Фернан Леже в начале двадцатых годов познакомился с Маяковским, затем подружился с Эйзенштейном. Он чтил их как крупнейших мастеров революционного искусства, к которому причислял и себя. В мастерской он показал нам фрагменты "Сталинградской битвы", над которой в ту пору работал.
- Документасьон, - говорил он, показывая вырезку из газеты. На ней - фотография пленения фашистов под Сталинградом.
Полотно было во всю стену мастерской. Маэстро бодро взобрался на лестницу и сказал, что вот так начинает свой рабочий день в шесть утра. По виду он напоминал крестьянина, глубокие морщины прочерчивали его обветренное лицо.
Оказалось, он смотрел "Кубанских казаков", его поразили буйство красок и темперамент режиссера. Леже выбрал женский портрет, выполненный из керамики, и подарил мне.
- Она похожа на тебя, Клара, - сказал он.
Этот портрет с теплой дарственной надписью - посвящением - висит у меня на стене рядом с работой его друга и единомышленника Пабло Пикассо.
Именно с Канн, с Парижа началась моя многолетняя дружба с Надей Леже.
Она часто приезжала в Советский Союз, где у нее отыскалось много родственников. Мы обязательно встречались в каждый ее приезд.
Как‑то мне позвонила Лиля Брик. Она только что вернулась из Парижа, где жила ее сестра - писательница Эльза Триоле, жена Луи Арагона.
- Клара, я навестила Фернана Леже. Он спрашивал о тебе и передавал привет… Это было за два дня до его смерти.
Помню, как Надю Леже и ее нового мужа, Жоржа Бокье, министр культуры СССР Екатерина Фурцева пригласила в Москву и этот визит совпал с посещением Хрущевым выставки в Манеже, где он разгромил работы художника Фалька.
Скандал в Манеже Надю Леже не только насторожил, но и напугал. В тот вечер Надя и Жорж долго не могли уснуть в гостинице "Националь", а когда заснули, услышали взрыв. Они вскочили и, ничего не понимая, бросились к окну, в страхе думая, что началась стрельба. Но тут же увидели, что трехлитровая стеклянная банка с квашеной капустой, привезенная родственниками из Белоруссии, взорвалась от тепла…
В тот приезд Надя почувствовала, что друзей в Москве у нее поубавилась. Наступало Рождество, а в гости никто не пришел.
Я купила маленькую елочку, набор игрушек и поехала в "Националь". Мы вместе отметили то Рождество.
Летом следующего года Надя с Жоржем Бокье и двумя сыновьями руководителя коммунистов Франции Мориса Тореза - Жаном и Полем - решила путешествовать на машине по СССР. Они побывали в ее родной деревушке Зембин, посмотрели Смоленск и приехали в Москву. Дальше их путь лежал на Украину.
Я позвонила папе в Полтаву, и всех парижан приняли в нашем доме. Баба Киля угостила французов настоящим украинским борщом.
Надя побывала в одном из полтавских детских домов и взяла над ним шефство. До самой своей кончины она присылала своим подопечным подарки…
Надя всегда внимательно смотрела на портрет, подаренный мне Фернаном Леже. Особенно ее умиляла дарственная надпись.
Так Канны одарили меня не только памятными встречами, но и добрыми друзьями.
Нас пригласила в гости актриса Симона Синьоре. И там же, в Каннах, встретила я Марину Влади, которой тогда было, по- моему, лет шестнадцать, не больше. Она снялась чуть ли не в первой своей картине - о жизни послевоенной молодежи, травмированной и неприкаянной.
Марина сама подошла к нам, представилась, рассказала необычную историю сестер Поляковых (это ее настоящая фамилия). Она сказала, что режиссер, у которого она снималась, едет в Москву на фестиваль и приглашает ее. Ей очень хотелось бы посмотреть Москву, но вот мама опасается, не случится ли с ней чего‑либо, не арестуют ли ее в Советской России. Мы посмеялись, успокоили, советовали приехать.
Через некоторое время я встретила Марину в Венеции. Она уже стала известной актрисой. Марина Влади пригласила нас на премьеру своего фильма и на прием.
