Живи он веком раньше, взялся бы, наверно, за составление энциклопедии - "сочиненья, содержащего в сокращеньи все человеческие знания", но времена энциклопедистов прошли; один из последних Даль взялся за "Толковый словарь" языка и, подобно мудрому садоводу, привил, пересадил на него "черенок" такого сочиненья - энциклопедии. Он объяснял: "Желание собирателя было составить словарь, о котором бы можно было сказать: "Речения письменные, беседные, простонародные; общие, местные и областные; обиходные, научные, промысловые и ремесленные; иноязычные усвоенные и вновь захожие с переводом; объяснение и описание предметов, толкование понятий общих и частных, подчиненных и сродных, равносильных и противоположных, с одно-(тожде) словами и выражениями окольными; с показанием различных значений в смысле прямом и переносном или иноречениями; указания на словопроизводство; примеры, с показанием условных оборотов речи, значения видов глаголов и управления падежами; пословицы, поговорки, присловья, загадки, скороговорки и пр.". Насколько сочинитель отстал от такой, вовсе непосильной, задачи, это самому ему известно ближе и короче, чем кому-либо иному; ему удалось только, в пределах рамки этой, собрать кой-что и пополнить собранное разными отрывочными сведениями. Подготовки для такого труда нашлось маловато, а жизнь коротка, досугу и не хватит. Работая не ленясь, насколько от дел насущных оставалось часу, этот собиратель сделал, что смог, а если бы еще хоть десять человек сделали столько же, то свод десятка таких словарей, конечно, дал бы в итоге не то, что один!"
…В архиве Петра Васильевича Киреевского среди песен, подаренных собирателю Далем, хранится толстая тетрадь, озаглавленная "Свадебные обряды в горных заводах Урала" (дотошный Даль указал точное место записи: "в Суксунском заводе"). Обряды рассказаны очень подробно - сватанье, рукобитье и пропиванье, девичник, свадебное вытье, приходы жениха с гостинцами, обрученье, отданье девьей красоты, свадебный поезд, старинное вытье, приданое невесты, возвращенье свадьбы из церкви, окрученье молодых, ужин, подклет, баня, большой и пирожный столы, хлебины. Описание обряда включает семьдесят шесть песен с указанием, где, кто и когда поет какую: "После благословения невеста воет еще к братьям", "Выли, когда жених выводил невесту из избы", "Выли дорогою"… Дотошный Даль - в его пометках (как и в самих обрядах) предвиден, кажется, любой возможный случай: "Если же невеста сирота и не имеет которого-нибудь из родителей или ближайших родных, то перед началом пропиванья воют еще следующее…"
Тетрадь пролежала у Даля не меньше пятнадцати лет, накопилось много других заметок о свадебных обрядах в разных концах Руси - Даль не написал статьи о русских свадьбах, не напечатал песен, им собранных; все это не принадлежало ему по убеждению: "способствовать… людям более ученым и сведущим в изысканиях их и в распространении полезных знаний". Даль пользуется запасами своими, разве когда понадобится ему "метко схваченный" штришок в рассказе или повести - достоверная подробность: "Люди останавливались на улице, смотрели и провожали глазами поезд, выглядывали из дверей и окон и спрашивали… что это такое?.. "От хозяина кладку обратно везем к жениху - не полюбился!" И тут же примечание: "В некоторых губерниях наших у крестьян остался обычай, что жених должен задарить отца невесты или даже принести, по уговору, столько-то денег - рублей 10, 20. Деньги эти называются кладкой…" Но неведомая ныне "кладка" не затерялась в примечаниях к не очень-то читаемым ныне повестям: Даль бережно переносит ее в свое хранилище. "В восточных губерниях кладка род калыма, окупа за невесту, условные деньги от жениха на приданое и на свадьбу", - читаем в "Толковом словаре".
За столом "продают" невесту:
- Торгую не лисицами, не куницами, не атласом, не бархатом, а торгую девичьей красотой.
- Пей-ка - попей-ка, на дне-то копейка, а еще попьешь, и грош найдешь, - отвечает дружка.
