5
Любопытно: в скупой автобиографической заметке Даль заканчивает рассказ о нравственном влиянии на него родителей словами: "Во всю жизнь свою я искал случая поездить по Руси, знакомился с бытом народа, почитая народ за ядро и корень, а высшие сословия за цвет и плесень, по делу глядя, и почти с детства смесь нижегородского с французским мне была ненавистна, как брюква, одним одно кушанье из всех, которого не люблю".
Не отношением ли к "цвету и плесени" объясняется весьма замкнутый уклад семьи Далей: в "обществе" Иван Матвеевич "мало появлялся, и его видели только по службе или на практике". А ведь в нешироком николаевском "обществе", "свете", Иван Матвеевич был лицом значительным - главный доктор и инспектор Черноморского флота. Дома он вечно прятался, запершись в своем кабинете, - мудрено ли, что в николаевском "обществе" прослыл "чудаком": в карты не играл, не сплетничал, не ужинал с сослуживцами, дочерей хоть в крохотный, но все же "свет" не вывозил. Сидел, от всех отгородившись, и занимался тем, что считал своим делом.
Владимир Даль опять отбросит внешнее, то, что, наверно, с детства ему претило, - наперекор отцу он вырастет человеком общительным, до конца жизни он будет работать не в отдельном кабинете, а в общей комнате. Но снова возьмет сущность: после службы работать. Он также будет удивлять "свет", "общество" пренебрежением к принятым занятиям и развлечениям, сосредоточенным трудом ради того, что считал в своей жизни главным. И отметит в "Толковом словаре": "Чудак - человек странный, своеобычный, делающий все… по-своему, вопреки общего мнения и обыка. Чудаки не глядят на то, что-де люди скажут, а делают, что чтут полезным".
Даль вспоминал перед смертью: "Мать разумным и мягким обращением своим, а более всего примером, с самого детства поселила во мне нравственное начало". Он вспоминал также о "нравственных правилах", которые "умел вкоренить" в него отец: "Видя человека такого ума, учености и силы воли, как он, невольно навсегда подчиняешься его убеждениям". В Далевых характеристиках первых своих воспитателей - родителей - есть, как видим, заметные оттенки: мягкий нрав матери и сильная убежденность отца.
"Сын мой, а ум у него свой" - говорит пословица. С определенными убеждениями и склонностями, которые юный Даль не мог не получить у себя дома, однако со своим умом, вступил он в самостоятельную жизнь. Еще одна пословица говорит: "Сосун - не век сосун, через год - стригун, а там пора и в хомут".
"КАК ДАЛЯ В МУНДИР НАРЯДИЛИ"
1
…В бесконечно длинной галерее стоит одиноко мальчик, жмется спиной к нетопленой печи. Вдруг бухают залпом двери классов, и множество кадетов, одинаковых в своей одинаковой форме, мчатся мимо, выкрикивают на ходу: "Новичок! Новичок!" Останавливаются на мгновенье, оглядывают мальчика с живым любопытством, точно зверька; кто-то дернул за руку, кто-то толкнул в плечо. Подходят вразвалку несколько юношей постарше, подводят к мальчику другого такого же, только в кадетском мундире, приказывают: "Подеритесь!" Новичок, отчаянно напрягшись, опрокидывает кадета на пол; ему объясняют, что теперь надо несколько раз ударить поверженного, пока не скажет: "Покорен". И вдруг снова шум, крик, топот, - все исчезают, словно ветром сдуло, - мальчик стоит одиноко в длинной пустой галерее. Появляется дежурный офицер, ведет новичка в цейхгауз.
Картинка заимствована из воспоминаний флотского офицера, поступившего в Морской кадетский корпус несколькими годами раньше Даля. Но так же, наверно, встретили в корпусе и мальчика Владимира Даля.
Он, правда, приехал туда не один - вместе с младшим братом Карлом. Потом их будут различать по номерам: Даль 1-й и Даль 2-й.
Не верится, что Владимир стал сразу мериться силами с "бывалым" кадетом: драчливостью он не отличался, несмотря на шустрость ума и рук. Но пустая галерея, наверно, была, и нетопленная печка, и разгоряченные, искаженные любопытством лица вокруг, и резкие выкрики: "Новичок! Новичок!"