Я была несколько удивлена: зал Дворца фестивалей полон, а Марины Влади все нет.
Но вот она появилась, медленно, гордо прошествовала по проходу, в руках у нее была норковая накидка. Она небрежно держала ее, а сама с наивно - виноватым видом смотрела в зал. Подошла к своему креслу и в микрофон сказала, что просит извинить ее… Она очень волновалась перед премьерой и потому опоздала. И зал ей рукоплескал как ни в чем не бывало… Звезда, оказывается, имеет право опаздывать…
Не могу не вспомнить об одном эпизоде в Каннах, который неожиданно получил продолжение. В программу Каннского фестиваля входил и показ студенческих режиссерских работ. Для участия в нем прилетел директор ВГИКа Владимир Николаевич Головня. Мы обедали с ним, обсуждали последние новости и так увлеклись беседой, что не заметили, как остались за столом втроем - Владимир Головня, Любовь Орлова и я. Появился наш официант мсье Пьер с помощником, парнишкой лет шестнадцати, который нес кипяток для чая. Он споткнулся о ковер и… кипяток ошпарил мне ногу. Я закричала от боли. Кричу, а сама думаю: "Кричу как кипятком ошпаренная".
Ресторан респектабельный, публика богатая. Никто даже не обернулся в нашу сторону. А боль была такая, что я выскочила из‑за стола и помчалась в номер. За мной - Любовь Петровна.
Через несколько минут в моем номере появился хозяин ресторана, с ним официант мсье Пьер и насмерть перепуганный его помощник. Хозяин выразил сожаление о случившемся, вручил мне розы в необычайно красивой прозрачной упаковке и заявил о готовности не только заплатить мне деньги за причиненный ущерб, но и уволить помощника мсье Пьера.
Я, как нормальный советский человек, ответила, что платить мне ничего не надо, и попросила не увольнять парнишку. Конечно, хозяин с радостью согласился, сообщил, что вызвал врача, и удалился.
Вечером, как всегда, наша делегация пришла в ресторан на ужин. Обычно была такая церемония. Официанты выстраивались в шеренгу, и каждый провожал своих гостей к столу. На этот раз, как только я появилась, все официанты стали аплодировать. Так они выразили свою благодарность за то, что их товарища не уволили.
Все оставшиеся дни я получала самое вкусное сверх того, что мне полагалось. Мсье Пьер незаметно приносил блюда, накрытые салфеткой, и молча ставил передо мной.
Прошел год. Возвращается из Канн директор "Мосфильма" Сурин и, встретив меня, говорит:
- Сижу я в ресторане, подходит ко мне официант и спрашивает: "Как поживает мадемуазель Кляра? Прошу вас, передайте ей привет". Я, конечно, удивился…
Я выслушала рассказ директора и рассмеялась, ничего не объяснив ему.
Потом мне не раз передавали привет из Канн - и актеры, и режиссеры.
Наконец, через несколько лет в Каннах вновь побывал Владимир Николаевич Головня, очевидец того давнего происшествия. По приезде он позвонил мне:
- Клара, твоя история продолжается. Сидел я за тем же столом, обедал с одной очень известной актрисой и рассказал ей о случае, который тогда произошел. В это время появляется официант мсье Пьер и спрашивает: "Как поживает мадемуазель Кляра? Мы всегда будем помнить ее благородный поступок". Представляешь, Клара, как была удивлена моя собеседница?
Есть в Каннах такая традиция - "битва цветов". На набережной Круазетт выстраиваются тысячи зрителей. У них в руках корзиночки, в них маленькие букетики цветов. А мы, артисты, - на открытых машинах. На радиаторе нашей машины - сделанный из белых цветов голубь мира. Проезжаем по набережной, нам бросают цветы, и мы бросаем свои букетики в публику. Восторг, крики, аплодисменты. Вот это и есть "битва цветов".
