* * *
28 января великому князю Михаилу Павловичу минуло 50 лет, и с тем вместе был празднован пятидесятилетний юбилей его службы в звании генерал-фельдцейхмейстера. К этому дню государь пожаловал своему брату эполеты с изображением двух крестообразно положенных пушек, выразясь притом, что, не умея ничем достойно вознаградить его заслуги и доблести, старался, по крайней мере, придумать для подарка такую вещь, какой никто ни прежде не имел, ни после иметь не будет.
Кроме того, велено гвардейской артиллерии отдавать впредь великому князю такую же честь, как лицу самого императора, о чем возвещено исполненным благосклонности и сердечного чувства рескриптом, и наконец, пожалованы для его арсенала две пушки, вылитые в год его рождения, которые государь приказал предварительно выставить в Михайловском манеже, на показ для царской фамилии, с прислугой из 15 человек артиллеристов, одетых в полную форму 1798 года, что, при разности ее с современной, имело совершенно вид маскарадного наряда. Затем весь церемониал этого дня был устроен по непосредственному указанию государя.
Утром, выйдя в большой свой кабинет, великий князь нашел в нем наследника цесаревича и великого князя Михаила Николаевича в артиллерийских мундирах, вместе со всеми артиллерийскими генералами. Цесаревич вручил ему упомянутый выше рескрипт, а старший генерал поднес описание всех улучшений, введенных в нашу артиллерию в тридцатилетнее управление ею великого князя, и список всех ее чинов, участвовавших в подписке на сооружение его бюста для Артиллерийского училища.
В другой комнате подали ему: фельдмаршал князь Варшавский рапорт о состоянии армии, а военный министр князь Чернышев - высочайший приказ того дня, начинавшийся пожалованием "согласно желанию его высочества" великого князя Михаила Николаевича шефом лейб-гвардии 2-й артиллерийской бригады и причислением старшего сына наследника к гвардейской конной артиллерии.
Вслед за сим юбиляр принимал Главный штаб и весь гвардейский корпус, в рядах которого стояли все великие князья. К обедне, отправлявшейся в дворцовой его церкви, приехал сам государь со всей царской фамилией. После обедни происходило в Михайловском манеже молебствие с церковным парадом, при котором старший брат принял младшего, стоя на фланге, и первый прокричал "ура!". На молебне, за обычным многолетием царственному дому, протодиакон провозгласил вечную память императору Павлу, которым великий князь был пожалован в генерал-фельдцейхмейстеры, и многолетие всему русскому воинству. При последнем раздались выстрелы из пушек, поставленных у памятника Петра Великого перед Инженерным замком, и в эту же минуту должны были греметь такие же выстрелы по лицу целой России, где только имелись пушки.
После молебна и семейного завтрака великий князь продолжал принимать поздравления, что заняло все время до обеда. Тут являлись попеременно: вся артиллерия, весь Государственный Совет (in corpore), депутация от дворянства с губернским предводителем, депутация от биржевого купечества с городским главой и проч.
Всем великий князь повторял, что не знает, как и чем впредь заслужит излитые на него государем милости; всех благодарил от души за оказанную ему честь, говоря, что после расположения государева выше всего ценит эти знаки общей внимательности, возвышающие его в собственных глазах и налагающие на него еще более обязанностей; для каждого находил ласку и приветливое слово и вообще принимал поздравления глубоко растроганный, со слезами на глазах. Многих из нас он целовал, а биржевых депутатов числом до сорока перецеловал решительно всех, каждого трижды. В 4 часа был торжественный обед в Гербовом зале Зимнего дворца на 500 человек, впрочем, только для военных, и день окончился спектаклями во всех театрах, в которых отведены были даровые места для воспитанников Артиллерийского училища и нижних чинов всех артиллерийских команд.
Как продолжение этого празднества, на другой день был бал у наследника цесаревича, огромный и роскошный, на 800 человек. На этом бале великий князь Михаил Павлович неумолчно рассказывал о том, сколько был осчастливлен видимыми знаками общего к нему внимания.
- Теперь только я понял, - сказал он, между прочим, мне, - что жизнь моя прошла недаром, и этот день останется навсегда одним из самых счастливейших моих воспоминаний. Но представьте, как и самые сладкие впечатления могут действовать даже на такую крепкую натуру, какова моя. Сегодня утром мне надо было принять опять новый знак внимательности и ехать в Артиллерийское училище для присутствования при открытии там моего бюста; вдруг в ту минуту, как садиться в сани, мне сделалось так дурно, что я чуть не упал и только с помощью доктора кое-как опять оправился.
