* * *
- Шибко палили!.. Как ваши давеча!.. - сказал мне Горшков, идя со мною к 1-му взводу.
…Подпоручик Морозов стоял над санями, в которых, сжимая пальцами поросший бородой подбородок, лежал рядовой Степун. Раненный осколком в грудь, Степун умирал.
- Не совладел… - хрипел он, пытаясь приподняться. - Не уберег… Жизни не… не… не уберег…
Он смотрел на нас округлившимися, немигающими глазами.
Пальцы на подбородке у него расползались.
- Отходит! - тихо сказал Горшков и, сняв фуражку, перекрестился.
- Ннна-а-а-а-а… - вновь задергал Степун губами. На-вов-во-вовсе-теперь… от-т-т-т… - Сквозь приоткрытый рот Степуна было видно, как прыгает его язык. - Т-т-т-т… отдети-шшш-ш-ш…
И, зашипев, он захлебнулся красной пеной и, выгнувшись вверх всем телом, бросил руки по швам…
* * *
- Я давно уже… Черт!.. От детишек, - помнишь?.. - подошел ко мне через час подпоручик Морозов, когда уже на пустые сани Нартов набрасывал свежую солому. - И у меня ведь… - Он замолчал, вздохнув, и добавил, уже тише: Ведь и жена моя тоже… носит… Уже на седьмом теперь.
- Господин поручик!.. Господин поручик!..
Меня звали к ротному.
* * *
- …Ты что? Скулить?.. - размахивая ножнами шашки, кричал на Ефима поручик Ауэ. - Я тебя, барбос, в крючок согну! А в роту, а в снег по брюхо, а в бой хочешь?..
Вытянувшись, Ефим стоял перед ротным и тупо моргал глазами.
- Извольте полюбоваться, - обратился ротный ко мне, когда нетерпеливым кашлем я дал наконец знать о своем приходе. - Взгляните на это рыло!.. Взгляните только!.. И оно… - поручик Ауэ захохотал.-…Оно - это вот рыло - веру в ар-ми-ю и в победу потеряло!.. - И, обернувшись к нам спиной, он бросил шашку на уставленный деревенскими закусками стол и быстро налил стакан водки.
- На! Подвинти-ка нервы, барбос!..
Ефим взял стакан, поднял его и уже приложил к губам.
- Стой! - закричал вдруг штабс-капитан Карнаоппулло, одиноко сидящий в углу халупы. - Стой! За чье, дурак, здоровье?..
- За ваше, господа офицеры.
- То-то!..
* * *
- И знаете из-за чего весь разговор завязался? - криво улыбаясь, спросил меня ротный, когда, уже за дверью, Ефим облегченно вздохнул. Май-Маевский сдал командование генералу Врангелю. Ну вот… А этот… холуй этот, понимаете: "Кому ни сдавай, - говорит, - все равно - кончено!.."
Поручик Ауэ замолчал. Его шрамы на лбу скрестились.
- Впрочем, бросим ненужные разговоры! - Он поднял бутылку на свет: Барбос, всё вызудил!.. - И, сразу же переменив тон, обратился ко мне снова:
- Только что скончался от ран подпоручик Петин. Да. Не выжил… В полдня скрутило… Потому пока что вы примете пулеметный взвод. У начальника команды под рукой никого нет, а черт его знает, где Туркул сейчас офицерскую носит… Итак, кому вы предлагаете сдать ваш, второй…
- Может быть, Нартову?.. Офицеров на отделениях у нас сейчас нет…
Штабс-капитан Карнаоппулло, чистивший, развалившись на лавке, ногти, поднял голову:
- Не лучше ли Свечникову?..
- Хорошо, сдайте Нартову, - не обращая на него внимания, сказал ротный, проводя пальцами между волосами. - Черт возьми, но черт не берет!..
- Ах, поручик, бросьте ипохондрию! - Штабс-капитан Карнаоппулло вдруг захохотал и, приподнявшись, ощетинил вперед всегда покорные усы: - А как вы его шашкой-то!.. А?.. Ефима!..
Я вышел из халупы.
