- …На мгновение меня охватил ужас. Лежал я, как обычно во время сна, животом вниз. Заставил себя приподняться. Мне показалось, что я смог это сделать. Значит, слой земли надо мной не очень большой, подумал я. Если бы меня захоронили, я бы лежал спиной, а не лицом вниз. Решил проверить, что у меня с руками и ногами. Попробовал подвигать правой рукой и пальцами на руке. Работают. Смогу писать. Попробовал левую руку. В порядке. То же с правой ногой и с левой. Все, казалось, в порядке. Потом я вдруг вспомнил рассказ одного инвалида, безногого - ему после ампутации казалось, что может двигать пальцами ног… Испытывая ужас, я подумал: может быть, мне только кажется, что ноги и руки у меня в порядке, а на самом деле их у меня вовсе нет?.. Я стал изо всех сил двигать руками, ногами и головой. Движение слоя земли надо мной заметили ребята из моего экипажа. Отрыли. Подняли. Я видел, что все улыбаются, чему-то очень радуются. Рты у них при этом раскрывались и закрывались, как у рыб, выброшенных из воды на берег. Я их абсолютно не слышал. Понял: оглох совершенно. А когда они стали голову мне бинтовать, я полностью отключился и пришел в себя только здесь, в вашем полевом госпитале.
Полковник медслужбы доктор Селезень задумчиво произнес:
- Ваш рассказ следует поместить в медицинские учебники для военврачей как иллюстрацию, чтобы специалисты знали, что испытывает, ощущает и о чем думает человек в сознании, попавший, как вы, под бомбежку и оказавшийся засыпанным землей. У вас было слепое осколочное ранение в голову и довольно неприятная контузия.
Затем, повернувшись в сторону капитана медслужбы Карлова, полковник распорядился поместить меня в палату выздоравливающих. Его распоряжение очень меня обрадовало. У меня будто огромный булыжник с плеч свалился: значит, я не безнадега, значит, меня не эвакуируют в тыловой госпиталь, значит, меня оставляют воевать с ненавистными агрессорами и значит, что для меня также жизненно важно, я, возможно, встречусь с девушкой моей мечты!
Я считал не только дни, прошедшие после 16 апреля, когда мы с ней впервые встретились. Считал часы! Прошло уже семьдесят пять дней, или одна тысяча восемьсот часов.
С моей стороны это было, прежде всего, духовное влечение, но конечно же с примесью чувственности. Мне было уже полных восемнадцать лет. А "советской Диной Дурбин" я называл ее не только потому, что она и голливудская звезда казались мне двойняшками, а еще и потому, что я ведь не знал ни ее имени, ни отчества, ни фамилии, ни возраста. А что знал? Ее звание: гвардии младший лейтенант медицинской службы - это первое; имеет заслуженные боевые награды - второе; награды ей вручал лично генерал Рокоссовский - это третье. Вот и все…
1 июля 1943 года
В палате выздоравливающих
Шестой день в полевом госпитале. Полковник Селезень заверил меня, что через пару дней я смогу выписаться из госпиталя и вернуться в свою танковую роту разведки. Проснулся оттого, что в палате выздоравливающих шли оживленные дебаты о какой-то старшей медсестре. Я понял, что атмосфера в этой палате совсем иная, чем в прежней. Там были сплошные стоны солдат и офицеров, которым ампутировали руки или ноги и которые лежали в ожидании отправки в далекие тыловые стационарные госпитали. Многие из них плакали, хотя война для них уже закончилась, а для выздоравливающих, включая меня, она по-прежнему впереди.
Мои соседи дискутировали о том, которая из медсестер наиболее привлекательная и кто какую из них хотел бы поиметь.
- Самая-самая из всех - наша старшая медсестра, - авторитетно заявил мой сосед слева. - В жизни не видел девушки красивее.
- А звать ее как, лейтенант, узнал? - спросил кто-то из дальнего угла палаты.
- Я слышал, что санитары и санитарки, да и кое-кто из врачей зовут ее Принцессой, - ответил лейтенант, мой сосед слева.