Девки поют дружке за похищение у них подруги-невесты:
- На дружке шапчонка после дядюшки Парфенка; на дружке штанишки после дяди Микишки, на дружке кафтанишка с банного помелишка…
Это из другого Далева хранилища - сборника "Пословицы русского народа". Обряд не пропадает - он скрепляется со словом и присловьем, с пословицей и поговоркой: черенок знания прививается к дереву с привычным именем "словарь", "сборник пословиц" - дерево расцветает, приносит невиданные прежде плоды.
Даль оставляет себе то лишь, что, по его убеждению, принадлежит ему. Даже в этнографическом отделении Географического общества Даль согласно протоколам выступает как собиратель слов и пословиц, но из тех же протоколов видно, что пословицы - повод для разговора; на самом-то деле Даль куда шире размахнулся!.. "В. И. Даль изложил цель свою собственно относительно собрания пословиц, важных столько же для изучения языка, сколько и быта народного… Прочитанный им образчик относился до отдела пословиц о супружестве, о муже и жене. Из этого краткого отрывка можно уже сделать замечательные выводы касательно супружеской жизни русского народа и указать на многие привычки его и правила…" В сборнике своем Даль сберег тысячу (1001!) пословиц по разделам "Одиночество - женитьба", "Жених - невеста", "Сватовство", "Свадьба", "Муж - жена"; пословицы на эту тему хранятся и в других разделах ("Баба - женщина", "Дети - родины", "Семья - родня").
Ничего не пропадает у бережливого Даля из сокровищ его; а он впрямь считал (и не ошибался в том!) запасы свои сокровищами бесценными: "Если у нас в доме случится пожар, то вы не кидайтесь спасать какое-либо имущество, а возьмите рукопись "Словаря" вместе с ящиками стола, в которых она находится, и вынесите ящики на лужайку в сад", - наказывал он дочерям.
Рукопись с описанием обряда отправлена Киреевскому, но в "Толковом словаре" десятки слов оказываются дверьми на свадебный пир. Зажил, например, в словаре старинный обряд рукобитья: описан подробно; десятки почти забытых слов - и с любого можно отправиться в "путешествие" по словарю. Вот рядом с красотой притаилась позабытая нами красота ("род венца из лент и цветов, который ставят на девичнике перед невестою"). Вот знакомый поезд обернулся веселым свадебным, где мы можем оказаться между каким-нибудь "лагунником" и "поддружьем". Вот неведомая "кладка" пристроилась к другим "кладкам", тоже незнакомым, - "На Волге кладкою зовут завозный якорь, завоз, верп. На Днестре, гранитная стена поперек реки, ниже Ямполья, не выдающаяся из воды и потому опасная", но тут же хорошо известная кладка - кладка кирпича (Даль немедля сообщает, что кирпич кладут: под лопатку, в обрез, под гребок, под смазку, в смазку, в маз, в подбелку; в отхват, в елку, в сок, в подливку - и объясняет каждый способ).
Привычные слова становятся неожиданными: меняют смысл, сверкают оттенками, тянут за собою бесчисленную родню. Словам вольготно в словаре Даля. Словарь его не склад, где тихо пылятся они за семью замками в тесных и темных сотах: словарь Далев будто заповедный лес - слова собираются в стаи и бродят в одиночку, дружат и выставляют друг другу навстречу рога, резвятся, прячутся, рычат, свистят, шипят, бухают, фыркают; или, внезапно оторвавшись от черной стены чащи и выскочив на тропу, поражают пришельца.
Про самое слово СЛОВО в словаре полторы страницы (три полных столбца!). Слово не только "сочетание звуков, составляющее одно целое, которое, по себе, означает предмет или понятие, речение".
Слово еще -
и разговор, беседа ("О чем у вас слово?");
и речь ("Взял слово");
и сказание ("Слово о полку Игореве");
и рассуждение ("Слово о русском языке");
и обещание ("Даю тебе слово");
и заговор, заклинание ("Он против лихорадки слово знает").
"Он за словом в карман не полезет" - значит находчивый.
"Говорит, будто слово слову костыль подает" - значит нескладно.
"Словечка не проронил" - значит слушал.
"Без слова отдал" - значит не споря.
"Он, слов нет, хороший человек" - значит вправду, на самом деле.