БАРОМЛЯ
Когда мы входили в Баромлю, тяжелые и мокрые сумерки уже ползли по улице. С крыш капало.
"Опять оттепель!.. Что за чертовская зима!.." Облокотясь на пулемет, установленный на широкие удобные сани, я плавно покачивался. За мной шли сани со вторым пулеметом, за ними - третьи, с пулеметными лентами и запасными принадлежностями. Пулеметчики - всего пять нумеров, - свесив с саней ноги, уныло тянули какую-то бесконечную солдатскую песню.
- Здесь в Баромле, говорят, весь полк соберется. - Песня оборвалась.
- Говорят, всему полку и сани наконец подыщут.
- Без саней не выскользнешь…
- Ясно!
- А куда скользить-то?
- Тебе, Акимов, в Костромскую бы только! Эх, старик, старик!.. На Дон двинем.
- На До-о-н?..
* * *
Уже стемнело…
В нашей халупе горел огарок свечи.
- Шлея порвалась, господин поручик.
- Зашей!..
Акимов обернулся и через плечо посмотрел на меня.
- Лошадь не в портках, господин поручик, ходит. Здесь специально шить нужно… А ну, хозяюшка, - он встал и подошел к хозяйке, - дратвы, да просмоленной, может, нету?
Хозяйка, немолодая женщина, с четырехугольным, как ящик, лицом, кормила ребенка.
- Нету у меня.
- Нету? Это в хозяйстве-то? А может, шлея найдется? Лишняя какая…
- Ишь ловкие! Сами хозяйства крестьянские поразорили, а теперь еще спрашивать! - Она поднесла ребенка к другой груди и стала причмокивать губами.
С лавки приподнялся ефрейтор Лехин.
- Не задаром, хозяйка. Не задаром ведь, милая! Вот подожди-ка!.. - Он вышел на двор, достал из-под брезента саней пятифунтовый мешок соли и вновь вернулся.
- Есть шлея?..
- Как же!..
- Не новая, конечно?..
Хозяйка хлопнула ребенка ладонью.
- А ну, милой! Ребенок отрыгнул.
- Это за пять-то фунтов новую? Больно уж ловкие какие! Надежная, говорю, шлея… - Она передала ребенка протянувшему руки Лехину. - Который в сарай-то со мной сходит?
- В сарай не велено. Арестованный там.
- Арестованный?.. Кто? - удивился я. Акимов не знал.
- Но кто посадил? И зачем у нас? Разве дворов мало?
- А уж это господина капитана спросите… Карнаоппулло.
С хозяйкой пошел я.
* * *
Под воротами сарая стоял часовой, рядовой моего бывшего взвода Зотов, веселый и всегда находчивый малый. На дворе было сыро. Чтоб не стоять в воде, Зотов натаскал под ноги замерзлые пласты прошлогоднего навоза.
- Молодец, Зотов! Так не утонешь.
Замка на дверях не было. Я взялся за мокрые доски.
Арестованный сидел в углу на опрокинутой вверх дном кадушке. Лица его я разобрать не мог. В сарае было совсем темно. Когда я подошел ближе, арестованный даже не поднял головы. На нем была черная куртка, кажется кожаная, - она блестела под узкой полоской света, пробивающегося в щель дверей.
"Не солдат, кажется… Мужик…" - подумал я, встал на какой-то ящик, нащупал в темноте шлею и вышел во двор.
- На! Неси моим хлопцам!.. - И, бросив шлею хозяйке на руки, я пошел к халупе подпоручика Морозова.
* * *
- А что, он лучше других трусов?.. Кто - где, а они всегда на задворках расходятся… Там, где не стреляют…
Выйдя во двор, подпоручик Морозов взглянул на черное небо.
- Снег будет!.. - сказал я. - Или дождь даже… Подпоручик Морозов молчал, сдвигая на брови взлохмаченную папаху.
- А за что? Знаешь, за что?.. За кожаную куртку! Нет, надо пойти к ротному. Хотя и тот с изъяном, но все же, когда нужно, сволочей натягивает.
Под ногами бежала вода. Какие-то редкие капли капали и на фуражку.