Наконец празднование юбилея великого князя заключилось двумя у него обедами: одним, 8 февраля, в присутствии царской фамилии, для всех офицеров артиллерийского ведомства, которых собралось до 600 человек; другим, 10 числа, для нижних чинов того же ведомства, которых было по семи от каждой батареи.
* * *
В феврале государь снова был нездоров. Мы уже несколько времени замечали, что он на ходьбе как-то неловко ступал левою ногой, а тут узнали, что на ней рана. По странной привычке, он при панталонах без подкладки не носил и подштанников, отчего натер себе ногу повыше колена, а после продолжая ходить и действовать, как всегда, растравил эту рану до того, что принужден был, для заживления ее, просидеть несколько дней взаперти, без исподнего платья. В публике многие уже в то время кричали против Мандта, утверждая, что государь, с тех пор как находится на его руках, беспрестанно хворает; но известно, что обвинения всегда падают на врачей, а с таким неосторожным больным, каким всегда мы знавали императора Николая, трудно было кому-нибудь за него отвечать.
* * *
По окончании моей работы о 14 декабря цесаревич в половине февраля представил ее государю, который сделал в ней собственноручно разные, довольно многочисленные перемены и дополнения, относившиеся, впрочем, не к плану или редакции, а к подробностям самого события, вызванным, по мере чтения, новыми воспоминаниями.
- Я думал, - сказал мне цесаревич, - что вам приятно будет сохранить у себя как исторический документ тот экземпляр вашей работы, на котором государь сделал теперь свои отметки, потому я велел покрыть его карандаш гуммиарабиком, и оставьте все это у себя, а для меня, сделав соответственные отметкам перемены, велите переписать другой экземпляр.
Цесаревич прибавил, что государю желательно было бы иметь описанными таким же образом, в виде продолжения, ночь с 14 на 15 декабря и самое 15-е число, как представлявшие также очень любопытные моменты, и что он уже начал приготовлять нужные для того материалы. Действительно, впоследствии цесаревич прочел мне несколько страниц, набросанных с этой целью государем; но император Николай потом, за недосугом, уже не возвращался к прежней мысли - и сохранились ли и где находятся упомянутые первые страницы, мне неизвестно.
* * *
В 1848 году Масленица в Петербурге была проведена шумно и весело по обыкновению. Начало удовольствиям было положено в воскресенье перед этой неделей, 15 февраля, огромным балом для первых четырех классов в Гербовом зале Зимнего дворца. Государь думал устроить бал в меньших размерах в Концертном зале; но императрица предпочла большой бал, с целью дать большему числу людей возможность увидеть августейшую невесту.
Затем, в понедельник следовали: великолепный бал у управляющего двором великого князя Константина Николаевича - графа Кушелева, на который, сверх Константина Николаевича, приехали и цесаревич с супругой, и великая княгиня Мария Николаевна, - и маскарад-аллегри в Большом театре, где присутствовал государь.
Во вторник был бал для царской фамилии в небольшом обществе, в Михайловском дворце, к которому приглашения рассылались от имени великого князя и его дочери, так как великая княгиня Елена Павловна носила траур по ее родительнице и, участвуя только в приеме гостей, с началом танцев удалилась.
В среду - бал у графа Закревского для государя и цесаревича и бал-маскарад в Дворянском собрании, на который они тоже явились.
В четверг - домашний спектакль и бал для царской фамилии у графа Клейнмихеля. В пятницу - маленький бал для избранных, в собственных комнатах государя, т. е. перед его кабинетом. В субботу - бал у князя Юсупова и снова маскарад-аллегри в Большом театре.
Наконец в воскресенье 22 февраля folle journee у наследника цесаревича; кроме того, во всю неделю: катанье с гор в Таврическом, утренние и вечерние спектакли во всех театрах, балаганы, блины…
Перечисляю все это подробно в доказательство, как мало Петербург предчувствовал, - можно сказать, уже почти накануне, - страшную политическую грозу, которая должна была разразиться надо всей Европой (я вслед за сим буду о ней говорить) и которая в совокупности с жестоким вторжением холеры в северную столицу надолго погасила все праздничные огни и повергла умы в самое тревожное волнение.
