6
Даль мог бы не придумывать сложных, противоречивых определений отечества, в которых сам же путался, сводя "внешнее" и "сущность".
То ли дело, когда пишет он ясно и проникновенно: отчизна - "это зыбка твоя, колыбель твоя и могила, дом и домовина, хлеб насущный, вода животворная; русская земля тебе отец и мать…"
7
Нам предстоит еще познакомиться с семьей Даля, с первоначальным его воспитанием, но было событие общее, эпохальное - оно в целом поколении зажгло горячее чувство родины, любовь к ней, гордость за нее, породило в сердцах целого поколения гордость за свой народ и за свою принадлежность к такому народу: это событие - 1812 год.
"Рассказы о пожаре Москвы, о Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа были моей колыбельной песнью, детскими сказками, моей Илиадой и Одиссеей", - писал Герцен.
И завтрашний товарищ Даля, хирург Пирогов учился читать по карточкам с карикатурами, карточки назывались "Подарок детям в память 1812 года"; вместо привычных "аз", "буки", "веди" дети запоминали азбуку по первой букве стихотворной подписи. Стихи под карикатурами пронизаны были веселой гордостью победителей. На букву "М", например, подпись была такая:
Москва ведь не Берлин, не Вена, не Мадрид.
В ней гроб всей армии французской был открыт!
Но Герцен, Пирогов на десятилетие младше Даля. Их детский патриотизм питался рассказами о 1812 годе, Даль был его свидетелем. Он ровесник Пушкина. Всего на два года младше.
Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас…
Вот чувства Далева поколения.
В 1812 году семья Далей жила в Николаеве. Сохранилось семейное предание: Иван Матвеевич посылал старшего сына Владимира на базар "слушать вести"; толпа на базаре дожидалась курьера, который кричал на всем скаку содержание привезенных им депеш.
Приятель Даля декабрист Завалишин опровергает семейное предание и сердится, что такой вздор рассказывается якобы со слов Даля: "Всякий, кто помнит еще 1812 год, знает, что… ни курьер, ни почтальон, ни даже частный приезжий, до сообщения начальству не смел рассказывать и самым близким людям даже того, что и сам видел…" Завалишин, наверно, помнил 1812 год, а дочь Даля, поведавшая историю со "слушанием вестей", знала ее с чужих слов и вообще много напутала в своих воспоминаниях. Но Завалишин "ловит" мемуаристку на фактических неточностях, главного-то он опровергнуть не может, в главном она права: события 1812 года "сильно воодушевляли" мальчика Владимира Даля, порождали и укореняли чувства, которые жили в нем до последнего дня.
Отзвуки Отечественной войны находим и в "Толковом словаре" - мелким шрифтом среди примеров, и в сборнике пословиц - вроде: "На француза и вилы ружье", и в Далевом (особом!) собрании лубочных картинок о 1812 годе, и в рассказах - "Славное и памятное было время, ребята, этот двенадцатый год!".
Может быть, Отечественная война в какой-то мере определила судьбу Даля: Иван Матвеевич горячо переживал события двенадцатого года (даже коням своим дал имена в память о сражениях - Смоленский, Бородинский, Можайский), он горевал, что сыновья малы, что нельзя послать их в действующую армию, - не отсюда ли решение дать сыновьям военное образование?
Но судьба не учебное заведение и не заметки памяти; в судьбе Даля важны не отзвуки Отечественной войны, не следы ее в личной жизни, а прежде всего чувства, навсегда ею вызванные. Эти чувства формировали личность, с этими чувствами Даль прожил жизнь - прожил в своем отечестве и для блага его, прожил русским и посвятил себя русскому слову.
КТО ДОБРУ НАУЧИЛ
1
Владимир Иванович Даль родился 10 ноября 1801 года в Лугани.
Он родился в один день года с Лютером и Шиллером. Видимо, в лютеранской семье, где знали и чтили немецкую литературу, совпадение в датах было замечено; Даль, во всяком случае, припомнил о нем даже в старости.
Шиллер был еще жив, когда родился Владимир Даль, - в семье Далей его, конечно, читали. Гёте был в расцвете славы, творения его тоже, несомненно, имелись в семейной библиотеке; "Фауст" - одна из любимейших книг юного Владимира Даля.