- Поручик Величко на девчат заглядывал… - спеша и сбиваясь, рассказывал мне подпоручик Морозов. - Зотов песню тянул: "Пускай моги-ла…" Вдруг Карнаоппулло как сорвется с саней со своих, да закричит как: "Комиссар!" - да на всю улицу. Кинулся. Что за черт?.. Кого?.. Ждем… Ты как раз с пулеметами проходил. Неужели не заметил?.. Ничего?.. Ну так вот… Ведет, наконец. Парень как парень. Очевидно, когда-то в инженерных служил. Куртка на нем кожаная. Капитан, кто это?.. А Карнаоппулло на него, знаешь, - бочком так. Петушком, петушком!.. Сопит, хрипит. Мать, и опять мать!.. Разошелся: "Куртка? - кричит. - Свои, думал? Выбежал? Встреча-ать?.." - и в зубы ему - бац! - наганом…
- Ну а ротный?
- Ротный?.. Тот как раз в трансе находился. Лежит, глаза блуждают… Сам с непривычки ерунду всякую мелет: "Россия! Да раскрой ее до сознания национального!" Да птицы какие-то… "Орлы! Чайки!"
Я удивленно посмотрел на Морозова.
- Птицы?
- Господи ты, боже ты мой! Да неужели не знаешь? И этого? Ну да, кокаинится ведь!.. Все последнее время… С неудач…
Мимо нас, хлюпая о сапоги мокрыми шинелями, прошло несколько команд, штыков по десять.
- Нартов, куда? - крикнул я, узнав в темноте высокую, худую фигуру.
- По дворам, господин поручик. Сани сгонять. Завтра, бог даст, панами двинемся!.. Ого-го! Айда-а!
Где-то очень далеко залаяла собака. Ей ответила другая, уже ближе к нам.
- Жаль! - сказал Морозов, останавливаясь. - Завтра придется… Спит уже!..
В халупе ротного было темно.
* * *
- Ну, покойной ночи… - Мне показалось, подпоручик Морозов уныло улыбнулся. - Покойной… с поправкой: на время, конечно.
В халупе у моих пулеметчиков все еще горел свет. От освещенного окна темнота на улице казалась еще темнее. Я отыскал протянутую руку и крепко ее пожал. Но вдруг подпоручик Морозов насторожился и, освободив руку, сделал несколько шагов к забору:
- Кто там?
Под забором, пытаясь скрыться от наших глаз, кто-то стоял.
- Кто там? Эй! - вновь крикнул подпоручик Морозов, быстро зажигая карманный электрический фонарик.
- Что за пропасть!
- Фу, черт!
Я сплюнул, вновь застегивая кобуру нагана.
Под забором стояла женщина, маленькая и такая худая, что в первый момент показалась мне девочкой. Кутаясь в платок, она смотрела на нас большими испуганными глазами.
- Слушайте…
- В чем дело?
Мы подошли. Но женщина, скользнув глазами по нашим погонам, вдруг испуганно метнулась в сторону и, взмахнув платком, быстро пропала в темноте.
…Щупая густой мрак, луч фонаря наткнулся на забор. С забора скользнул вверх, в пустоту, но пустоты пронзить не мог.
- Покойной ночи!
- До завтра…
Я вошел на двор. На посту, возле сарая, стоял Ленц.
- У нас на дворе стоит часовой. Дневальных сегодня не нужно, - сказал я, стягивая с плеч шинель. Ефрейтор Лехин задул свечу.
Проснулись мы от громкого крика.
Быстро вскочив, я подбежал к окну. Было уже светло. По двору, ветряком размахивая руками, метался штабс-капитан Карнаоппулло. Папаха его съехала на затылок.
- Под суд! Под суд тебя, негодяй! - кричал он. - К командиру полка!.. Что мне ротный!.. К командиру полка!.. Я распахнул окно.
- Капитан!.. В чем дело, капитан?..
- Да я тебя!.. Отстаньте, поручик!.. Да я таких… Да я-а-а расстре-е-е… Стой!