- Это что, кличка, что ли? - спросил мой сосед справа от меня.
- Она младший лейтенант медицинской службы, - ответил мой сосед слева. - Мне сказал об этом земляк из Орджоникидзе - хирург Карлов. Ему можно верить. Он еще объяснил, что Принцесса - это прозвище нашей старшей медсестры. Так ее прозвали после того спектакля "Принцесса Турандот". Вернее, отрывков из спектакля - весной сюда из Москвы приезжали артисты Театра имени Вахтангова. Почему Принцесса? Дело в том, что наша старшая медсестра ведет себя как та юная китайская принцесса Турандот, красивая до невозможности, но очень гордая и неприступная. И сердце у нее каменное. Она отрубала головы всем ухажерам. Так вот, принцесса Турандот была неприступной, пока не встретила молодого принца Калафа… И наша старшая медсестра тоже гордячка, недотрога и ведет себя, будто она здесь главная.
- А наша старшая тоже китаянка? - попытался сострить кто-то из дальнего угла.
- Готовый спорити, - послышался другой голос с малороссийским акцентом, - що вона украинка.
- Это да! - послышался третий голос от меня справа. - Уж очень девки у них красивые!
- А где она сейчас? - спросил кто-то, лежавший напротив моей кровати. - Я ее, например, ни разу не видел.
- Она сейчас в командировке, - ответил сосед слева, которого назвали лейтенантом. - Хирург Карлов мне сказал, что полковник Селезень послал ее выбивать новые американские автоклавы для госпиталя. Вернется из Курска, я будь не я, а коготки ей обломаю! Если даже выпишут меня из госпиталя, буду ошиваться здесь, покуда ее не поимею.
- Хочешь стать принцем Калафом, лейтенант? - ядовито заметил мой сосед справа.
- Поживем - увидим! - заявил самоуверенный лейтенант. - Не было в моем Подмосковье девок, которых бы я не смог взять, ежели было желание!
- И много взял?
- Вагон и маленькую тележку, - ответил лейтенант. - Дюжины две - точно!
Я открыл глаза, чтобы взглянуть на самоуверенного лейтенанта. Он это заметил и обрадованно воскликнул:
- Уря, ребя! Наш союзник проснулся! Аплодисменты! Аплодисменты!
Кто-то похлопал в ладоши и произнес:
- Попросим его рассказать нам о его Америке.
- Да-да! - подхватил кто-то еще. - Интересно, видел он, как у них там негров линчуют?
Какого черта! - подумал я. Что это он зовет меня союзником? Может, он из Смерша? Интересно будет посмотреть, какого цвета у него окантовка на погонах?
Но тут я сообразил, что все проще: скорее всего, земляк лейтенанта из Орджоникидзе - доктор Карлов - пересказал ему то, что узнал от моего экипажа. Вот откуда и появилось это "союзник". А раньше всех его произнес по отношению ко мне генерал Рокоссовский.
Что было дальше, легко догадаться: мои коллеги по палате засыпали меня вопросами о США.
- Расскажи нам о своей Америке! Расскажи! - орали мне со всех сторон. Почти каждый, с кем я знакомился в СССР, независимо от национальной принадлежности - русские, украинцы, евреи, казахи или узбеки, - все жаждали сведений о моей родине. Точно так же, как жители Бетлехема во времена моего детства жаждали сведений о Красной России.
Ретроспекция-4
Американское детство
- Знаете что, друзья, - сказал я, - поскольку говорить мне пока трудновато, я подумаю, о чем бы вам рассказать поинтереснее. Лучше после ужина, когда все в госпитале затихнет. Пожалуй, расскажу вам забавную историю о том, что бы я сделал, если бы остался в Соединенных Штатах.
Согласились.
После ужина все девять выздоравливающих собрались у моей кровати, несмотря на то что это было абсолютным нарушением госпитальных правил.