Бесконечные встречи, пресс - конференции, необычные знакомства - легко представить, что это значило для меня, молодой актрисы. Париж… Канны…
Я даже не расстроилась из‑за того, что фильм "Возвращение Василия Бортникова", в котором я снималась, не был удостоен наград фестиваля. Видимо, в Госкино решили, что само имя Всеволода Пудовкина будет гарантией успеха. Кстати, и дирекция фестиваля взяла фильм безо всяких препятствий. Ведь Пудовкин - классик мирового кино.
Но все‑таки Канны меня приметили и наградили. Но это было уже на следующий год.
Фильм Иосифа Хейфица "Большая семья", снятый на "Ленфильме", был отмечен специальным призом за лучший актерский ансамбль. Даже сейчас, по прошествии многих лет (а фильм нередко показывают по различным телеканалам), зрители смотрят его с интересом, вспоминают любимых актеров, составляющих цвет нашего кинематографа: Борис Андреев, Алексей Баталов, Павел Кадочников, Сергей Лукьянов, Екатерина Савинова, Николай Гриценко…
Вот какая большая актерская семья была собрана на одной съемочной площадке Иосифом Ефимовичем Хейфицем, чтобы быть отмеченной в Каннах.
"Двенадцатая ночь"
В моей трудовой книжке одна - единственная запись: "Студия "Мосфильм". Театр киноактера. Актриса". Вот и всё. Кадровики скрупулезно заносили в мой служебный реестр какие‑то благодарности и грамоты…
Все правильно, но, пожалуй, скучновато.
Я работала в Театре киноактера, но каждая новая картина означала, что я на время съемок перехожу в коллектив очередной съемочной группы, а после окончания работы возвращаюсь снова в Театр киноактера.
За свою творческую жизнь на каких только студиях я не снималась: "Ленфильм" и Киностудия имени Довженко в Киеве, Одесская киностудия и Ялтинская, "Молдова - фильм" и Ташкент, "Беларусьфильм" и Будапешт, "Ма - фильм", студия "Баррандов" в Чехословакии.
А если к этому добавить киноэкспедиции, концерты и фестивали, творческие встречи, то это чуть ли не весь Советский Союз - от Калининграда до "полюса холода" Оймякона, от Еревана и Баку до Карпат, от Измаила до Алма - Аты…
И все же с особой теплотой я вспоминаю "Ленфильм"…
Еду на съемки фильма "Большая семья" и в вагоне поезда Москва - Ленинград "Красная стрела" встречаю Надю Русанову, ассистента режиссера, с которой мы были знакомы.
- Клара, ты мне нужна, - говорит она. - Режиссер Ян Борисович Фрид начинает пробы к картине "Двенадцатая ночь" по Шекспиру. Есть роль для тебя, ты подойдешь. Вот почитай сценарий, а я поговорю с режиссером. Если Ян Борисович согласится, мы пригласим тебя на пробу. Ты этого еще никогда не играла… Два близнеца - брат и сестра. Юноша и девушка…
Я, конечно, обрадовалась, но про себя подумала: как можно Шекспира играть без репетиции? В театре чуть ли не год репетируют, когда ставят Шекспира. Как это с ходу можно сыграть, да еще две роли? А надо и фехтовать, и ездить верхом…
Прошло дней пять, я снимаюсь в "Большой семье", и вдруг в павильоне появляется Надя Русанова.
- Ты завтра занята на съемках?
- Нет, - отвечаю, - у меня свободный день.
- Прекрасно. Приходи к нам в группу. Поищем грим близнецов - брата и сестры, и мы тебя снимем. У нас идут только фотопробы…
Хотя меня и одолевали сомнения, я все же решила: рискну.
Долго искали грим и костюмы. "Ленфильм" славился замечательными мастерами, которые великолепно шили классические костюмы.
Сначала я снялась в одном гриме, Себастьяна: сделали мне нос с горбинкой, густые брови, чтобы лицо было более мужественным. А потом сделали грим на Виолу - красивая прическа, роскошное платье. А когда Виола переодевается в мужской костюм - грим Цезарио.
Я так увлеклась, что перестала думать о том, возьмут или не возьмут, настолько процесс работы меня захватил и увлек. Ведь прежде я не снималась в классических ролях…
Сделали фотопробы, и на том все кончилось. Увы, на многие месяцы.
