А. Р.: Согласен. Кино - особая статья. Даже такой великий режиссер, как Сергей Аполлинариевич Герасимов - да простят меня его ученики, в том числе и ты, которые его любят, и я люблю его картины, - так вот, он не очень‑то умел работать с актерами. Я снимался у него в фильме "Любить человека", картина начиналась с моего монолога. Герасимов упросил меня сыграть роль и начал "натаскивать" на себя. А ведь он был актер потрясающий, яркий. Чувствую: не могу "попасть" в него. И Герасимов сказал: "Я выйду, а вы его снимите". Он понял, что мы не сговоримся. Когда картина закончилась, Герасимов заметил: "Я бы сыграл по - другому, но ты - это ты". Так что в кино особая специфика. Правда, в актерской судьбе моей в кинематографе был режиссер, который потрясающе работает с актерами. Это Никита Михалков.
К. Л.: "Неоконченная пьеса", например, как оркестр…
А. Р.: Я много с Никитой работал… Снимался один раз, но я у него "Обломова" озвучивал. Так он говорит: "Все, что мы вчера репетировали, - собачий бред… Надо играть, как играют в китайском театре". Мы начинаем играть, как в китайском театре, а он говорит: "Это ерунда. Надо ковбойский вариант взять". Я понял, зачем он это делал. Он сбивал наигранность того, что было…
К. Л.: А как ты снимался у Элема Климова в знаменитой картине "Агония"?
А. Р.: Климов, приглашая меня, предупредил сразу: "Учти, я не умею работать с актером".
К. Л.: Разве?
А. Р.: Да, он мне так сказал… Но это единственный режиссер за всю мою судьбу в кино - а это сто пятьдесят ролей, - который никогда в присутствии группы не сделал мне ни одного замечания, и не только мне. Более того, когда мы снимали сцену в библиотеке и у меня вдруг такие слезы бессилия на глазах, он три дня ждал этого. Вся группа бесилась, говорили: "Ну сколько можно?" Да еще мы арендовали какой‑то особняк дорогой, и дирекция кричала: "Вы что, с ума сошли, мы три дня ждем, когда артист сыграет эту сцену!" Но зато - получилось… Это и есть работа с актером…
K. Л.: Вот так работал и Иосиф Хейфиц. В фильме "Большая семья" я у него снималась. Он тоже - актерский режиссер… Вроде бы ничего не предлагал, никого не заставлял. Помню, он мне говорит в павильоне, где должна сниматься сцена: "Походи, - говорит, - походи". Он видит, как я хожу, что делаю, а потом говорит - вот это оставь, это оставь, это не надо…
А. Р.: С Хейфицом у меня тоже история была… Он меня пригласил пробоваться на роль Чехова. Мне сделали грим, внешне - похож… Я пришел к Хейфицу в кабинет тихим маленьким человеком, каким представлял себе Чехова. И начал с ним так интеллигентно разговаривать, мягким голосом… Хейфиц говорит: "Вы не знаете, какого роста был Чехов?" Я отвечаю: "Высокий". - "Ну, высокий, а вы чего‑то горбитесь, он же метр девяноста два был, да и потом говорил басом, у него был такой густой сильный бас, а вы что так…" Мне стало стыдно…
K. Л.: Толя, как ты думаешь: когда актер может считать, что он состоялся?
А. Р.: Мне кажется, спустя лет двадцать после смерти…
K. JL: Большое видится на расстоянии?..
А. Р.: Да. Когда могут без эмоций анализировать… Есть такие, как Евстигнеев, он состоялся еще до того, как стал актером…
К. Л.: А Евгений Урбанский?
А. Р.: Ты знаешь, Клара, когда мы учились, то жили вместе. Табаков, Евстигнеев, Урбанский и я. Можешь себе представить, какое общежитие было?