* * *
На большом бале 15 февраля в Зимнем дворце случилось трагическое происшествие. Старый адмирал Папахристо, командовавший в 1828 году кораблем, на котором совершился памятный по своим опасностям переезд государя из Одессы в Варну, следственно, лицо некоторым образом историческое, после ужина почувствовал себя не совсем хорошо и пошел отдохнуть на главную гауптвахту; но там ему сделалось еще хуже, и его перенесли в комнату швейцара половины наследника, где, несмотря на немедленную врачебную помощь и кровопускание, он внезапно умер. Таким образом, из дворца вывезли уже бездыханный труп - еще с конфетами в кармане, которые Папахристо взял за ужином для своих внучат.
XVII
1848 год
Французская революция - Первые известия об отречении Людовика-Филиппа от престола - Мнение императора Николая о французских событиях - Состояние общества - Вопрос о приобретении крестьянами недвижимых имуществ - Князь Паскевич - Манифест, написанный императором Николаем - Толки в народе - Выступление первых русских войск на Запад - Окончание занятий М. Корфа с великим князем Константином Николаевичем - Учреждение негласного Цензурного Комитета - Рассказы императора о Лицее и А. С. Пушкине - Трио: "Спаси, Господи, люди твоя" - Утреня и обедня во дворце в Светлое Воскресенье - Мнение императора Николая о русской литературе - Открытие Пассажа - Холера - Обер-священник Музовский - Бракосочетание великого князя Константина Николаевича - Сон государя - Фанни Эльслер - Похороны адмирала Моллера и князя Долгорукого - Кончина графа Левашова - Граф Закревский и назначение его Московским генерал-губернатором - Отречение австрийского императора - Награда Виндишгрецу и Иеллашичу
21 февраля, в субботу той же Масленицы и в годовщину кончины князя Васильчикова, к панихиде, совершавшейся в домовой его церкви, собралось почти столько же людей, сколько бывало на панихидах погребальных. Но при богослужении слух всех присутствовавших обращен был к словам лица, редко занимавшего собой общее внимание, именно престарелого статс-секретаря Лонгинова. Он приехал прямо от императрицы, которой докладывал по делам ее учебных заведений, и от него первого мы узнали о телеграфической депеше из Варшавы, принесшей весть, что после беспокойств в Париже, уже известных нам по журналам, король Людовик-Филипп отказался от престола в пользу своего малолетнего внука, графа Парижского, с назначением регентства в лице матери последнего, вдовствовавшей герцогини Орлеанской. Отсюда известие это разнеслось по городу, естественно, с быстротой молнии; но никто не предугадывал, что так уже близка и окончательная, ужасная развязка или, лучше сказать, что так близко начало грозной развязки.
- Вы увидите, что через два месяца они (французы) будут иметь полную революцию, - говорил всем великий князь Михаил Павлович и ошибся - двумя месяцами!
Между тем, в то же самое утро один из приятелей моих, генерал Александр Дюгомель, незадолго перед сим назначенный в свиту его величества и получивший поручение ехать в Копенгаген для принесения поздравлений новому королю со вступлением его на престол, явился откланяться к наследнику цесаревичу.
- Нет, - сказал ему цесаревич, - вы уже не поедете; государь считает нужным, чтобы в настоящих обстоятельствах военные оставались все здесь, и приказал графу Нессельроде послать в Копенгаген вместо вас кого-нибудь из чиновников его ведомства.
21 февраля прошло без дальнейших известий. Телеграф молчал, а иностранная почта не привезла никаких французских газет; в берлинских же рассказ о случившемся в Париже останавливался на той минуте, когда Людовик-Филипп призвал к себе графа Моле для образования нового министерства, вместо министерства Гизо.
* * *
22 февраля, в заключительное воскресенье Масленицы, бал назначен был, как я уже говорил, у наследника цесаревича. Танцующие званы были к 2 часам перед обедом, а в 9 часов вечера должны были присоединиться к ним и прочие приглашенные. В 5 часов в залу, где шли танцы, вдруг входит государь с бумагами в руке, произнося какие-то невнятные для слушателей восклицания о перевороте во Франции, о бегстве короля из Парижа и т. п.
Сперва царская фамилия, а потом, мало-помалу, и все присутствовавшие устремились за государем в кабинет наследника. Здесь государь громко прочел депешу, полученную от посланника нашего в Берлине, барона Мейендорфа, а вслед за тем заставил принца Александра Гессенского (брата цесаревны) прочесть, так же громко, чрезвычайное прибавление к Берлинской газете, присланное при этой депеше. В последней было сказано, что из Парижа нет ни газет, ни писем, но что приехавший оттуда в Брюссель путешественник сообщил вести, которые находящийся в этом городе прусский поверенный в делах передал своему двору, а Мейендорф спешит представить государю с особой эстафетой.
Во Франции была республика…