приходилась, что называется, зубами вгрызаться в оборонительные рубежи немцев. Они стойко защищали каждую свою позицию. Опытные и хорошо вооруженные, они не раз переходили в яростные контратаки. Тем не менее, когда удавалось брать пленных солдат, многие из них кричали: "Гитлер капут! Гитлер капут!"
Кровавые атаки и контратаки сменяли друг друга, передовая смещалась то вперед, то назад. После 12 июля каждый божий день грохот пушек, разрывы бомб, минометная и пулеметная стрельба не умолкали ни днем ни ночью. Страшнее всего были душераздирающие крики агонизирующих раненых.
За восемь дней с 12 по 20 июля мы видели буквально тысячи и тысячи - наших и немецких - недавно убитых солдат и офицеров, тела которых не успевали хоронить. Трупы на солнцепеке разлагались, наполняя воздух ужасающей вонью. Похоронные команды не успевали справляться. Медики тоже не успевали выносить из-под огня и с поля боя тяжелораненых и доставлять их в полевые медицинские перевязочные пункты и госпитали. По земле невозможно было ступить и шагу, не споткнувшись о мертвое или полуживое человеческое тело. Тогда я впервые обратил внимание на то, что многие немецкие убитые - солдаты и офицеры - лежат без сапог.
- Кто, по-твоему, их разувает? - спросил я Орлова, самого старшего и самого опытного в моем экипаже.
- Слушай, старшина, - сказал Орлов, горько усмехнувшись, - в Красной армии пехота никогда не имела таких сапог, какие мы видим у немцев. У нашей пехтуры только эти чертовы ботинки, говнодавы, одним словом, портянки и обмотки. Поэтому наша пехота и разувает немцев. Не зарывать же добро в землю! Кто за это осудит?
- Понятно, - ответил я ему. - Есть у меня еще один вопрос. Чем объяснить такое необыкновенное пристрастие наших пехотинцев, артиллеристов, да и танкистов к немецким ручным часам и зажигалкам? Они их снимают с рук живых военнопленных и мертвых немцев. Лезут в карманы мертвым…
- Та же история, - отвечал Орлов. - Много ты видел советских граждан с наручными часами? Переделывали даже каминные часы на наручные. Получалось как у коровы седло…
За время нашего восьмидневного участия в боях от Понырей до Дмитриева-Льговского наша танковая бригада потеряла половину своего личного состава, половину танков, бронетранспортеров, орудий и грузовых машин. В некоторых сгоревших танках - наших, и немецких - мы видели обугленные тела. Если до них дотрагивались, то они рассыпались.
Картина разрушений поражала и подавляла меня, вынуждала вспомнить "Апофеоз войны" Верещагина с пирамидой из черепов на фоне безлюдного пейзажа и кружащимися черными воронами…
Под вечер мы выбрались из танка и стали осматривать повреждения, полученные за дни боев. Машина казалась инвалидом: боковые крылья изрядно помяты, броневые полосы прошиты, два катка вообще отсутствовали, и было непонятно, как гусеница при этом не пострадала. Башня нашего танка во многих местах оказалась "облизанной" крупными осколками или, может быть, мелкими снарядами и пулеметными пулями.
- Просто чудо, что мы еще не сгорели, - сказал Кирпо. Мы с ним осматривали левый бок танка, а Орлов и Филиппов - правый бок.
Вдруг Филиппов крикнул:
- Хенде хох, сукин сын!
Мы с Кирпо переглянулись, недоумевая. Кому это он крикнул? Неужели рядом с нами оказались немцы?
- Только попробуй убить его, - послышался голос Орлова, - я тебя самого пристрелю! - сказал он Филиппову.
Мы с Кирпо обошли танк и увидели странную картину: немецкий солдат, согнувшись вперед пополам, стоял между Орловым и Филипповым. Обеими руками он держал вываливавшиеся из его брюха внутренности и, конечно, не мог поднять руки. Видел ли это Филиппов? Но Орлов наверняка узрел, в каком состоянии был немец. В руках у обоих были наганы. Филиппов целился немцу в спину, а Орлов целился в Филиппова.