"Красное словцо" - значит шутка.
"К слову пришлось", "К слову молвить (или сказать)" - значит кстати.
И, кстати, приведены десятки словосочетаний, пословиц.
Словом, здесь всего не перечислишь - не проще ли в словарь заглянуть.
СТУПЕНИ
Ступень - степень; в прямом или переносном значении - уступ; возвышенье или пониженье по отвесу; шаг.
В. Даль, Толковый словарь
"Так-то так, да вон-то как?" - спросил мужик, наладив борону в избе и увидев, что она в дверь не лезет.
Народная шутка
"ЖИВАЯ И ВЕРНАЯ СТАТИСТИКА РОССИИ"
1
С Невского проспекта - на площадь Александринского театра (которому едва десять лет минуло), мимо Публичной библиотеки, туда, глубже, за театр, к дому министерства внутренних дел, - и еще девяносто ступеней вверх: квартира чиновника особых поручений при министре Владимира Ивановича Даля.
Девяносто ступеней вверх не одно лишь местоположение, но и положение: "Тот пост, который Вы занимаете, при Вашем чине, орденах", - пишут Далю в эти годы, а он уже статский советник (можно сказать, почти генерал), имеет Владимира 3-й степени, и Станислава 2-й с короною, и Анну, и прочие регалии. Чин - "степень, на коей человек стоит в обществе, звание, сан, сословие, состоянье"; пословица - "За Тульчин - чин, за Брест - крест, а за долгое терпенье - сто душ в награжденье": у Даля все есть - чин, крест, даже тысяча десятин (без душ), всемилостивейше пожалованных в Оренбургской губернии, которыми он, однако, не воспользовался.
Даль занимался в министерстве особо важными делами, исполнял (как сказало в формуляре) "особо возложенные на него поручения", управлял Особенной канцелярией (про которую даже в формуляре не сказано) - такая особость еще больше весу придает, все равно что лишний чин; одним словом, Даль считался "правой рукой" министра, и многие люди, пожилые - с одышкой и тяжелой походкой, и юноши - с легким дыханием и легким шагом, исполненным надежд, всходили, взбирались, взлетали на высоту девяноста ступеней; "искатели мест и наград", говорит о них мемуарист и добавляет, что Даль "всегда был для них невидимкой". Он не любил протекцию: "протежировать - покровительствовать, заступничать, держать любимцем" и, самое главное, "давать ход не по заслугам". В столице о нем говаривали: "Несносно честный и правдивый".
2
Однажды эти девяносто ступеней одолел молодой Некрасов - он составлял тогда "Петербургский сборник" и пришел к Далю просить статьи. "Я очень запыхался и, может быть, сконфузился. Я был тогда начинающий. Даль мне в просьбе моей отказал; а через несколько дней сказал Тургеневу: "Что за человек Некрасов? Он пришел ко мне пьяный?" и проч… Я не был ни пьян, ни голоден, это меня заставило подумать, как Даль дошел до такого заключения обо мне, - вышло стихотворение "Филантроп".
Стихотворение "вышло" лет через семь после рассказанного случая; уже Некрасов стал известен, и Даль был объявляем в списке сотрудников "Современника", и рассказал эту историю Некрасов еще годы спустя Одоевскому, в котором также видели прототип "благодетеля народного", не сумевшего отличить голодного от пьяного. Намек на Одоевского усматривали в строке про "корону графскую", но в первом издании была строфа, кажется, про Даля:
В русском духе, молодецкая
Как по маслу речь текла,
Хоть фамилия немецкая
У особы той была.
Некрасов эту строфу снял: "По-моему, я и Даля тоже… не изобразил - я вывел черту современного общества - и совесть моя была и остается спокойна…"
В том же примерно году, что и Некрасов, явился к Далю другой "начинающий" - Григорович; его повесть "Деревня" Далю нравилась. Даль хотел познакомиться с автором: незадолго перед тем они выступали в одном альманахе - некрасовском - "Физиология Петербурга". Даль напечатал там "Петербургского дворника", Григорович - "Петербургских шарманщиков".
