Операция с полковыми разведчиками
Не успел насладиться маминым письмом, как позвонил комбат, вызывал к себе, срочно. Я отправился на компункт. Коростылев был краток:
- Следующей ночью к нам прибудут полковые разведчики и саперы. Штабу нужен "язык". Мы должны их прикрыть. Выдели пятерых солдат с двумя пулеметами. Лично возглавишь операцию. Если понадобится, вас поддержат артиллерия и минометчики.
Вернувшись в окопы, я тут же собрал взвод. Объяснил поставленную задачу и спросил:
- Кто пойдет со мной?
Все молчали. Я спокойно ждал. Первым отозвался - подумать только! - Маврий.
- Я пойду, - уверенно прозвучал его голос.
За ним вызвались еще семеро. Я выбрал пятерых: Маврия, опытных бойцов - Володю Герасимчука и Тангиза Юматова, и двух пулеметчиков, один был детдомовец, хороший паренек, во взводе его называли "сиротой казанской"; второй - девятнадцатилетний Сергей, был из рязанских, любил присказку: "У нас в Рязани грибы с глазами"; как-то он рассказал мне, что есть у него невеста, ждет его.
К началу операции пришли разведчики, их, как и нас, шестеро, во главе - лейтенант Павел Чернов.
- Почему вы выбрали именно наш участок? - сразу спросил у командира.
- Тут три обстоятельства, - сказал лейтенант. - У блиндажа, на который мы нацелились, слабая охрана, практически один часовой. Во-вторых, справа от него довольно большое болото, а слева холмистый рельеф. И в-третьих, примерно в двадцати шагах от блиндажа траншея круто поворачивает, что нам удобно. На этом повороте - пост второго часового, он каждые одиннадцать минут уходит за поворот и через тот же промежуток возвращается. Кроме того, каждые полчаса участок обходит патруль: два солдата и унтер-офицер, но они не в счет, - мы должны управиться со всем за одиннадцать минут, до возвращения второго часового.
- А наша задача?
- Главная ваша задача - прикрыть нас, когда мы будем выбираться с "языком". Я вам обрисую ход операции. Выходим все вместе. Ввиду их переднего края мы уходим вперед, а вы расходитесь двумя группами - метров на семьдесят друг от друга, закрепляетесь и ждете нашего возвращения. Мы делаем свое дело и начинаем отходить. Дальше - самое сложное. Через пять-шесть минут второй часовой обнаружит труп и пропажу, поднимет тревогу, и немцы непременно попытаются вернуть украденного живым или мертвым. Вот тут вступаете в дело вы. Главное - не дать фрицам выбраться из окопов: малейшее шевеление - открывайте огонь. Группа с пленным пойдет мимо вашей правой точки, на ней должен быть командир, то есть вы. Как только увидите наших, начнете их прикрывать. Я тем временем пойду к левой точке - ваши ребята прикроют наш выход. Как только доберемся до них, я подам вам сигнал, и все вместе двинемся к окопам. Если успеют нас взять в кольцо, не выбраться ни нам, ни вам, - они, сволочи, обложить умеют.
- Значит, исход операции зависит от согласованности наших действий. А как вы будете брать "языка"?
Лейтенант улыбнулся:
- У нас это дело налажено. Наша группа доберется до первой траншеи и тоже разделяется на две. Трое - я и еще двое, дождавшись прохода патруля и второго часового, заберутся в траншею, уберут часового возле блиндажа и заберут тепленького фрица. Трое других в это время держат под контролем поворот траншеи со вторым часовым. Мы передаем фрица наверх ребятам, и они уходят в тыл, мы их прикрываем и тоже отходим. Вот и все. Самое непредсказуемое - возвращение, тут вы нам и поможете.
Лейтенант представил нам своих "охотников", как называли себя разведчики:
- Это наш Петя-петушок, - он приобнял за плечо невысокого круглолицего подростка. - Ему восемнадцать. На счету два "языка". Имеет орден Красного Знамени. Он у нас всегда в группе захвата. У парня невероятно зоркие глаза, как у рыси, и мастерски владеет холодным оружием - ни одного лишнего движения.
Рядом с Петей стоял плечистый украинец Мыкола, огромный и мощный, как чугунный монолит, глядел на меня своими бледно-голубыми глазами и улыбался по-детски. Произнес он всего одно слово: "Зробым", - как бы успокаивая нас. Третий разведчик, Андрей, - тоже крепыш. Ему девятнадцать. Представляя его, лейтенант рассказал:
- Однажды притащил сразу двух пленных: на одном плече Ганс, на другом - Отто. Мужик что надо! Только вот гордыни в нем многовато. А это Шурик, - Чернов кивнул в сторону высокого, стройного парня с пышной шевелюрой. - Стреляет с закрытыми глазами. Любимец всех полковых девчат!
Пятый "охотник" - Семен, лицо у него обветренное, грубое.
- Ему бы на боксерский ринг, - гордо сказал лейтенант, - от одного вида соперник рухнет. А на фронте этот парень, как изволит выражаться, занимается "ловлей бабочек".