K. JL: Никто из вас тогда не знал, какое будущее каждому предназначено…
А. Р.: Представь себе, красавец Урбанский просто был увалень какой‑то. А бывший барабанщик Евстигнеев очень любил общаться со всякого рода кухарками, и они нам приносили обеды в судках… Я никогда не забуду - лежу с радикулитом, входит какая‑то барышня с судками: "Евгений Евстигнеев просил вам передать"… Я не мог вставать…
K. JL: Когда снимаешься, обычно думаешь о том, что будет с картиной, которой ты отдаешь столько сил… У каждой картины отдельная жизнь. После рождения она живет самостоятельно… Но иной раз, еще не успев родиться, куда‑то исчезает или что‑то с ней происходит совершенно непредвиденное. А в картину вложена частица жизни, нервы, силы, бессонные ночи…
А. Р.: Да, да, вложена часть твоей жизни…
К. Л.: Вот были у тебя такие случаи?
А. Р.: К сожалению, были. Без этого немыслима актерская судьба… Послушай… Две истории… Одна - картина Глеба Панфилова "Романовы - венценосная семья", где я не играл Николая. У меня была роль Георга V, кузена Николая Александровича, - как известно, они были друг на друга как две капли похожи. На фотографии невозможно отличить где Николай, где Георг… Когда Николай приехал на венчание Георга, к нему подходили и поздравляли его с венчанием, а к Георгу подходили и спрашивали, как дела в России… Это не анекдот, об этом Николай Александрович сам написал. Словом, роль получилась. Но Панфилов не может найти средства. Нет денег на озвучание…
K. Л.: Картина готова?
А. Р.: Она готова. Но увы, ждем - с! И вторая история. Несколько лет тому назад снимался фильм о Фаберже. У нас были экспедиции то в Америку, то в Англию, то в Таиланд, то во Францию… В производство вложены бешеные деньги, но там вообще темная история, которую мне трудно понять… Тем не менее, картины тоже нет. Правда, тут все‑таки надо сказать, что сниматься в таких четырех странах и плюс к тому пообщаться, увидеть не на картинках, а воочию все яйца пасхальные Фаберже… Это, я тебе скажу, уже огромная плата. Вот когда я понял, что красота спасет мир…
К. Л.: А вам разрешали это снимать?
А. Р.: Да, сама королева Елизавета приняла в этом участие… У меня есть фото в Вестминстерском аббатстве, во время службы. Вот и она просто пустила нас в свои покои. Мы снимали в Букингемском дворце, в зале, где хранитель нам эти драгоценности показывал. Он был в перчатках лайковых, а мы ходили на цыпочках…
K. JL: И как королева?
А. Р.: Была очень смешная история. Во - первых, она спросила, сколько мы ей заплатим за съемку…
К. Л.: Как?
А. Р.: Вот так. Кто‑то ради шутки ответил: ну, фунтов двести мы можем… Она говорит: годится… Потом она прониклась симпатией к нам, и ее пресс - атташе пришел однажды и сказал: королева разрешила показать нам фильм о ее частной жизни. И мы видим на экране, что бабушка с двумя ведрами… идет кормить свиней… У нее большая свиноферма, она любит свиней… Интимное, как понимают англичане, это когда королева без короны…
Словом, у нас получилась картина, но опять же деньги. Вроде Гильдия ювелиров России очень заинтересовалась нашей работой, но обидно, что ее пока не видит народ… Ей - богу, стоит посмотреть на эту красоту!
К. Л.: Десять лет назад ты женился на Юле. Ты ее любишь, обожаешь сына. Но мне думается, что тебе не только любовь, но и вера помогает.
А. Р.: Семья у меня была глубоко верующая, я ведь воспитывался у дедушки с бабушкой. Я посты и сейчас соблюдаю, правда избранно. Почему? Да потому, что 1 января день рождения, как раз идет Рождественский пост. Я пришел к батюшке своему, отцу Арсению, и спрашиваю, что мне делать‑то… Он говорит: "Ты читал Библию? Там сказано: не грех в уста, а грех из уст…" Очень мудро сказано. Я благодарен Юлечке, моей жене, за то, что первое, что выучил наизусть наш сынишка, это "Отче наш". В детей надо закладывать настоящее, а не то, что ежеминутно, ежесекундно говорят с экрана телевизора.