Свой рассказ я начал с того периода, когда я только-только окончил первый класс начальной школы имени Джорджа Вашингтона. Коротко - о моей компании, в которую входили родственники и друзья. Кузен Джонни был моим ровесником, он тоже окончил первый класс той же школы. Джиму исполнилось восемь лет, он уже отучился в трех классах нашей школы. Юджину и моему брату Джону было по десять лет, они перешли в шестой класс другой школы, называвшейся секондари-скул. А брату Майклу было уже четырнадцать лет, он стал десятиклассником в школе, называвшейся хай-скул. Вот такой был круг моего детского общения на нашей Восьмой улице в Бетлехеме.
До того дождливого воскресного утра все, за исключением меня, носили известные всей нашей улице прозвища. Майкла прозвали Ларди, то есть "Жирный". Но не потому, что он был таким на самом деле, просто-напросто он был плотнее всех остальных ребят. Брата Джона окрестили Хеффи, что означало "Половинка" - он был почти вдвое худее Майкла. Юджина Пэтрика прозвали Ю-Пэ - по начальным буквам его имени и фамилии. Джима Коссэка прозвали Кроссайд - "Косоглазый", так как он на самом деле немного косил; а кузен Джонни - Малыш, потому что он был самым маленьким среди нас. Лишь у меня одного не было никакого прозвища, меня называли просто Никки. (Правда, позже, когда я уже заканчивал начальную школу в Нью-Йорке и мои одноклассники узнали, что наша семья, кроме сестры Энн, собирается переехать в большевистскую Россию, меня стали дразнить так: "Никки-Никки - большевики". Бывшее в то время у всех на слуху слово, к сожалению, рифмовалось с моим именем, пусть и со смещенным ударением.)
Дождь лил как из ведра, и мы все не могли пойти в наш любимый Сокэн, где обычно летом играли в бейсбол. А потому, сидя под навесом, обсуждали городские новости. Разговор зашел о том, кто чем займется, когда вырастет.
Ларди заявил, что станет художником. Это никого не удивило, так как он рисовал здорово и в своей хай-скул был уже главным редактором школьной юмористической газеты в картинках. Хеффи сказал, что пойдет в университет и выучится на профессора истории или литературы. Никто в этом тоже не усомнился - он уже тогда, в десять лет, вмешивался в наши с Малышом споры и пытался нас поучать. Ю-Пэ намеревался открыть на Восьмой улице народный банк. Тоже понятно, ибо в свои десять лет он давал в долг деньги, требуя своевременного возврата с процентами, которые тщательно высчитывал. Косоглазый решил сразу после четвертого класса бросить учебу и устроиться на какой-нибудь корабль юнгой.
- Хочу повидать мир, - объявил он нам свой выбор.
Малыш, большой любитель сладостей, намеревался открыть мини-фабрику по производству ванильного и шоколадного мороженого.
- А ты, Никки, что молчишь? Кем ты собираешься быть, когда станешь взрослым? - обратился ко мне Ларди.
- Боюсь, что вы поднимете меня на смех, если скажу вам, - честно признался я.
- Нет-нет, не бойся, Никки, мы не станем над тобой смеяться, - заверил меня Хеффи. - Честное слово, и чтоб я сдох, если сказал тебе неправду! - поклялся он.
Все остальные дружно его поддержали:
- Давай, Никки, говори, не бойся!
- Я твердо решил стать президентом Соединенных Штатов Америки. Вот!
Никто - ни Ларди, ни Хеффи, ни даже Ю-Пэ, выполняя обещание, даже не улыбнулись, но я видел, что они с трудом удерживаются от смеха. А Косоглазый и Малыш открыли рот от удивления.
- Как тебе в голову пришла такая идея? - спросил Ларди.
- О'кей, - сказал я. - Даю вам четкое обоснование своей идеи. Позавчера, в пятницу, отпуская нас на каникулы, наша училка мисс Смит сказала мне: "Знаешь ли ты, Никки, что на основании конституции Соединенных Штатов ты, как уроженец Бетлехема, по достижении тридцатипятилетнего возраста будешь иметь полное право выдвинуть свою кандидатуру в Белый дом?" - "Спасибо, мисс Смит", - поблагодарил я ее и пообещал это запомнить.
Тут в разговор вступил Ларди:
- А ты, Никки, знаешь, во сколько обошлись президентские выборы шестнадцатому президенту Соединенных Штатов Аврааму Линкольну?