Я пробыл с разведчиками недолго, часа два, мы смотрели на них с восхищением. Перед нами предстали люди необыкновенные. Все они были справные, чисто выбритые, такое правило завел их командир лейтенант Павел Чернов: в разведку - только в опрятном виде. Ни в одном из них я не заметил какого-либо позерства, и одеты просто: ватные брюки, сапоги, телогрейки без погон. Из оружия - у каждого пистолет, гранаты и нож. Не верилось, что впереди их ждет смертельная опасность - на лицах, в глазах и близко не присутствовало напряжения, тем более страха или нерешительности, суетливости. Они смеялись, говорили обо всем на свете, шутили. Только о предстоящем никто не произнес ни слова. Пожалуй, мы страшились за них больше, чем они сами. Откуда они взялись, такие энергичные, заводные, крепкие?
Вернулись саперы - сообщили, что путь свободен.
В два тридцать ночи доложил комбату о готовности и получил добро на выход.
Подвиг Маврия
Перемахнули через окопы и двинулись ползком за разведчиками. Все происходило словно во сне. Поначалу во тьме я потерял из виду передовую группу, но все обошлось. Вскоре разведчики ушли вперед. Мы, поделившись на группы, разошлись на условленное расстояние. В своей группе я оставил Володю Герасимчука и пулеметчика-детдомовца. Со вторым пулеметчиком, Сергеем, находились Маврий и Тангиз Юматов. Немцы были настолько уверены в своей неуязвимости, что даже не установили перед передним краем сигнализации, так что пока все шло без происшествий. Беспокоило, как проскочат разведчики постоянно освещаемую ракетами полосу перед траншеями. Но в том направлении было тихо.
Немцы периодически открывали пулеметный и автоматный огонь, пули свистели над нашими головами. Что за ночное представление? Как мне объяснили потом, этот бесцельный огонь рассчитан на психологическое воздействие: мол, засекли вас!
Серебристый свет множества ракет, пробиваясь сквозь влажный мрак ночи, освещал довольно большое пространство; где-то там находились разведчики, но они настолько умело себя вели, что немцы их так и не обнаружили.
Потом лейтенант рассказал мне, как все проходило. Часового у блиндажа Семен-"боксер" и Петя-петушок сняли за четырнадцать секунд, затем втроем с лейтенантом ворвались в блиндаж, через минуту вытащили в траншею полусонного, в нижнем белье, испуганного немца, со связанными сзади руками и кляпом во рту, перебросили его, как куклу, наверх - в руки группы прикрытия. Те запеленали пленного в плащ-палатку и потащили за собой. На все ушло шесть минут.
Теперь о финале операции.
Второй часовой, обнаружив тело напарника и двух убитых в блиндаже, выстрелил в воздух и побежал навстречу подходившему патрулю. Мы все это слышали, только что не видели: захлопали одиночные автоматные выстрелы, слышались громкие команды, загрохотали солдатские сапоги. Через несколько минут по всей системе обороны зазвучал сигнал тревоги. Вдруг стрельба стихла. "Ясно, - подумал я, - сейчас ринутся в погоню за нашими". Действительно, над бруствером появились каски, полетели вслед разведчикам гранаты. Не дожидаясь выхода немцев из траншей, я дал команду открыть огонь. Заработали оба "дегтяря". Каски быстро убрались. Но теперь против нас ощетинился весь передний край - по всему фронту застрочили пулеметы. Пропустив мимо разведчиков, быстро отползавших к окопам со своей добычей, я услышал условный сигнал лейтенанта Чернова и дал команду на отход.
То, что случилось дальше, было трудно предвидеть. Видимо, немцы засекли вторую группу, и открыли по ней прицельный минометный огонь. Первым погиб пулеметчик Серега Вдовин. Осколком мины зацепило ногу Андрея, он сумел сам перевязать рану и пополз дальше: Очередная мина взорвалась совсем близко от лейтенанта Чернова, и тут произошло поразительное: Маврий, оказавшийся в тот момент рядом, бросился к лейтенанту и накрыл его своим телом. Изрешеченный осколками, залитый кровью - Маврий был бездыханен. Заметив вблизи небольшую расщелину, лейтенант собрал в ней всех оставшихся. Здесь они переждали минометный огонь и, забрав с собой двух погибших, поползли к окопам.
Наша группа отходила пока спокойно; предутренний туман обволакивал пространство, в котором мы двигались, он-то меня и подвел - на свою беду, я не заметил воронку, наполненную водой, и свалился вниз. В темноте никто не заметил случившегося, и я остался один в своей ледяной купели. Начал отчаянно барахтаться, цепляясь за скользкую стенку, но всякий раз соскальзывал, весь окунаясь в ледяную воду. Снова и снова, теряя силы, пытался выкарабкаться, окоченевшее тело переставало слушаться, сводило судорогой ноги, я понял, что самому мне не выбраться, а ребята ушли вперед… Внезапно я ощутил толчок, меня ухватили протянутые сверху крепкие руки… - Володя Герасимчук! С его помощью я выбрался наверх. Обессиленный, мокрый, покрытый липкой вонючей грязью, я лежал на земле, слушая разрывы снарядов, пытаясь прийти в себя. Окопы были совсем близко, но ребята остановились, поджидая меня. Собравшись с силами, попросил солдат двигаться дальше. Дрожащий, стуча зубами, я еле полз. И тут наши артиллеристы открыли ответный огонь! Немцы замешкались, наступила короткая пауза, и мы ею воспользовались - рванулись к окопам. Что нас всех и спасло.