Появился дежурный офицер, отвел Далей 1-го и 2-го в цейхгауз. Форма в корпусе с недавних пор была новая: мундиры черные, золотые пуговицы в два ряда, золотое шитье на воротнике и рукавах, черные же кивера и белые брюки.
Форма нужна для различения людей по служебному положению и для выравнивания тех, чье служебное положение одинаково.
Мундир черный, брюки белые носили в корпусе кадеты, которые, отслужив год-другой, выйдут в отставку, поселятся в глухом имении своем, где-нибудь под Пензой или под Вологдой, и поведут тихую жизнь уездных помещиков: хозяйство, охота, староста, "Федьке всыпать горячих!", редкие и бессменные соседи, газета трехмесячной давности, а в ней удивительное известие - какой-нибудь А. или Б. (в корпусной "умывалке", бывало, дрались с ним) произведен, награжден, умер или - бери, брат, выше! - назначен командовать флотом. И ту же форму (мундир черный, брюки белые) носили кадеты, которые, окончив корпус, будут служить и служить, и жизнь их будет море - качание палубы под ногами, тугой парус над головой, блеск надраенной меди, уверенный шорох бегучего такелажа, штурвал, рупор: "На лоте не дремать!", "Трави канат!"; и смерть их будет море (вместо домовины - брезентовый мешок с прицепленным в ногах ядром) или тесная братская могила в осажденном Севастополе.
В одно время одну форму (мундир черный, брюки белые) носили завтрашний адмирал Павел Нахимов, завтрашний декабрист Дмитрий Завалишин, завтрашний Владимир Даль.
Корпус ставил целью готовить офицеров, одинаково пригодных к морской службе. "Стать адмиралом зависело от каждого из нас", - бодро писал один бывший кадет, который так никогда и не стал адмиралом.
В цейхгаузе Владимир Даль натянул мундир с золотыми пуговицами, тесным и жестким стоячим воротником; оглядел золотое шитье на обшлагах; водрузил на голову громоздкий кивер с серебряным витым шнуром спереди, через лоб, от виска к виску, и кисточкой-помпоном (ее еще называли "репеек"), свисающей над левым ухом. Из цейхгауза в галерею Даль вышел такой, как все. Теперь понадобится время, пока товарищи и наставники сумеют отличать его - не внешне отличать (благо мальчик носатый, приметный. "Рос, порос да и вырос в нос", - посмеивался над собой Даль), а отличать как самобытность, как характер. Да и самому Владимиру понадобится время, чтобы ощутить и осознать себя в отличии от других. Неукоснительная военная дисциплина, распорядок, не оставляющий минуты для собственных дел и раздумий, поначалу не просто подчиняют, но как бы поглощают человека.
"С минуты вставания все наши передвижения были подчинены колоколу", - рассказывает бывший кадет. Колокол звонит в шесть - подъем. Фрунт - дежурный офицер неторопливо движется меж рядов, проверяет, чисты ли руки, подстрижены ли ногти, все ли пуговицы на мундире. Колокол: завтрак. Колокол: классы. Обед. Снова классы. Колокол: ужин. По субботам после обеда кадетов учили танцевать.
2
Даля привезли в корпус летом 1814 года. Запрягли линейку - многоместную повозку без крыши. Для защиты от зноя и непогоды натянули над линейкой холщовый навес. Чтобы дорога не вышла чересчур накладной, подыскали попутчиков на паях. Большая повозка, набитая пассажирами и вещами, неторопливо катится с юга на север. Дорога по тем временам неблизкая - ехали, должно быть, с полмесяца. С берегов Черного моря к берегам Балтики везут мальчиков служить на флот.
Должность главного доктора Черноморского флота давала, видимо, Ивану Матвеевичу некоторые преимущества при устройстве сыновей (он и с морским министром маркизом де Траверсе был знаком: маркиз одно время занимал должность николаевского военного губернатора) Протекция при поступлении в корпус не помеха, но Далю она, наверно, не нужна: в заведение принимали дворянских отроков, которые, читая, едва складывали слова, а Владимир был сызмала "охоч" до науки.