Я закончила работу в "Большой семье", вернулась в Москву, идет день за днем, но мне никто не звонит. Вызовут меня на кинопробу, не вызовут? Кто знает!
Поставила фотографии на туалетный столик, смотрю на них… И жду.
А может быть, уже снимают картину без меня? А может быть, ее закрыли?
Так в томительном ожидании прошло лето и наступила осень. То ли простудилась, то ли перенервничала, но я заболела. У меня начался гайморит, голова просто раскалывалась, пришлось делать уколы.
Зазвонил телефон. Снимаю трубку:
- Вас вызывает Ленинград.
Слышу голос Нади Русановой:
- Клара, срочно собирайся, мы уже снимаем картину, а у нас нет актрисы на эти две роли.
Я была поражена. Как можно начинать съемки, когда нет главной героини? Странно.
- Надя, - говорю, - я болею. Мне делают уколы.
- Ничего страшного, - отвечает Надя. - Возьми с собой лекарства, и здесь, на студии, тебе будут делать уколы.
Я знала: в кино, когда надо, делают все мыслимое и немыслимое: и лечат, и везут к врачам, лишь бы только актриса снималась.
Еду в Ленинград. Прихожу на студию, и мне все становится ясно. Актрису утвердили, но художественный совет после просмотра материала снял ее с роли.
Тут вспомнили обо мне и предложили художественному совету. Но послышались возражения:
- Лучко? Нет, не подойдет. Она же с Украины, у нее даже акцент чувствуется. Как она может играть Шекспира? Нет, это невозможно.
Однако Ян Борисович Фрид стоял на своем и упросил художественный совет разрешить снимать меня до первого просмотра. Если члены художественного совета согласятся, я останусь. Если же нет, меня уберут с роли.
Так я начала сниматься в "Двенадцатой ночи". В картине были заняты замечательные актеры: Яншин, Меркурьев, Медведев, Лукьянов, Фрейндлих, Вицин. Для них это был знакомый материал, они играли это в театре. И только Алла Ларионова - Оливия, так же как и я, впервые в жизни прикоснулась к Шекспиру.
Моя первая сцена была как раз с ней. Мы так обе волновались, что я даже не поняла, как сыграла. Но сцену сняли. Потом вторую, третью… И остановились в ожидании художественного совета.
Сколько было волнений, но, вопреки прежним сомнениям, на роль меня утвердили единогласно.
Пришла пора других забот: учиться фехтованию, брать уроки верховой езды.
Пригласили на студию заслуженного мастера спорта Коха. Он преподавал фехтование в театральном институте. Сказали:
- Вот актриса, она должна фехтовать, и, пожалуйста, просим вас ее научить.
- Сколько у меня времени? - спросил Кох.
- Недели три, в крайнем случае месяц.
- Как можно за этот срок научить фехтовать? Но давайте так: на крупном плане она начнет фехтовать, а на общем плане все сделают мои студенты. Мы найдем похожих на Лучко. И все будет отлично.
Но тут уже я вмешалась:
- Я все делаю сама. Я вас прошу, я буду примерной ученицей.
- Хорошо. Но вам придется приезжать в институт и заниматься вместе со студентами. Устроит?
- Согласна, - сказала я.
Я ежедневно снималась то в роли Себастьяна, то в роли Виолы. А каждый грим занимал у меня полтора часа.
К концу дня я уставала смертельно, но после тяжелейших съемок упорно ездила в институт вместе со студентами заниматься фехтованием.
Поначалу у меня уставали ноги - приходилось работать все время на полусогнутых. Помню, Кох отвернется - я выпрямляю ноги, надо же хоть немного отдохнуть. А Кох следил за мной и - раз! - шпагой по коленкам!
- Если пришла, так делай как следует.
- Хорошо, - отвечала я, как ученица. А внутри у меня закипала такая злость… Я с трудом сдерживалась.
Наступило время, и Кох сказал:
- По - моему, все нормально. Давай попробуем.
