ЧАСТЬ II (ноябрь 1919 - март 1920)
В степях клубились ветра. Голый ивняк за селами пытался выбиться из-под снега, хлестал ветвями по низкому серому небу, шаг за шагом ползущему за нами.
Все время, оглядываясь на север, выслав дозоры на юг, восток и запад, недели две отступали мы, потеряв всякую связь с соседними частями, не зная, откуда набежит неприятель, а если собьет - куда отходить. По ночам огрызались: на север, на восток, на запад…
А в те немногие ночи, когда красные не наседали, было слышно, как гудят широкие снежные дали черных степей.
Кто-то, как и мы, пробирался к югу…
ОДНИ ПОД ХАРЬКОВОМ
Ночь была беззвездная.
Переутомленные лошаденки из последних сил волочили ноги. Многонедельная оттепель сняла почти весь снег, и сани, увязая полозьями в мокром песке дорог, протяжно и тяжко скрипели.
Никто из солдат на санях не сидел. Побросав в них винтовки, вне строя, молчаливо и угрюмо тянулся полк вдоль ночной черной дороги. Я держался возле пулеметов и, с трудом подымая отяжелевшие веки, пытался идти прямо. Но усталость качала меня со стороны в сторону; мне казалось, тяжелая степь вокруг нас то подымает, то опускает горизонты и кружится, кружится медленно и ритмично.
- Что, господин поручик, занедужилось?.. А ну-ткась! Ну-ксь, милая! И, хлестнув лошаденку, Едоков, как и я, качнулся вдруг в сторону.
- Соснуть бы! Эх, жисть!..
Три дня тому назад мы приняли последний бой, в котором наша рота забрала у красных пулемет, теперь третий в нашем взводе. В этом же бою Синька и Лобин, прикомандированные к моему взводу унтер-офицеры, были убиты.
- Три пулемета, а людей нет! - вздыхал ефрейтор Лехин. - Не везет же!..
- Эх, и везет-то не вовремя! А ну-ткась, ну-ксь, милая! Казалось, ночи не будет конца.
* * *
- Осади!.. Осади-и…
- Что за город?..
- Не напирай, косой дьявол, черт!.. Не видишь, стоим ведь!
Вдали виднелись редкие огни какого-то города или местечка.
- Харьков?
- Москва!
- Нет, правда, что за город?
- Люботин это, - сказал подпоручик Морозов и, опустившись на сани, стал жадно - в кулак - курить. Я также подошел к саням, сел и, прислонясь к пулемету, вынул махорку. Но скрутить я не успел. Темнота меня медленно и плавно закружила, опустила во что-то мягкое и теплое и потекла надо мною, все глубже и глубже толкая в сон.
…Когда я проснулся, сани уже вновь скрипели по песку На мне лежала чья-то шинель. Я сбросил ее с лица.
- Едоков!..
- Так точно!
Едоков шел в одной гимнастерке.
- Что это?.. Зачем?..
- Это я, господин поручик, чтобы не согнали вас… ротный аль батальонный… Лягайте, лягайте!..
Но я встал. Оглянулся. Мне показалось, полк идет в обратную сторону.
- Куда мы?
Едоков пожал плечами.
- Лехин, куда мы?
- Люботин, господин поручик, занят. Обходим… Лошади хрипели. Медленно всплывала желтая заря.
* * *
- Распрягай!
- Эй! Не велено! Заводи! Заводи за угол!
Вдоль крайних хат какой-то небольшой деревни длинными рядами выстраивались сани.
Нам было приказано выставить дневальных, по одному на две роты, и выспаться, пользуясь трехчасовым привалом.
Я уже взбивал в санях солому, когда подошел связной.
- Господ командиров-пулеметчиков к батальонному!
…На улице в санях, около и под ними храпели солдаты.
* * *
На крыльце халупы батальонного стоял начальник пулеметной команды.
- Господин капитан, - обратился к нему я, - у меня, господин капитан…
- Но у меня нет нумеров! Возьмите в роте… Договаривать нам было незачем, - капитан знал состояние взводов.
- В роте, господин капитан…
- Но что я, рожать их могу, что ли?