К. Л.: То, что разрушает…
А. Р.: Да… Поэтому я стараюсь, чтобы он меньше слышал барабанного боя, от которого дергается человечество в течение полувека, чтобы больше слушал классику. Это не значит, что я ему запрещаю. Нет, он, к примеру, мультик "Бременские музыканты" наизусть знает… Главное, что сегодня это не только вопрос воспитания моего сына. Это вопрос важный для России, и об этом я и со своими студентами разговариваю. Должен тебе сказать, что я не типичный профессор. Например, меня осуждают, почему я так спокойно могу сидеть на полу со студентами, разговаривать с ними на разные темы. Да и хожу не вальяжно. Нет, это не значит, что я им позволяю все… Но мне кажется, главное - чтобы они тебя понимали.
К. Л.: О чем у вас разговор?
А. Р.: Я им говорю: "Ребята, я не знаю, кто из вас станет высоким профессионалом или кому Бог даст успех и славу. Это не в моих силах. Я должен научить вас потребности трудиться, и самое главное - чтобы вы чувствовали, что вы ответственны за будущее России. Сегодня, сейчас, каждую секунду. Если вы вырастете гражданами образованными, знающими, влюбленными во что‑то, я буду безмерно счастлив, если кому‑то из вас повезет…"
Пока дела идут успешно. Один из моих студентов на Чеховском фестивале показывал свою постановку Гамлета - так сказать, молдавский вариант. Он худрук и главный режиссер национального театра Молдавии, был в Париже и произвел там большое впечатление своим спектаклем. Мои выпускники организовали Русский центр в Мехико. У меня учился и иностранный курс. Один мой студент из Австралии - хозяин киностудии, в Америке мои ребята работают. Вот сейчас у меня был очень хороший выпуск - Марина Блейк, будучи еще студенткой, взошла на театральные подмостки и имела бешеный успех. Она замужем за англичанином, поэтому Блейк, хотя на самом деле Фитько… Марина блестяще сыграла в спектакле "Ночь нежна" в Театре Луны Сережи Проханова, у которого и я сейчас тружусь.
К. Л.: Есть чем гордиться…
А. Р.: Ну, не то что гордиться… Рад, что силы не ушли в песок. Даже те, у которых не все складывается сейчас, все‑таки умудряются как‑то проявлять себя - не сдаются. Значит, мне удалось все же убедить их, что это важнее, чем помпезность, успех, слава, которые зачастую сваливаются на человека с неба…
К. Л.: Я считаю, что это большое счастье…
А. Р.: Огромное счастье! Когда я узнал, что ребята в Мехико организовали Русский центр и играют на русском языке спектакль, а один из них оказался состоятельный человек и купил особняк и на этом особняке написано, что это филиал ВГИКа имени Герасимова, Русский центр… Это же частичка русской культуры! Это так ценно. Вот вчера меня пригласили мальчики и девочки в художественную школу под Пушкино. Смотрю, они рисуют мир, делают керамические какие‑то изделия, картины… Я часто бываю в Америке и понял, что там этим занимаются от богатства, а у нас - от духовности. Вот почему непобедима русская культура…
Так вот, я узнаю, что педагог в этой школе получает 350 рублей. Там двести ребят. Я спрашиваю: может быть, ввести платное обучение? У нас есть плата… Сколько? 30 рублей в месяц…
В этом холодном помещении я увидел портрет такого клоуна!.. Я говорю, что хочу купить, я заплачу мальчику, который написал клоуна. Нет, говорят, это достояние нашей школы. Я говорю: тогда я ему закажу, пусть у него будет первый заработок… Потому что это какой‑то удивительный мир клоуна: совсем необычный, растерянный и одновременно восторженный человек…
K. JL: Я много езжу по стране и, несмотря на разруху, безденежье, нищету, вижу, сколько растет талантов. В этом заложено спасение России.
А. Р.: Ты права. В глубинке заложено культурное и духовное спасение великой нации…
K. JL: Толя, несколько необычный вопрос. Как ты считаешь, что определяет возраст человека?
А. Р.: Во всяком случае, не количество оставшихся тебе лет, ибо вся жизнь - это мгновения, которые иногда вырастают до глобальных масштабов, иногда сужаются во что‑то маленькое, мелькнувшее… Порой мы этого не замечаем, а потом вдруг оборачиваемся и… Если человек способен все это ощущать, если у него не появляется между прошлым, настоящим и будущим знака равенства - значит, этот человек молод… Я гляжу на тебя. Какой у тебя возраст, Клара? Передо мной красивая молодая женщина. Да мне даже и не надо думать, сколько тебе лет, - я вижу красивую женщину…
K. JL: Спасибо за комплимент.
А. Р.: Это природа и ты… Значит, что‑то, какой‑то огонь у тебя внутри, потому что иначе человек мрачнеет, озлобляется.