Я взяла шпагу, а сама думаю: умею я или не умею, но тебя этой шпагой обязательно проткну. И бросилась в атаку.
Кох остановился и говорит:
- У тебя прекрасные спортивные качества. Главное - есть воля к победе. А это самое важное.
"Говори, говори, - думаю я, - знал бы ты, какая у меня воля к победе".
Но, тем не менее, оказалось, что у меня и реакция хорошая, и руки длинные - в общем, есть все, что нужно для фехтования. Мы подружились, я была благодарна мастеру за его уроки, да и себя зауважала - все‑таки у меня действительно есть воля к победе.
Оставалось научиться ездить верхом. В Ленинграде это не удалось. Я сказала директору картины:
- Я никогда близко не подходила к лошадям. И если честно, то я их боюсь.
- Ничего, - успокоил меня директор. - Приедем в экспедицию, возьмем тренера, научишься ездить верхом, а тогда и снимать будем.
Приезжаем мы в Ялту, и через день мне сообщают:
- У вас завтра съемка. Вы подъезжаете верхом к замку Оливии.
- Как? Вы мне обещали, что будет тренер…
- Что делать? Он не приехал, хотя и договаривались. А съемку отложить невозможно.
…В Ялте к нашему приезду построили замок на высокой горе. Видно море, голубое небо. Актеры в старинных костюмах.
Отдыхающие уже с утра приходили, садились в кружок и наблюдали за съемкой. Для них все было интересно.
А я ни о чем не думала, я боялась.
- Да не переживай ты, - говорил директор. - Это такая кляча… На ней возили бочки с водой. Надо только подъехать к воротам, лихо соскочить - и всё…
Привели лошадь. Стоит такая понурая, голову повесила. Думаю, да чего я боюсь… Раз надо - значит надо.
Лошадь почистили, расчесали гриву и хвост, надели на нее красивую сбрую, и она вдруг превратилась в приличную лошадку.
Сначала помогли мне сесть в седло. А у меня сапоги со шпорами, шпага, плащ - с непривычки все это цепляется, мешает.
Я немного потренировалась, уже без чьей‑либо помощи соскакивала с седла, приспособилась с плащом и шпагой и почувствовала, что готова.
Режиссер говорит:
- Будем снимать. Приготовились!
Конюх видит, что сейчас все начнется, а лошадь, видно, притомилась - стоит, опустила голову, глаза закрыла. Он решил ее немножко взбодрить и ударил хворостиной по крупу. Лошадь подхватилась - и рванула… в галоп.
Я не ожидала, одна нога у меня из стремени выскочила, а лошадь понесла в горы.
Я чувствую, что пропала. Ухватилась за гриву, но съезжаю набок. Одна нога только в стремени. Думаю, ну всё…
Но тут у меня какой‑то черный юмор появился! Я вспомнила, что внизу татарское кладбище, там меня и похоронить могут.
Вдруг передо мною возник какой‑то человек, изловчился, схватил лошадь под уздцы. И остановил. Помог мне слезть, а у меня коленки трясутся, я даже ничего сказать не могу, только показываю, что нам надо идти вниз.
А на съемочной площадке все спокойно. Отдыхающие решили, что все идет по плану, актриса поскакала в горы, значит, так и надо.
Один только директор, вместо того чтобы послать за мной, как‑то организовать мое спасение, бегал, всплескивая руками и причитал: если с ней что‑нибудь случится, будут неприятности, полкартины уже сняли… Что делать? Деньги‑то уже истрачены.
Увидев меня, подлетел со словами:
- Ты знаешь, сколько ты могла бы нам стоить!
И ни слова о том, как я себя чувствую.
Но, как говорится, нет худа без добра. Через день приехал тренер, и начались занятия.
Верховая езда - это замечательно. Я часто думаю: чего же я не сделала в жизни? Я могла бы заниматься конным спортом. Можно было продолжать учиться фехтованию. Но ни того, ни другого я не сделала, о чем и сожалею. Я о многом сожалею, потому что в свое время многое упустила. Так, например, я водила автомобиль, но после аварии решила больше не садиться за руль…