- Господин капитан… - подошел к нему взводный 1-го взвода.
- Нету у меня саней! Господа, у меня же…
- Но разрешите, господин капитан…
Капитан обернулся и быстро скрылся за дверью.
- Черт дери!..
- Да-с, положение!..
Мы стояли, растерянно глядя друг на друга.
Наконец в сени вышел полковник Петерс.
- Господа…
Одна сторона его лица подергивалась, тени быстро бежали под складку рта.
- Вот что, господа. Первый батальон побросал три пулемета. Пре-ду-пре-ждаю: если подобное случится и в моем батальоне, виновный взводный будет отдан под суд. Понятно?
- Но, господин полковник…
- Оправдываться, господа, будете под судом. От офицера я требую проявления офицерской инициативы. Мне нет никакого дела как, но пулеметы чтоб были вывезены. Понятно? А теперь - можете идти…
Мы расходились.
- Черт дери!..
- Да-с, поло-жень-и-це!
- А главное, в деревнях ведь не то что лошадей и козы не найдешь…
"Спать, спать, спать!" - думал я, идя спотыкаясь по улице. Лошади моих саней стояли распряжены.
- Не бей! Аким не пойдет… Все одно! Распрягай! Живо! Полк уже выходил из деревни.
- Поручик, нагоните? - обернувшись, крикнул мне ротный.
- По-ды-май! Та-щи вы-ше!.. Та-щи-и!..
Подвязав пулеметы к одному концу натрое сложенных вожжей, станок к другому, Лехин, Едоков и Акимов вьючили Ваську, нашу вторую лошадь. Но тяжесть пулемета и станка с обеих сторон давила на ребра лошади. Лошадь не могла дышать и медленно, точно в цирке, приседала.
- Ничего не поделаешь, господин поручик! Может, оба на одни взвалим? продолжал Лехин, приглаживая выпавшие из-под фуражки потные волосы. - Васька уж постарается, едри его корень!.. Не выдаст, может…
- Пожалуй…
И вот мы закричали:
- Идет! Идет!..
Васька косил. Кожа на спине его ходила гармошкой.
- Идет! Эээ-эй! Вытянул!..
Мы примкнули к обозу 1-го батальона, идущего в арьергарде.
Быстро перебирая передними ногами и далеко назад выставляя задние, Васька тянул два пулемета. Машка - третий. Мы подталкивали. Акимов вел под уздцы раненного под Баромлей Акима.
Третьи сани мы бросили.
* * *
- …их к матери, пулеметы эти! - обгоняя нас, крикнул какой-то офицер из последних саней обоза. - Пропадете!..
- И вся твоя панихида!.. - крикнул за ним второй. Васька сдавал. Останавливался каждую минуту.
- А ну-ткась, ми-лый!.. ми-и-лый!.. - подбадривал его Едоков жалобно, точно плача, растягивая слова.
- Погибать, видно! - ворчал Акимов.
Прошли с версту. Не больше. Полк уже скрылся.
* * *
- Снимите погоны, господин поручик. Бывает, что и не расстреливают. Ей-богу. А мы выдавать вас не станем, - сказал Едоков, обернулся и, подняв ладонь к лицу, стал смотреть на север.
Ефрейтор Лехин сидел на ободьях саней. Смотрел на землю.
- Может, замки повынимаем и пойдем все же?
- Все одно погибать!..
Я не отвечал. Думал о том, как впрячь всех трех лошадей в одни сани.
Но вдруг, толкнув меня, Лехин быстро приподнялся.
- Господин поручик!.. Хохлы!.. - закричал он. - Гляньте, господин поручик, едут, едри их корень, едут!.. По дороге, нам навстречу, шло двое саней.
- Не утекли б только, едри их корень!.. Ведь учуют, чего поджидаем, ах ты…
Но сани приближались.
- Стой!..
- Стой, говорю!.. - И, быстро впрыгнув во встречные сани, Лехин вырвал вожжи из рук дремавшего мужика.
- Поворачивай! - кричал Акимов, схватив за морду лошадь вторых саней.
Разбуженный Лехиным крестьянин испуганно вскочил с рогожки и содрал с головы линялый и мятый картуз.