Григорович оставил быстро схваченный портрет Даля: "Встретил он меня без всяких особенных изъявлений, но ласково, без покровительственного оттенка. Он был высок ростом, худощав, ходил дома не иначе, как в длинном коричневом суконном халате, пристегнутом у пояса; меня особенно поразила худоба его лица и длинного заостренного носа, делившего на две части впалые щеки, не совсем тщательно выбритые, под выгнутыми щетинистыми бровями светились небольшие, но быстрые проницательные глаза стального отлива". Григорович также оставил слишком поспешное суждение о нраве Даля: "Характер, несколько жесткий, педантический, далеко не общительный", его "боялись… все находившиеся в его зависимости", Григорович не припомнил отчего-то ласковой и долгой - не одноминутной - заботы Даля о нем, может быть внешне выразившейся "без всяких особенных изъявлений", не припомнил, как старался "далеко не общительный" Даль ввести молодого писателя в широкий круг литераторов. Григорович дальше - глубже! - внешнего портрета не пошел.
А Даль видел в нем наследника.
3
Уже в старости Даль пишет Григоровичу, который просит у него - бывалого - сюжетов из жизни: "Всякому известно с десяток случаев в этом роде, но где надо печатать рассказ, и притом с именем и со всеми обстоятельствами, там нельзя же писать на память кой-что, иначе уличат в ошибке, в выдумках; а помнить случаи эти до всех мелочей нельзя, обмолвишься. Вот почему Вам остается добиться в Мин. вн. дел до архива, по отделению происшествий, а особенно по представлениям за подвиги к наградам и медалям. В этом случае прилагается не только донесение, но и самое следствие, со всеми допросами и показателями. Тут найдете много…"
Выше "девяноста ступеней", отмеренных его дарованием, складом ума и умения, Даль в литературе не поднялся, зато здесь у него свой дом, "свой уголок - свой простор", "своя хатка - родная матка", он здесь хозяин и чувствует себя уверенно. С этой высоты он берется давать советы, они звучат заветами.
Григорович рассказывал, как приступал к "Петербургским шарманщикам": "Около двух недель бродил я по целым дням в трех Подьяческих улицах, где преимущественно селились тогда шарманщики, вступал с ними в разговор, заходил в невозможные трущобы, записывал потом до мелочи все, о чем видел и о чем слышал". Григорович как бы "набирал" бывалость, которой у Даля вдоволь.
Даль писал в это время про мужика Григория: мужик пришел в столицу на заработки и стал дворником. В деревне взять денег негде - нищета и безземелье, а надо платить оброк, подати, платить за себя, за отца, за деда, за детей, живых и умерших. Григорий собирает пятаки, которые суют ему жильцы за то, что по ночам отворяет ворота; вместе со скудным дворницким жалованьем он отсылает эти медяки барину.
Даль знает, что в конуре у Григория - угрюмая печь и лавка, которая безногим концом своим лежит на бочонке; подле печи три короткие полочки, а на них две деревянные миски и одна глиняная, ложки, штоф, графинчик, мутная порожняя склянка и фарфоровая золоченая чашка с графской короной; под лавкой тронутый зеленью самовар о трех ножках и две разбитые бутылки; в печи два чугунка, для щей и каши. Даль знает, что Григорий ест натощак квас с огурцами, что лакомится он горохом и крыжовником, а орехов не грызет: орехи грызть - женская забава.
Даль знает, как разговаривает Григорий, а разговаривает он по-разному - смотря с кем: с важным чиновником из второго этажа или с обитателем чердака - переплетчиком, от которого несет клейстером, с уличным воришкой или с квартальным надзирателем. Даль знает, как Григорий дерется с извозчиком, как помогает чьей-то кухарке таскать дрова на четвертый этаж, как требует "на чай" с подвыпившего гуляки жильца.
Чтобы все это знать, его превосходительство Казак Луганский должен был спуститься с высоты своих девяноста ступеней в подворотню и оттуда еще на шесть ступеней вниз - в дворницкую. Он спустился - писатель в нем всегда побеждал его превосходительство.
Белинский писал про "Дворника": "Это одно из лучших произведений В. И. Луганского, который так хорошо знает русский народ и так верно схватывает иногда самые характеристические его черты".