- Во сколько? Скажи, если знаешь, - ответил я.
- В одну бочку яблочного сидра. Но… - здесь Ларди сделал многозначительную паузу, - но уже в 1928 году тридцать первому, Герберту Кларку Гуверу, президентские выборы обошлись в несколько миллионов долларов. Я знаю, я читал об этом. А в 1960 году, когда тебе исполнится тридцать пять лет, стоимость выборов в Белый дом обойдется кандидату в сотни миллионов долларов!
- Так вот что, Ларди, ты пытаешься мне объяснить, - сказал я на полном серьезе. - А скажи-ка, - не ты ли мне на день моего рождения подарил толстого стеклянного поросенка?
- Ну я, - растерянно подтвердил старший брат.
- Так вот, - напористо продолжал я. - С помощью этой копилки к 1960 году я соберу столько долларов, сколько надо, и непременно выдвину свою кандидатуру в президенты! И знайте: с прошлой пятницы я уже не принимаю ни одноцентовые, ни пятицентовые, ни десятицентовые, ни даже двадцатипятицентовые монеты. Только долларовые банкноты. Меня поддержат миллионы членов профсоюзов Америки, потому что я за них буду стоять горой! Солидарность профсоюзов - это великая сила, - так говорит наш Пап. Разве нет, Ларди, Хеффи, Ю-Пэ, Косоглазый и ты, Малыш?
После моей эмоциональной речи все перестали смеяться или даже задумались.
- Ну хорошо, Никки, допустим, ты все-таки выиграешь выборы, - прервал паузу Ларди. - Какими будут твои первые шаги в качестве вновь избранного президента?
- Ты, Ларди, видел в журнале рисунки сверхзвуковых кораблей, которые будут в США к 1960 году? Я как раз стану президентом. Видел или не видел?
- Да, Никки, видел. Но это же иллюстрации, нарисованные фантастом… Неужели в 1960-х годах можно будет летать на Луну?
- Уверен: такие корабли будут к услугам президента! - горячился я.
Тут в набиравший серьезность разговор включились Ю-Пэ и Хеффи.
- Но зачем тебе, президенту Америки, нужны будут такие корабли? - спросили они оба.
- А вот зачем. В корабли я соберу по всей Америке таких хозяев заводов, как бетлехемский Чарли Шваб, которые запрещают на своих заводах профсоюзы, и отправлю их всех на Луну. И наша страна избавится от паразитов. И еще в один из таких сверхзвуковых кораблей я распоряжусь загнать всех крыс и отправить туда же, к чарли швабам!
На этот раз пауза была очень длинной. Все сидели задумчивые. Прекратился дождь. Из-за туч выглянуло солнце. Ларди встал и сказал:
- Наш Никки отныне и во веки веков будет носителем прозвища Великий Фантазер!
- Ну хорошо, хорошо, союзник, - прервал меня лейтенант. - А все-таки: что бы ты сделал, если бы тебя сегодня избрали президентом Соединенных Штатов?
Мне хотелось ответить, что первым делом я бы попросил "всесоюзного старосту" Калинина вручить орден Ленина и "Золотую Звезду" Героя не кому иному, как Франклину Рузвельту - за вкусную тушенку, прекрасные "Студебеккеры", "Форды", "Доджи" и "Виллисы", за самолеты "Кобра", за танки "Шерман", за многокилометровые линии проводов, радио- и телефонные аппараты…
Не успел я все это сказать, как раздалось тревожное:
- Полундра! Идет!
Через секунду свет потушили и все лежали в своих кроватях. Полог палаты распахнулся, кто-то вошел и зажег свет. Все девять выздоравливающих притворились спящими. Однако строгий и вместе с тем знакомый мне девичий голос произнес:
- Нечего притворяться! Я видела в палате свет и слышала голос рассказчика! Лучше признайтесь, кто был рассказчиком?
Я открыл глаза и задохнулся. На пороге стояла ОНА! Да-да, это была она! Я собрал в кулак всю свою волю и выпалил:
- Рассказчиком был я, товарищ гвардии младший лейтенант медицинской службы!