- Родные!..
- Поворачивай!
- Родные!.. Помилосердствуйте! Аль не хрестьяне?.. Аль без понятия вовсе! Второй месяц, как от хозяйства!.. Родные…
Его рыжими, под горшок подстриженными волосами играл ветер.
- Разберите, родные, по всей справедливости!.. - бабьим голосом молил подводчик, доставая из кармана шаровар какую-то мятую бумажку. - Ваши вот выдали… Не тронут, говорили… Сам писарь говорил… Потому, говорил писарь, законно мы действуем… А где ж законно, родные…
…"Дано сие крестьянину села Дьячье Орловской губернии Власову Антипу, - с трудом разбирал я замытые водой слова, - в том, что вышеупомянутый крестьянин Власов отпущен нами по несении наряда, что подписью и приложением казенной печати удостоверяется.
За к-ра 9 роты 1-го Ударного Корниловского полка - писарь неразборчиво".
Ниже:
"Декабря" - опять неразборчиво - "дня 1919". В правом углу удостоверения расползалась круглая ротная печать.
- Жаль мужика!.. - вздыхая над моим плечом, сказал Едоков. - Смотри-ка, орловский!..
- Всех жалеть будем…
- Всех, Лехин, не всех, а одного можно!.. Отпустим?.. Рыжебородого мы отпустили…
* * *
- Скажем, к примеру, большевики… - рассуждал второй подводчик, уже следуя за нашими санями. - Кому не известно!.. Обижают!.. Да все больше насчет скота и хлеба, а ваш брат и насчет шкуры не совестится.
- Насчет какой шкуры?
- А той, что под штанами… У мужика она хошь, говорят, и толстая, а все ж чувствительно…
* * *
Приморозило…
"За Уралом за рекой", - вполголоса напевал Едоков…
Наконец показался и Харьков.
- Пожалуй, в Харькове не разживешься… Лавки, пожалуй, закрыты… Идем! - сказал я, взял снятую с Акима упряжь и вместе с Едоковым пошел в маленькую, покосившуюся хату, одиноко стоящую на краю дороги.
В хате было темно.
- Здорово, хозяин!
- Здравствуйте, товарищи, здравствуйте!.. - кланяясь седой, приглаженной головой, ответил мне с лавки старик хозяин. - Здравствуйте… наконец-то!..
По малиновой тулье моей фуражки он принял меня, очевидно, за красного.
- Постой! Товарищи придут через час. А пока вот что, старик, - угости хлебом! - Я бросил на лавку упряжь. - Возьми вот… Заместо денег это!..
- Нам, товарищи, что деньги… Мы…
- Да кадеты это! - перебил старика чей-то угрюмый голос из темного угла хаты.
- Ще кадеты?..
- Всем, старик, и кадетам пожевать хочется. А ну, старик, дашь, что ли?.. - Я торопился.
- Верно это!.. На то нам господом-богом и зубы даны… Хочется… а как же?.. Это ты верно говоришь! - Старик подтянул портки.
Он обернулся к нам спиной и стал шарить на полке.
- Кадеты это!.. - вновь, еще угрюмее, прогудел в углу тот же голос.
- Пущай кадеты!.. Уж пущай!.. Ладно!.. Накормим! Ээх!.. - Шаря на полке, старик кряхтел. - А это ты правильное слово сказал… Да!.. Эх вы-и!.. Уж и я вам скажу тогда, - ладно!.. - Он вновь обернулся и посмотрел на нас с ясным, старческим спокойствием. - Пожевать, говоришь?.. Ну и жевали б себе хлеб с хлебушком… Да только вы, кадеты, позубастей других будете… Вот что!.. Смотри, скольких перемололи. И все - кому?.. Господам на угоду. Ну идите уж!.. Христос с вами!..
Из темного угла выросла рослая широкоплечая фигура молодого парня. Когда мы вышли на двор, парень молча закрыл за нами дверь. За дверью выругался матерным словом.
- Ну, а упряжь взял все же? - спросил меня Лехин, когда я, следуя с ним за санями, рассказывал ему о старике и сыне.
- Взял.