Пора стригунку в хомут. Дежурный офицер подтолкнул новичка в плечо, Владимир вышел в длинную галерею. Началась служба Владимира Даля. Согласно формулярному списку Даль числится на службе с 1815 года, в действительности он надел мундир несколькими месяцами раньше. Впрочем, что месяц-другой - служить Далю сорок пять лет.
3
…Дремлет в музее небольшое суденышко - ботик. Его называют "дедушкой русского флота". Мы так называем: для тех, кто жил двести и полтораста лет назад, ботик еще не "дедушка" - "отец".
Сей ботик дал Петру в моря ступить охоту,
Сей ботик есть отец всему Российску флоту, -
говорится в старинных виршах. Ботику суждено было пройти первую милю к морской славе России. Рассказывает Петр Первый, что, найдя суденышко в Измайлове, на льняном дворе, с голландцем Карштеном Брандтом опробовал его на Яузе, и на Просяном пруду, и на озерах Переяславльском и Кубенском, но повсюду вода оказалась узка и мелка. Того ради, рассказывает Петр, "положил свое намерение прямо видеть море".
Чтобы видеть море, чтобы овладеть морем, нужны мореплаватели. 1701 года января 14-го дня учреждена была школа "математических и навигацких, то есть мореходных хитростно искусств учения". Навигацкая школа разместилась поначалу в сухопутной Москве.
С 1701 по 1814 год, когда Владимир Даль надел кадетскую форму, много воды утекло. Воды, вспоротой острыми носами кораблей, вспененной ядрами. В эти годы уложились славные победы молодого российского флота - Гангут, Чесма, Калиакрия. Исследования Камчатки, Аляски, Сахалина. Первая русская кругосветная экспедиция. И сама Навигацкая школа, обращенная со временем в Морской кадетский корпус, передвинулась в Петербург - ближе к большой воде.
Ни одно событие на флоте не обходилось без воспитанников корпуса. Кадет Владимир Даль только привыкал к морской службе, учился передвигаться по колоколу, а где-то в тамбовской глуши доживал свой век выпускник 1766 года адмирал Ушаков. Уволенный от службы, томился в отставке Сенявин. Заглядывал в классы инспектор корпуса, прославленный мореходец Иван Крузенштерн. Плыл вокруг света Лазарев. Будущие адмиралы, герои Севастополя, Корнилов и Истомин - пока дети малые - робко складывали первые слоги (для них корпус еще впереди). А рядом с Далем жил по одному колоколу будущий их сотоварищ - кадет Павел Нахимов.
И вот об этом-то славном заведении, об этом гнезде орлином, откуда вылетели на простор доблестные моряки, отважные путешественники и великие флотоводцы остались у Даля одни лишь дурные, временем не приглаженные и не обеленные воспоминания.
Он так и напишет в старости: "Нас, двоих братьев, свезли в 1814 году в Морской корпус (ненавистной памяти), где я замертво убил время до 1819 года". В автобиографической записке, продиктованной за несколько месяцев до смерти (одряхлел, сам не имел сил писать), записке неоконченной, с грустной пометкой, завершающей оборванный текст: "Продолжения не было" - и в этом документе о корпусе снова то же: "…В памяти остались одни розги".
"МОРЕХОДНЫХ ХИТРОСТНО ИСКУССТВ УЧЕНИЕ"
1
Все, что Даль говорил в старости о годах учения, о корпусе, заметно отличается от воспоминаний его однокашников, других отставных моряков, бывших кадетов. Старики часто вспоминают детство с улыбкой; посмеиваясь, вспоминают забавные выходки нелепого преподавателя, удалые проказы товарищей. Весело читать про глупейшие перебранки учителей Триполи и Белоусова ("Белоус, черноус, синеус…" - "Ах ты, пудель!.."). Весело читать про учителя Груздева, который злился, услышав слово "грузди", или про воспитателя Метельского, который запрещал кадетам упоминать слово "метель": "Не смей говорить - "метель", говори - "вьюга"!" Весело читать задачки из начального курса арифметики:
Нововыезжей в Россию французской мадаме
Вздумалось оценить богатство в ее чемодане;
А оценщик был Русак,
Сказал мадаме так:
- Все богатство твое стоит три с половиною алтына,
Да из того числа мне следует половина…
Весело читать даже про розги, когда рассказывают, как пороли бывалых кадетов - "стариков". "Старики" грубили воспитателям, держали в рабстве малышей, по вечерам самовольно удирали из корпуса - это называлось "ходить на ваган". "Стариков" именовали еще "чугунными", потому что они не боялись порки. Случалось, брали на себя чужую вину, презрительно говорили ожидавшему наказания: "Ты, поди-ка, разрюмишься да станешь прощения просить! Ну скажи, что это я!" Весело, ах весело читать воспоминания бывших кадетов!