Круг русского чтения Даля-ребенка документально не очерчен, но из воспоминаний современников (в частности, из записок Пирогова) без труда узнаем, что читали дети в первые полтора десятилетия прошлого века. Можно определенно предположить, что новая поэзия - стихи Карамзина, Мерзлякова, Жуковского, Батюшкова - была юному Далю знакома: об этом свидетельствуют направление и ритмика его первых поэтических опытов (должно признать, однако: в стихах он никогда силен не был). Для нас, впрочем, не столь важны имена и названия, не столь важно, нравился ли Далю новиковский журнал "Детское чтение для сердца и разума", который совершенно вскружил голову малолетнему Аксакову, или своеобразная энциклопедия для юношества "Зрелище вселенныя", которой до глубокой старости восхищался Пирогов, важно иное: в доме Далей читали много и по-настоящему. В ту пору во многих семьях, кроме евангелия, календарей и "Письмовника" Курганова, никаких книг не было.
Мальчик Даль, конечно, знал евангелие, заглядывал в календари (пройдут годы, Даль предложит название "месяцеслов"), "Письмовник" же определенно читал и перечитывал, не мог не читать. "Ровесник" Даля, герой пушкинской "Истории села Горюхина", рассказывает об одном из "любимых упражнений" своего детства - чтении "Письмовника": его помнили наизусть и, несмотря на то, каждый день находили в нем "новые незамеченные красоты". Горюхинский помещик мечтал узнать, кто такой Курганов, но "никто не знал его лично". Иван Матвеевич Даль, если сын спрашивал его о Курганове, мог удовлетворить любопытство мальчика - он, без сомнения, знал кое-что об авторе "Письмовника", возможно, был с ним и знаком.
Владимир Даль, не в пример ровеснику своему, горюхинскому владельцу, узнает, "кто таков" Курганов, встретит имя ею не на одном титульном листе "Письмовника", полное название которого - "Российская универсальная грамматика, или Всеобщее письмословие". Но это через несколько лет; пока мальчик листает книгу, которая (как евангелие и календари) была в каждом доме. По кургановскому "Письмовнику" учились грамоте; из "присовокуплений разных учебных и полезнозабавных вещесловий" черпали научные сведения, стихи на все случаи жизни ("разные стиходейства"), анекдоты ("повести краткие"). Далю мог впервые открыться здесь "Собор разных пословиц и поговорок"; здесь мог увидеть мальчик и наивный опыт краткого толкового словаря, так и названного Кургановым - "Словотолк".
В "Письмовнике" приведен анекдот про юношу, который сказал надменному вельможе: "Правда, сударь, я молод, однако читал старые книги".
2
Среди пословиц, записанных Далем, есть такая: "Не тот отец, мать, кто родил, а тот, кто вспоил, вскормил да добру научил".
В "Толковом словаре" Даль объясняет: "Воспитывать - заботиться о вещественных и нравственных потребностях малолетнего, до возраста его; в низшем значении -…кормить и одевать до возраста; в высшем значении - научать, наставлять, обучать всему, что для жизни нужно". Мальчик Владимир Даль получил дома воспитание "в высшем значении".
Мы мало знаем о детстве Даля, в этом нет ничего удивительного: родителей он пережил, братьев и сестер тоже, дочери рассказывают о его детстве с его слов, а Даль был до автобиографий не охотник и уж никак не относился к людям, придающим значение частным событиям своей младенческой поры.
Не придумывая трогательных сцен из жизни Даля-ребенка, не описывая детских игр его (в коих словно бы "приоткрывалось" будущее), попытаемся, однако, определить, что было заложено в него за первые тринадцать с половиной лет, что увез он из родительского дома.
3
Иоганну Христиану Далю (отцу) было немногим более двадцати, когда Екатерина Вторая, прослышавшая через кого-то об учености и "многоязычии" юноши, "выписала" его к себе и определила придворным библиотекарем.