- Сука он, вот что! Едри его корень!
ПО ПУСТЫМ УЛИЦАМ
Возле каждых саней, на которых, с уже продетыми лентами и поднятыми прицелами, были установлены наши пулеметы, шло по солдату. Я шел впереди, держа в руках винтовку.
Подводчик следовал за последними санями, - немного поодаль.
- А коль застрекочет?.. Да бои начнутся?..
Людей на улицах почти не было. Немногие встречные быстро сворачивали в ближайшие переулки. Другие жались к домам, исподлобья или удивленно на нас поглядывая.
Очевидно, добровольцы давно уже оставили Харьков.
- Эй, послушай! - подозвал я какого-то не успевшего свернуть прохожего. От одежды его несло рыбой. Очевидно, он был продавцом из рыбных рядов. - Скажи-ка, когда здесь последние добровольцы проходили?
- Ночью прошли.
- Ночью?.. А какие части?..
- Не разбираемся…
Продавец косился на крайний пулемет, но, встречаясь глазами с глубокой, черной точкой канала ствола, сейчас же опускал голову.
- А что, про красных не слышно?
- Был конный разъезд. Утром еще.
- Ну?..
- Ну а теперь не видно что-то.
- Разъезд?.. Да, господин поручик, был разъезд… - подбежал к нам какой-то остроносый реалист лет четырнадцати. - И теперь, говорят, возле вокзала "Южный" другой - тоже конный - показался. Буденного.
- Подгони!
Лехин оглянулся и, взглянув на меня, быстро ударил по лошади.
- На Северо-Донецкий!..
* * *
- …Едри его корень, - Буденного!.. Сперва казаков расшвырял… До нас теперь целится!..
- А ну - минутку!..
Я подбежал к какой-то лавчонке с закрытыми наглухо ставнями и ударил кулаком о двери:
- Отвори!.. Эй вы там!.. Отворите!.. Дверь взвизгнула. Кто-то выглянул, но тотчас же скрылся, вновь захлопнув ее за собою.
- Да отворите! За папиросами здесь!.. Послушайте!.. За дверью вполголоса разговаривали. "Сейчас отворят!" - подумал я, но дверь не отворялась.
Тогда я поднял винтовку и ударил прикладом.
- От-во-ри-и…
Дверь на мгновенье опять приоткрылась. Худая женская рука быстро выбросила несколько коробок папирос. Когда я за ними наклонился, замок над ухом щелкнул снова.
- Эй, сколько тебе?.. Дура!.. Да сколько?.. А Лехин возле саней уже беспокоился:
- Господин поручик! Да идите, господин поручик!..
Прикрепив к замочной скважине пятирублевку, я побежал к саням.
Закурив, я вновь обернулся. На площади перед лавкой пятирублевкой моей играл ветер…
- …Если что, тебя, брат, не тронут… Подводчик недоверчиво чесал затылок и испуганно смотрел на меня.
- Да кто же тронет, дурак?.. Не солдат ведь!.. А ну ступай!.. Ступай-ка!.. Вот, - так вот прямо и пойдешь. На Северо-Донецкий… Порасспроси и узнай, кто там, - наши аль красные…
Ожидая подводчика, мы сидели на санях и курили.
Над городом висела тяжелая, мертвая тишина.
Одиночные приглушенные выстрелы изредка доносились только с Нагорной стороны. Около нас, на Скобелевской площади и Змиевской было тихо и пусто.
Вечерело… По рамам верхних окон карабкалось солнце. Солнце не грело. С крыш уже не капало.
- Поручик!
Я быстро обернулся.
Передо мной стояла девушка, почти подросток.
- Послушайте, можно мне идти с вами? - Я приподнялся. Взял под козырек.
- Простите, а куда вам?
Выстрелы с Нагорной донеслись отчетливей. В конце Змиевской кто-то махал картузом и кричал, сипло и надрываясь:
- Митька-а-а!..
- Мне, поручик, на Лиман. К матери я. Я уже пятые сутки в дороге.
Подошел Акимов:
- Куда нам, господин поручик, с девками! Если б солдат был, аль мужчина…
- Круг-ом!