А вот Даль и накануне смерти вспоминает про корпус сердито, вспоминает жизнь по невеселой пословице: "Спина наша, а воля ваша".
В официальном "Очерке истории Морского кадетского корпуса", изданном "по высочайшему повелению" в годы царствования Николая Первого, о времени учения Даля читаем: "Всякий офицер мог наказать, как ему угодно, и иные этим правом пользовались неумеренно". В корпусе велся ударам точный счет, с родителей поротых кадетов брали даже деньги за розги, потраченные "на воспитание". Анналы корпуса сохранили "презабавную" историю: священник трижды приказывал кадету прочитать отрывок из священного писания, и кадета трижды пороли за то, что читает неверно. Первый раз пороли за рассеянность, второй - за непослушание, третий - за упрямство. Потом священник сам заглянул в книгу - там оказалась опечатка!
Самое любопытное: за пять лет учения кадета Владимира Даля ни разу не пороли.
Даль говорил о себе, что был мальчик чулый, то есть послушный, смирный. Но труслив он не был и через десять лет после окончания корпуса доказал это на полях сражений. Наверно, кадет Владимир Даль не "разрюмился" бы под розгой. Но люди с розгой наносили увечья не только телесные, - именно это Далю до конца дней оставалось ненавистно. Даль не в силах был оправдать, простить, забыть бесправного, унизительного житья под розгой; духовно "чугунным" он стать не мог. "Легче болеть, чем над болью сидеть" - говорит пословица. И не случайно, должно быть, управляя удельной конторой, Даль в пятидесятые годы предлагал отменить телесные наказания крестьян.
2
"Не досади малому, не попомнит старый".
Старый Даль "попомнил" дежурного воспитателя, который крушил и топтал новогоднюю "пирамиду" - фонарь из тонкой бумаги, украшенный цветными картинками: "Делай то лишь, что велено!" - а "пирамиды" не велено делать. Самое несправедливое, что "пирамиду" все-таки надо было сделать - тайком: офицеры на праздничном вечере разглядывают освещенные изнутри яркие фонари, сравнивают труды своих "питомцев". И лютый воспитатель, указывая на собранное из уцелевших кусков "творение" поротых "пирамидостроителей", хвастается: "Моя рота!.." Старый Даль "попомнил" истории "тихие", без побоев: ему, завтрашнему морскому офицеру, не дали изготовить "электрическую машину", построить макет корабля - опять же: "Не мудри по-своему!", "Делай то лишь, что велено!" Вспоминать про это со снисходительным стариковским смешком не хотелось - остались горестные заметы на сердце.
Полвека протрубил в корпусе преподаватель математики и инспектор классов Марк Филиппович Горковенко - дослужился в конечном счете до адмиральского звания. Он немало трудов положил на всякого рода усовершенствования учебного дела, но был, по словам его же приятелей, "партизаном долбления и зубрения". И опять-таки историки и мемуаристы рассказывают о Горковенко весело, радостно доказывают, что недостатки его, бесспорно, перекрываются достоинствами. И опять-таки Даль не желает веселиться: "Марк Филиппович Горковенко… был того убеждения, что знание можно вбить в ученика только розгами или серебряною табакеркою его в голову. Эта табакерка всякому памятна. "Там не так сказано, говори теми же словами" и затем тукманку в голову - это было приветствие Марка Филипповича при вступлении в бесконечный ряд классов".
Впрочем, однажды улыбнулся все же, созорничал, как мальчишка, старый Даль: в "Толковом словаре" вслед за словом "табакерка", вместо обычного примера - пословицы, взял вдруг да приписал: "Вот так и пойду стучать табакеркой по головам! - говаривал наш учитель математики в Морском корпусе", - и не хуже официальных историков и самодеятельных мемуаристов увековечил незабываемого Марка Филипповича!..