- Принцесса! - с восхищением произнес мой сосед справа.
И тут произошло невообразимое.
- Никлас, милый, вы здесь? - Этот голос я не смог бы спутать ни с каким другим.
- Так точно, товарищ гвардии младший лейтенант медицинской службы! - ответил я взволнованно.
Она всплеснула руками, как это делала в таких случаях моя мама, и воскликнула:
- Боже праведный! Можно мне вас обнять?
- Нужно, товарищ гвардии младший лейтенант медицинской службы! - доложил я.
Не случайно ей вручили медаль "За отвагу" и орден Красной Звезды. Она не побоялась при всех подойти ко мне и крепко, сладко меня поцеловать!
А потом обратилась ко всем в палате и сказала приказным тоном:
- Отбой! - Потом добавила: - И спокойной всем вам ночи.
Я видел, как она подошла к выходу, как снова взглянула в мою сторону, как зажмурилась и вытянула чуть-чуть вперед губы… После этого свет погас. Через минуту или две мой сосед слева тихо, но отчетливо произнес:
- Принцесса Турандот нашла своего принца Калафа.
На эту реплику лейтенант рявкнул без изысков и церемоний:
- Заткнись, падла!
4 июля 1943 года
Возвращение в танковый взвод
Прощайте, золотые сады Эдема! Доктор Карлов выписал меня из полевого госпиталя, хоть я еще и не совсем поправился. Переживем! Доктор самолично доставил меня на госпитальной машине в расположение разведроты и велел моему командиру, гвардии старшему лейтенанту Олегу Милюшеву, поместить меня под арест и сообщить в Смерш, что я две ночи отсутствовал на своей койке в палате выздоравливающих.
- Где он был - неизвестно. И это, на мой взгляд, достойно того, чтобы вы, гвардии старший лейтенант, проинформировали об этом Смерш. Ведь он ваш подчиненный. И еще: не забывайте, что он иностранец!
- Да, товарищ капитан, я знаю о его разговоре с командующим Центральным фронтом генералом Рокоссовским и о том, что он американец, - ответил мой комвзвода.
Я этого разговора не слышал, но мне его с усмешкой передал Олег Милюшев.
- Вы собираетесь выполнить указание капитана Карлова? - спросил я Милюшева.
- А не пошел бы он знаешь куда?!
После такого ответа Олега я решил поделиться с ним многим из того, как я провел эти две ночи. В Америке сказали бы "Не was at the Seventh Heaven" ("Он побывал на седьмом небе"). Да, эти ночи останутся в моем сердце до конца моей жизни!
- Факты, Никлас, факты! - шутливо подзадорил меня Милюшев.
- Даю факты! 2 июля около четырех утра перед самым восходом солнца, рядом с нашим тентом выздоравливающих стали петь живые курские соловьи. Проснулся я от их трелей…
Никогда прежде ничего подобного не слышал. Заснуть под эти волшебные трели было бы преступлением… Я находился под очарованием соловьиных трелей до тех пор, пока в нашу палату не вошла девушка моей мечты, которую в госпитале прозвали Принцессой. Дело в том, что еще 16 апреля сего года я обещал ей нарисовать с натуры ее портрет. Она увидела, что я не сплю, и, ни слова не говоря, подошла к моей кровати и положила на тумбочку альбом для рисования, ластик и карандаши. Я спросил шепотом:
"Когда и где?"
"Написано в альбоме", - тоже шепотом ответила она.
"В пять вечера, в ста метрах строго на север от угла приемной нашего госпиталя у огромного векового дуба", - прочел я, после чего в этот день каждые полчаса смотрел на свои часы… Я ведь ждал эту встречу много дней и часов…
- Встретились у дуба? - спросил Олег.
- Да! - восторженно ответил я.
- И вы с ней провели всю ночь?
- Так точно!
- Она это подтвердит, если надо?
- Несомненно!
- Уверен?
- Абсолютно.
- А вторую ночь у того же дуба… с другой медсестрой? - спросил комвзвода с ухмылкой.