Из открытых дверей сарая выбежал Нартов. Штабс-капитан Карнаоппулло бросился за ним, поймал, схватил за ворот шинели, но Нартов вырвался и скрылся на улице.
- Что у них случилось? - спросил я Лехина, без шинели, в одних сапогах поверх бурых кальсон, вернувшегося в хату. За Лехиным шла хозяйка.
- Окно зачините. Зябко!.. В люльке надрывался ребенок.
- Едри его корень! Ну и дела, господин поручик! Лехин сел на лавку.
- Уж я по порядку. Повремените!.. Под утром еще, значит, - начал он наконец, растягивая каждое слово, - когда еще только светать зачинало…
Опять заскрипели ворота. Штабс-капитан бежал уже вдоль улицы. Шашка хлестала его по сапогам. Маленький, усастый, со свирепыми, круглыми глазами, он был похож на "турка", как рисовались они на карикатурах "Огонька" и "Панорамы".
- Ну?.. Да рассказывай, Лехин!
Вот что рассказал мне ефрейтор Лехин…
Под утро, когда штабс-капитан Карнаоппулло пришел к нам во двор, чтоб проверить пост при арестованном, - а может… - в этом месте рассказа Лехин задрал голову вверх и щелкнул себя по затылку, - а может… вы понимаете, господин поручик?.. - ни арестованного, ни часового Ленца во дворе не оказалось!
Хозяйка, вышедшая накормить скотину, злыми глазами взглянула на штабс-капитана, боясь, очевидно, за свои погреба и кладовые.
Как раз в это время во двор - оправиться - вышел и ефрейтор Лехин.
"Лехин, что такое? Где часовой?"
"Ах, солдатика ищете? - подошла к штабс-капитану хозяйка. - Солдатик ваш, да с Петром, тем, что в сарае сидел, ушли куда-то…"
"Куда?"
"А я знаю? К большакам, - что ли!.."
- У господина капитана, - рассказывал Лехин, - споначала и голос даже сорвался, а баба, ядри ее корень, не унимается, - ей бы только язык чесать; рада небось - клетушки в сохранности….. "И чудно ж, говорит, разъяснялись!.. Солдатик-то ваш не русский, видно… Татарин аль немец. Не разобрала, чего лопотал-то… А ушли вместе, как же, и Евзопия с ними…" Тут господин капитан на нее, да вплотную: "Какая Евзопия?" - и бабу за руку, значит. А та: "Говорю - не хватайся! Не ухват тебе буду!.. Которая, говорит, под воротами стояла. Жена Петрова, говорит. Ахтырская. Год назад по-большевистски венчаны…"
- Вот оно, господин поручик, происшествие какое! - окончил Лехин. Сиганули. А Нартов, с напугу, и объясниться не мог. А неповинен он. Всю ночь до утра самого сани сгонял. Весь взвод в расходе находился, - вот Ленц и стоял на посту. Ему где было, немцу, с мужиками ругаться.
Я вышел во двор.
На мокром снегу под воротами лежала карамель в пестрой, веселой бумажке. Вторая была втоптана в нанесенный Зотовым навоз, уже успевший за ночь оттаять. Дверь в сарай была открыта. Я вошел. Наткнулся в углу на аккуратно сложенные винтовку, патронташ и подсумок. На подсумке лежала какая-то бумажка. Я поднял ее и подошел к свету. "Zuruck an die 6 Kompagnie". Готические буквы лежали на боку. Книзу расползались лиловыми кляксами. Очевидно, Ленд то и дело мочил чернильный карандаш.
Я хохотал, покачиваясь.
- Сумалишенные, - одно слово!.. - кому-то за дверью сказала хозяйка.
К забору подошли солдаты других рот. Заглянули в ворота.
Потом прибежал связной.
* * *
В степи, к северу от Баромли, наша застава сдерживала редкую цепь красных.
2-й батальон выступал на позицию. 1-й и 2-й уже отступили из Баромли.
- Подтянись!.. - командовали ротные. Полозья саней цеплялись о полозья. Оглобья били об оглобья.
- Под-тя-ни-и-ись!