У меня мелькнула мысль: зачем этот немец бросился к нашему танку? Не потерял ли он со страху рассудок?
Немец смотрел на Орлова, на меня, на Кирпо, но он нас не видел. Мы все застыли на местах. А немец вдруг упал, ударившись головой о каток танка. Он был мертв.
Филиппов наконец увидел, что немец лежал с вывалившейся из живота кучей кишок. Все понял, спрятал наган и попросил прощения у Орлова. Филиппова стошнило. Орлов убрал свой наган в кобуру.
23 июля 1943 года
Кроливец, Украина
Все пережитое нами после 5 июля, Малого Сталинграда и нашего вгрызания в заградительные рубежи, было страшно. Отдельные атаки нашей бригады постепенно сливались в крупное контрнаступление войск Центрального, Брянского и Степного фронтов. Перед нами лежали земли Украины и Белоруссии. Как и в других подразделениях Красной армии, у нас в разведроте служило много украинцев и белорусов. У многих из них оставались родственники на оккупированных территориях. За последние два года они, как и я сам, не получали никаких известий. Никто не знал, так же как и я, живы ли наши близкие.
Сегодня по радио слышал два интересных и важных сообщения, касавшиеся последних сорока девяти дней. Курскую битву называют крупнейшим танковым сражением в истории всех войн: в боях участвовало более 2 миллионов человек, 6500 танков, 4500 самолетов, 20 тысяч арторудий и минометов, на позициях было заложено более 2 миллионов противотанковых и противопехотных мин.
Совинформбюро сообщило, что Рузвельт и Черчилль выступили с обращениями к Красной армии. "За эти месяцы упорных боев ваши вооруженные силы, их боевая выучка, мужество, самоотверженность и упорство не только остановили наступление немцев, но позволили начать успешное наступление…" - написал в своем обращении президент США Франклин Делано Рузвельт.
Продвигавшимся на запад красноармейцам попадали в руки письма, дневники и фотографии немецких солдат и офицеров. Из них с очевидностью явствовало, что захватчики считали себя представителями высшей расы.
Высшей расы?..
…В Кроливце, городе неподалеку от Киева, мы познакомились с искалеченным украинцем тридцати шести лет, по фамилии Степанюк. У него были ампутированы ноги, он передвигался на низенькой тележке, как Порги из оперы Джорджа Гершвина "Порги и Бесс". Вот что Степанюк поведал (его рассказ я позже, по памяти, записал):
- В сентябре 1941 года, около двух лет назад, эсэсовцы согнали почти сорок тысяч мирных жителей к оврагу, который у нас называют Бабий Яр. Нам приказали раздеться догола и начали всех расстреливать из пулеметов. Эти бешеные собаки убивали детей и стариков, молодых матерей с грудными младенцами на руках, даже инвалидов. Моя жена была на седьмом месяце беременности, мы были вместе, я держал ее за руку. Помню, как дрожала ее рука… Расстрелянных сбрасывали в яр. Поздно ночью я пришел в себя и понял, что все вокруг и лежавшая рядом со мной жена - все мертвы. У меня было несколько пулевых ранений. Кое-как я выбрался из-под груды мертвых тел. Мой друг, тракторист, помог мне перебраться сюда в Кроливец, к родителям… Жив остался, но, видишь, без ног…
Встретив на пути реку Десну, войска не ждали наведения понтонных мостов, а переправлялись на рыбачьих лодках или плотах, собранных из попавшихся под руку бревен. В местах, где Десна оказывалась неглубокой, наш взводный Милюшев первым вел свой Т-34 прямо по дну, а мы следовали его примеру.
Хоть победа давалась нам дорогой ценой, мы все же продвинулись от Понырей в глубь Украины и Белоруссии более чем на 200 километров.