К. Л.: Это, по - моему, самое страшное.
А. Р.: Да, причем это иногда происходит с очень умными и казалось бы коммуникабельными людьми. У меня был такой пример в жизни, это было страшно…
К. Л.: Вроде все правильно говорит, а глаза мертвые. Не любопытные…
А. Р.: Если я в шестьдесят пять лет родил ребенка, значит, я еще не состарился, мне еще очень хочется в третьем тысячелетии что‑нибудь сбедокурить…
К. Л.: Ты вообще человек рисковый…
А. Р.: Почему?
К. Л.: Ты мгновенно изменил свою жизнь, не думая о том, получится или не получится. Ты в юности решил стать командиром торпедного катера и стал им. А потом поворот - и стал артистом. А затем ушел из театра…
А. Р.: Ушел из театра, из семьи, в один день я ушел отовсюду…
Все дело в том, насколько человек эмоционально, духовно заряжен на то, чтобы отдавать себя людям. Если я чувствую, что у меня еще есть что‑то, тогда я рискую, а если я почувствую, что уже пусто в душе, то рисковать не стану - это будет эгоистично и несправедливо по отношению к другим людям…
К. Л.: Это чувство долга. Ведь ты должен воспитать сына.
А. Р.: Да, чувство долга, но можно видеть отца один раз, и он будет идти с тобой по всей жизни, а можно просто проводить с ним и день, и ночь…
К. Л.: Ну и как ты воспитываешь наследника?
А. Р.: Это не я, это Юля… Я же хочу, чтобы он чувствовал кореша, как на флоте говорят, дружбана, чтобы мог довериться, чтобы не боялся. У меня трое детей - никогда никого не воспитывал, за что взрослые дети мне очень благодарны. Мне старшая говорит: "Знаешь, пап, я на всю жизнь тебе благодарна, что ты никогда не учил меня ничему…"
К. Л.: Наша жизнь продолжается через наших детей, через их глаза, нервы…
А. Р.: Кстати, это касается и ВГИКа, да и не только его. Увы, во ВГИКе, да и не только во ВГИКе, учатся за деньги…
К. Л.: За деньги?
А. Р.: Да еще за какие деньги!
K. Л.: Я получаю много писем от молодых, у которых нет денег… А тебе приходится выбирать среди тех, кто имеет деньги.
А. Р.: Да.
К. Л.: А не среди тех, кто талантлив.
А. Р.: Выбирать, ты права, приходится не среди талантов, а среди тех, кто имеет деньги. Каждый раз, когда начинается новый набор, я думаю: всё, сейчас никто не придет. Для меня загадка, что каждый год сто с лишним человек претендуют на одно место…
Конечно, какие‑то деньги удается выбивать и на таланты. У меня на курсе учится девушка, очень способная. Как‑то приходит на занятия, и я вижу, она теряет силы. Что случилось? Я объявляю перерыв. Спрашиваю: "Что с тобой?" - "Простите, работаю ночами в ресторане уборщицей…" Ну чему она может научиться, если приходит выпотрошенная?!.
Я стараюсь все‑таки не брать пусть даже с деньгами, но бездарных людей. Потому что они создают плохую ауру. Я вот общаюсь с Табаковым, с Ширвиндтом - у них та же проблема.
K. JL: Кстати, даже прилететь теперь в Москву из провинции на экзамен очень трудно. Заоблачные цены на билеты.
А. Р.: У меня есть студент из Хабаровска, так он не может на каникулы выехать домой. Как лето, он поступает работать, а семью он не видит. Я был в Хабаровске на гастролях, и его папа прибежал: дайте, говорит, я хоть на вас посмотрю… Как там мой Валера?