Иоганн Христиан (он же Иван Матвеевич) был книгочий, то есть любитель чтения, много читающий. Владимир Даль рассказывал про отца: "В свободное от службы время он все сидел взаперти в своем кабинете, все чем-то занимался, а после его смерти не найдено у него никаких из его бумаг: должно быть, он больше читал". Чувствуется оттенок некоторого удивления: все думали, что еще что-то делал, нельзя же столько и только читать, а он вот, оказывается, все читал.
Смело можно предположить, что круг чтения отца был обширен. Даль сообщает, что Иван Матвеевич был вызван в Россию, когда окончил курс "по двум или трем факультетам в Германии", что "он знал древние и новые языки, даже еврейский". Русский язык Иван Матвеевич знал, по словам Даля, "как свой": вряд ли не интересовался он нашей отечественной литературой. Иван Даль служил в петербургской библиотеке в ту пору, когда творили Фонвизин и Херасков, Новиков и Радищев, начинал молодой Крылов. Он служил там в ту пору, когда стараниями русских ученых и литераторов составлялся труд, по тогдашним временам (да и по нынешним меркам) огромный - "Словарь Академии Российской", первый толковый словарь языка нашего. Старались (свидетельствует документ) "в сочиненном академией словаре избегать всевозможным образом слов чужеземных, а наипаче речений", примерами часто брали пословицы, - имеем право предположить, что шесть тяжелых томов этого словаря на книжной полке у Даля-отца стояли и что мальчик Владимир Даль в них заглядывал.
Прослужив некоторое время библиотекарем при дворе, Даль-отец покинул Россию, окончил в Германии медицинский факультет и вновь возвратился в Петербург - уже врачом: 8 марта 1792 года "удостоен управлять медическую практику", говорят документы.
Причины столь решительного шага выдвигаются различные. Даль пишет, будто отец "рассудил, что ему нужен хлеб". Дочь Владимира Ивановича сообщает историю романтическую: "Отдадим только за доктора", - сказали Ивану Матвеевичу родители его невесты. Есть и другие версии: "Острая нужда России того времени во врачах послужила причиной выезда И. Даля". И даже: он был вынужден покинуть Россию как человек, близкий просветителям екатерининской поры, и получил право вернуться лишь "после смерти Екатерины". Последняя версия грешит фактической неточностью: Иван Даль возвратился в Россию за четыре года до смерти императрицы.
Какие бы ни были причины "поворота" Даля-отца к медицине, для нас важнее всего, пожалуй, само решение: человек, определивший, казалось, свой жизненный путь, вдруг резко поворачивает на иную стезю. Эту особенность смело менять профессии Даль-отец передаст по наследству сыну.
Женился Иван Матвеевич на девушке также из семьи "выходцев", но "выходцев" более давних и уже окончательно обрусевших. Бабка Владимира Даля по материнской линии - Мария Фрейтаг ("из семейства французских гугенотов", как указано в старинном справочнике) переводила на русский язык немецкие пьесы и даже сама сочинила "оригинальную русскую драму в пяти действиях".
Мать Даля, Мария, тоже была хорошо образованна: свободно владела пятью языками, детей своих учила всему сама (только математику и рисование преподавали им педагоги Штурманского училища), вдобавок давала уроки и брала на дом воспитанниц. Позже, овдовев и перебравшись на жительство в Дерпт, она зарабатывала репетиторством среди студентов тамошнего университета. Про мать Даля известно также, что была музыкальна, обладала "голосом европейской певицы", играла на фортепьяно. Даль вырос в доме, где звучали музыка и пение, - это немало значит.
Даль рассказывает: отец "при каждом случае напоминал нам, что мы русские"; дома говорили по-русски. Но "древние и новые языки", которыми владел отец, "пять языков", на которых говорила мать, - все это не могло не рождать в ребенке острого "чувства языка". Даль к тому же вырос в Николаеве - городе-верфи, куда согнаны были строители из разных краев и губерний и каждый принес с собою свои слова, выражения, говор.
Для будущей жизни Даля существенно также, что вырос он в городе, заполненном различными мастерскими, заполненном ремеслами. Корабль - это труд столяров, канатчиков, токарей, конопатчиков, шлюпочников и иных дел мастеров. А Владимир Даль в старости вспоминал, что был "мальчиком сызмала охочим копаться над какой-нибудь ручной работой".