- …Где там!.. Нет, Харькова мы не удержим!.. - глухо сказал подсевший ко мне в сани подпоручик Морозов, отвернулся и долго сидел со мною, молчаливый и унылый, вращая на пальце узенькое обручальное кольцо.
На окраине Баромли, где, отколовшись от загибающей к северу дороги, сбегали к ручейку белые украинские мазанки, горел деревянный дом, приземистый и туполобый. Огонь уже сползал с крыши на косяк дверей. Сквозь разбитые окна валил бурый густой дым.
- Что, снарядами? - спросил я двух мужиков, безучастно стоящих над оврагом.
- Мы не сведующи. - Мужик повыше расправил широкую черную бороду. Мобыть, и подожгли. Снаряды здесь будто бы и не падали…
- А чей это дом? - И, взяв у Лехина вожжи, подпоручик Морозов на минуту придержал лошадь.
- Который? Этот-то?.. - Чернобородый указал пальцем на пламя. - Рыбова это изба будет. В шестнадцатом строил. Рыбова, Петра…
- Петра?.. Постой!.. А не у него ль - да как ее!.. - не у него ль жену Евзопией звать? А?..
- Как же!.. Евзопия… У него… А как же!.. - обрадовались чему-то мужики. - Это уж, безусловно, правильно!..
- Ше-с-та-я! - кричал в голове роты штабс-капитан Карнаоппулло. Шестая! По-д-тя-нись!
* * *
- А ну! Гони их! А ну!
Поручик Ауэ бежал перед цепью, то спотыкаясь и падая, то снова взбрасывая плечи, точно играя в чехарду. - А ну! А ну их!..
Сани с моим пулеметом прыгали по сугробам.
- Тяни! Тяни за ленту! По-во-ра-чи-вай!
Но лента не подавалась. Пулемет первого отделения отказывался работать.
Под бугром, вдоль смятой лавы красных, также метались какие-то утопающие в талом снегу сани.
- По саням! Бей по саням! - кричал ротный. - По комиссару!.. Еще! Еще!
Лава красных быстро отходила.
- Господин полковник приказали доложить, - докладывал ротному связной батальонного, - шестая отойдет последней.
Ротный стоял над брошенными санями красных и рубил шашкой подвязанную к козлам корзину.
- Посмотрим! - Шашка его блестела на солнце. - Посмотрим, - раз! два! Посмотрим, что барбосы эти - раз! два! - с собой - раз! два! - возят… Раз! - Ишь, черт дери! Туго!
- Да сильнее, поручик! - подзадоривал ротного штабс-капитан Карнаоппулло. - А ну, Свечников!.. Свечников, сюда!.. Штыком попробуй!
Тугая крышка корзины наконец поддалась. Карнаоппулло быстро наклонился и опустил в нее руку.
- Ишь, барбосы!
За ротным отошел и разочарованный штабс-капитан.
Перевязанные светло-лиловой лентой, в корзине лежали детские рубашонки, панталоны и розовое стеганое одеяльце.
Я вдевал в пулеметные ленты новые патроны. Рядовой Едоков, второй номер первого пулемета, гладил Акима, нашу лучшую лошадь, только что раненную в шею. Скосив глаза, лошадь стояла, покорно опустив голову. Редкие капли крови падали на снег.
- Еще, господин поручик? - спросил ефрейтор Лехин, сворачивая шестую ленту.
- Хватит, пожалуй! Я выпрямился.
- Ну, закурим, что ли? - и, вынув из кармана коробок спичек, стал спиною к ветру.
Шагах в двадцати пяти от меня на опрокинутых санях красных сидел подпоручик Морозов. Думая о чем-то, смотрел вдаль.
- Черт дери! - сказал я Лехину и, бросив спичку, глубоко вздохнул. Черт дери! А Харькова мы, пожалуй, не удержим.
За тучу зарывалось солнце. Ветер крепчал. Прошел ротный фельдшер.
- Сюда! Сюда! - кричал ему с 3-го взвода поручик Величко. - Сюда-а!
…О чем думал подпоручик Морозов, я не знаю.