K. Л.: Скажи, Толя, тебе ближе классика?
А. Р.: Я к этому отношусь довольно своеобразно. Однажды Андрей Гончаров в Театре имени Маяковского поставил спектакль по пьесе А. Островского. Был бешеный успех, но тут же появилось открытое письмо актеров Малого театра, протестующих против оскорбления классики. На что Гончаров ответил очень просто: "Господа, классика - это хорошо сохранившийся покойник".
Словом, если классика попадает в сердце, в руки, в разум, в нервы неравнодушного человека, такая классика, конечно, интересна.
Я вообще считаю, что без литературы и музыки жизнь немыслима. Ты хоть на секунду себе представь: вот это наше наследие вдруг взять и убрать?
К. Л.: Увы, сейчас мало читают, в школах учатся по другим программам, да еще компьютеры, Интернет…
А. Р.: Я где‑то читал, что есть уже датчики, которые проникают в сознание, дают блок сконцентрированной информации, и ты как бы становишься одухотворенным. Я считаю, что посидеть в кресле, послушать скрипку - это лучше, чем, так сказать, таблетка Бетховена. Принял таблетку - и Бетховен весь в тебе.
Клара, я начал беседу с любви к репетиции. Я ведь это не для красного словца сказал. Когда я работал над ролью царя в "Агонии", я узнал столько для себя интересного, нового в жизни. Тогда надо было получать разрешение, чтобы притронуться к архивам, к дневникам Распутина, Вырубовой, Родзянко, Горемыкина и т. д. Все было спрятано, в том числе и картина Серова "Царь". Она на меня подействовала фантастически. Я увидел человека с удивительными глазами, безвольно сидящего с расстегнутым воротом гимнастерки…
K. Л.: Это был ключ к пониманию роли?
А. Р.: Я сразу понял душу, прочитал несчастье в его глазах. Когда‑то в двадцатые годы была издана книжица "Быт и нравы Дома Романовых". В ней описывалось, как цари себя в быту вели. И, в частности, такая деталь мне запомнилась. Когда на престол вступал новый царь, ему разрешалось закрыть все апартаменты, все дворцы под Питером, под Москвой и переделать все, что он хотел. Ведь у каждого свой вкус. Николаю Александровичу был предоставлен определенный срок на это. И когда открыли дворцы для приемов, обнаружили, что он даже не переставил какого‑либо кресла. Как было, так и осталось. Это о многом говорит… Но одно место он все‑таки переделал. Это был туалет - он туда перенес библиотеку. Он был ведь один из самых читающих царей. Это легко проверить: разрезанные книги.
Я встречался с людьми, которые могли что‑то знать про ту эпоху. Признаюсь тебе, это была счастливейшая пора в моей жизни.
К. Л.: У картины была сложная судьба, но, когда она вышла, успех был ошеломляющий.
А. Р.: Я получил фантастическое количество писем со всего света. С благодарностью, что впервые Россия показала не дурака царя, а человека. А в овощном магазине как‑то ко мне подошла старая женщина, я чувствую, что мне в карман что‑то положила. Я говорю: "Спасибо, а что там?" - "Дома посмотришь. А тебе спасибо за батюшку - царя". Я остался стоять, растерянный совершенно, ничего не купил. Вышел из магазина. Полез в карман. Смотрю - царский пятак.
K. JL: Потрясающе.
А. Р.: Знаешь, я люблю Сомерсета Моэма.
K. JL: Я тоже поклонница его творчества.
А. Р.: Он был не только блестящий беллетрист, но и философ. У него есть одно интересное заключение. Моэм написал, цитирую по памяти: "Я седой человек, я прожил жизнь и уж, кажется, все бы в ней понял, но, Боже мой, как часто до сих пор я смотрю на человека и думаю: кто передо мной? Хороший человек, совершающий плохие поступки, или плохой человек, совершающий хорошие поступки?" Эти слова дорогого стоят. Когда артист подходит к роли с этой мыслью, ему интересно работать. В каждом из нас, как заметил мудрец, живут трус и смелый, глупый и умный. Борьба между этими молодцами внутри нас и есть жизнь. Сегодня победил смелый, завтра победит трус.
K. JL: Но должна победить доброта.
А. Р.: Я с тобой полностью согласен. Это хорошая мысль для концовки беседы.