Черта не только от города, в не меньшей степени - от семьи; мать не только знала много, но и много умела - была рукодельница и учила "рукодельям" детей. Она говорила: "Надо зацеплять всякое знанье, какое встретится на пути; никак нельзя сказать вперед, что в жизни пригодится". Способность "зацеплять" знанья и ремесла останется у Даля на всю жизнь. Его универсальность ("Толковый словарь" переводит - "всеобщность") будет удивлять современников.
4
По возвращении в Россию Даль-отец был определен поначалу врачом в Гатчинскую волость, затем в Петрозаводск, затем в Лугань, окончил службу в Николаеве. Опять-таки характерно: в то время недалекая поездка, откуда-нибудь из Тулы в Курск, была серьезным происшествием, дальняя же дорога - событием, которое потом всю жизнь вспоминали, а Ивану Матвеевичу ничего не стоило махнуть из Петербурга в Европу, воротиться назад, перебраться (по собственному прошению) из-под столицы в северный Петрозаводск, а оттуда через всю Россию на юг, к берегам Черного моря. И эту легкость передвижения возьмет у отца Владимир Даль; уже в зрелые годы он отнесет себя к тем, кто "пошатался по разным уголкам Руси…".
По словам Владимира Ивановича Даля, Иван Матвеевич уехал из Гатчины оттого, что "был горяч иногда до безумия и с великим князем (Павлом) не ладил". Хорошо сказано - "не ладил", когда один - волостной лекарь, ежедневно являвшийся к великому князю с рапортом, а другой - завтрашний государь император (и тоже "до безумия" горяч).
Однажды некий майор кирасирского полка опоздал на какой-то парад или смотр, и великий князь закричал ему такое, что тот снопом свалился с лошади. Доктор Иван Даль подъехал и тотчас определил - удар. "Я слышал от матери, - вспоминает Владимир Даль, - что она была во все время после этого в ужасном страхе, потому что отец мой постоянно держал заряженные пистолеты, объявив, что если бы с ним случилось что-нибудь подобное, то он клянется застрелить наперед виновного, а потом и себя". Опять-таки неплохо сказано: "застрелить виновного"…
Даль не перенял отцовской горячности, всю жизнь был ровен, спокоен и выдержан, - иные черты в характере ребенка появляются не от подражания наставнику, а от противопоставления ему.
Горячность, однако, - "внешнее"; "сущность" же, которая за отцовской горячностью ("до безумия") скрывалась, Владимир Даль определил так: "Отец мой был прямой, в самом строгом смысле честный человек".
Такой честностью "в самом строгом смысле" была неустанная врачебная деятельность Ивана Матвеевича Даля. Более чем полтора века назад, 4 апреля 1803 года, доктор Даль прямо и честно докладывал правлению Луганского сталелитейного завода:
"1. Мастеровые живут со многочисленными семьями в весьма тесных казармах… съестные припасы, воду и все жидкости, также и телят, помещают тут же, отчего испаряющиеся влаги оседают на стены и заражают воздух… ни чрез какие, кроме дверей, отверстия не возобновляемый.
2. Пищу употребляют не мало болезням непротиводействующую по той причине, что в прошедшую зиму ни одна почти семья не могла запастись ни квашеными, ни свежими овощами и кореньями, при всем том едят солонину, пьют долгостойную воду, а редко квас.
3. Перед самыми дверьми казарм и около оных выбрасывают и оставляют все нечистоты, которые при оттепелях загниваются и вредят.
4. Больные, даже самые трудные, пока еще есть малая сила, ходят по ближним селениям для покупки семейству пищи, для топки носят на плечах уголье и для питья воду…
5. Больные, какого бы рода болезнями одержимы ни были, остаются в своих семействах и тем к сообщению болезней другим и порче воздуха поспешествуют…"
Рапорты доктора Ивана Даля одновременно исторический документ и характеристика его личности. Приведенный рапорт не единственный и не первый. Упрямые хлопоты доктора Даля, случалось, увенчивались успехом: он считается создателем первых лечебных учреждений на шахтах Луганщины ("угольных ломках"), им открыта первая в Луганске больница для рабочих.
Прямую и строгую честность в делах Даль у отца "зацепил".