Акимов повернулся. Отходя, ворчал.
- Иди, иди! - крикнул я ему вслед. - Не суйся!
- …Да, поезда уже ушли. Я была на вокзале.
- В таком случае должен вас предупредить: на сани вы рассчитывать не можете.
- Я, поручик, умею ходить.
- А если задержка?.. Бой?..
- Я не боюсь. - Я улыбнулся.
- Хорошо. Следуйте за нами…
Девушка крепко, по-мужски пожала мне руку:
- Спасибо! - потом отошла в сторону.
Ей было лет восемнадцать, не более. Над ее круглым, энергичным лицом бежали черные змейки-волосы. Глаза, чуть-чуть раскосые, глядели решительно и твердо.
Вернулся подводчик.
- Пусто там, господа, а армейцев будто бы нету.
- Трогай!
* * *
Ветер хлопал раскрытыми настежь дверьми вокзала. Крутил на перроне бумаги. На запасных путях грабили какой-то брошенный эшелон.
- Что же делать?
Загнанные в тупик пустые теплушки стояли без паровозов. В телеграфном помещении дремал кот. Провода были перерезаны.
- Черт дери!.. Что же делать?
Я решил уже спускать сани под отлогую дорогу, идущую вдоль железнодорожных путей, когда ко мне подбежал Лехин.
- В депо, господин поручик, паровоз стоит. И топится. Машиниста тоже изловили. Ядри его корень, прятаться думал. Я к нему Акимова приставил. Идемте!
Паровоз оказался маневровым, вдобавок еще больным.
- Все равно! Эй!..
Паровоз шипел, заливая кипятком падающие на шпалы угольки.
Минут через двадцать, прицепив к паровозу теплушку, мы погрузили пулеметы, оставили подводчику сани и всех наших лошадей и медленно двинулись к югу.
На паровозе, рядом с машинистом, стоял Лехин.
…Уже бежали низкие вокзальные строения.
- Смотрите, господин поручик! Смотрите, грабят!.. - крикнул Едоков, высовываясь из дверей теплушки.
Около вагонов брошенного эшелона толпился народ. По нагруженным на открытых площадках мешкам тоже карабкались какие-то люди.
- Смотрите, смотрите!..
Высокий мужчина в коротком, подбитом мехом полушубке балансировал по узкой доске, брошенной с вагона на насыпь. Мешок, взваленный на его спину, был порван. Из него сыпался сахар.
- Девине!.. - крикнул я, приподымаясь. - Девине!.. Гремели колеса. Под откос набегали поля. С Девине я больше не встречался…
КСАНА
- Ну а что дальше, Ксана Константиновна?..
Ксана Константиновна, наша новая спутница, рассказывала мне о пережитом ею за последние годы.
Дочь расстрелянного в Чугуеве военного инженера, она жила с больной матерью в Лимане. Оба ее брата, поручик-артиллерист Жорж и кадет Сумского корпуса Костя служили в Добровольческой армии.
- Как будто б и мне полагалось поступить… в сестры, хотя бы…рассказывала Ксана. - Не правда ли?.. А вот, не поступила!.. Не все романы и повести по шаблону пишут, поручик, а живется - и всё. Я говорю: или всё, или: здесь не моих рук дело… Отступаю!.. Таких, как наш Жорж, я не понимаю, поручик, органически не могу понять. Смотрите: Жорж всегда на фронте; его ранят - он вновь на фронт едет… А добровольцев не любит. Мы, говорит он, победы хвостом заметаем. Так чего ж огород городить, спрашивается? Вот Костя, второй, это…
Я выглянул за дверь.
- Простите!..
Смотрел не отрываясь вперед.
- Одну минуту!
…Снежный холмик за железнодорожным мостом круто вырастал за виадуками. Очевидно, поезд шел быстро, но мне казалось, колеса под вагоном медленно переворачиваются. Одно колесо, не смазанное, зловеще гудело.
Ближе и ближе подымался мост перед нами. Еще ближе… Еще…
- Ксана Константиновна, вы понимали… опасность? - спросил я, когда железнодорожный мост остался наконец за спиной.
- Ну и что же?
- Так почему ж вы?..