Позвонил комбату, доложил обстановку и попросил срочно прислать санитаров. В ответ услышал одно слово:
- Говнюк!
Что ж, хреновый ты комбат после этого.
Следующей ночью хоронили Маврия и Сергея Вдовина.
Накануне позвонил Коростылев:
- Принимай гостей. Приедут хоронить твоего героя.
Пришли проститься с Маврием командир полка Глухов с адъютантом, комбат, разведчики со своим командиром Павлом Черновым и Василий Сошнев - сотрудник дивизионной газеты "За Родину!".
За ночь из досок, снятых с крыши блиндажа, Потапыч смастерил гроб. Положили в него Маврия, не забыв о крестике - он сохранился целым.
Суровый командир разведчиков заплакал, увидев мертвого Маврия, подарившего ему жизнь. Как-то Маврий сказал: "Душа человеческая полна доброты - кто может запретить одаривать ею другого человека?" Одарил человек сколько мог! Глубокая печаль овладела всеми. Командир полка, сняв фуражку, произнес первое слово. В ночной тишине оно прозвучало очень торжественно.
- Спасение солдатом командира всегда в истории армии считалось подвигом, - сказал он. - Пожалуй, не меньшим, чем в наше время - таран танка и самолета или бросок солдата на амбразуру дзота. Мы послали в дивизию представление на присвоение солдату звания Героя Советского Союза.
Лейтенант Чернов поцеловал Маврия и произнес всего два слова:
- Спасибо, друг!
Я выступал последним, глаза застилали слезы, все же осилил себя и сказал:
- Поступок Маврия - это не беспричинное безрассудство. Он верил в бога, и в душе этого человека было сильно развито чувство высокого долга перед людьми. Он свято почитал свои воинские обязанности. И за это бог его отблагодарит!
Коростылев, стоявший рядом, недобро глянул на меня. Командир полка пожал мне руку и поблагодарил за Маврия.
Тепло расстались с лейтенантом и его ребятами. Павел Чернов, прощаясь, обнял меня:
- Спасибо за поддержку. Если что, звони - ребята и я всегда поможем.
Подошел корреспондент Василий Сошнев:
- Какой сюжет для дивизионки! Это же находка, пример для многих религиозных солдат, их у нас много. Хотя такие, как Маврий, конечно, наперечет. Уверен, партийное начальство одобрит публикацию.
Я перебил:
- Только прошу, не делайте из него атеиста - никто тогда не поверит в правду вами написанного и память о человеке обидите.
Проговорили мы долго, Василий хотел подробнее разузнать о Маврии; мне хотелось говорить о нем - нашей первой встрече, его отношении к войне, к людям, Маврию было всего девятнадцать! Провоевал он - всего сто пятьдесят дней! Но и то и другое не помешало ему стать настоящим воином. В критические моменты в человеке срабатывают заложенные в него с материнским молоком инстинкты - у Маврия эти инстинкты подкреплялись семейными традициями и верой, о которой он говорил: "Важно не то, во что верит человек, важна сама его вера". Все мы многими нитями связаны с жизнью, никто не хочет погибать, и вдруг яркой вспышкой сама эта драгоценная жизнь ставит перед тобой вопрос: "Ты готов на самопожертвование?" Трудно сказать, как поведет себя человек в такой ситуации. Поступок Маврия - был Подвигом.
"Истинная сила очень религиозного человека состоит в бескорыстности совершенных им добрых дел. Даже если он не уверен, что получит награду в другом мире… Так всегда думал и поступал Маврий!" - этими словами заканчивался очерк в дивизионке.
Сошнев сдержал обещание.
На меня подвиг Маврия произвел сильное впечатление, - как говорится, всего перепахал, вызвал много непростых размышлений. Нет, я не стал религиозным человеком, но, безусловно, поступок этот повлиял на мою душу. Я стал внимательнее присматриваться к верующим людям - их много было среди солдат, стремился лучше их понять, уважительно к ним относиться, а если случалась в том нужда, старался помочь им.
Вася Сошнев был старше меня года на четыре; он оказался удивительно приятным и тактичным человеком, понравился мне, и с той ночи мы подружились. После войны переписывались, он продолжал служить в армии. Встретились мы в Москве на 30-летии Победы, к этому времени Василий Степанович Сошнев стал генерал-майором; на этой встрече в Москве фронтовики избрали его председателем Совета ветеранов 220-й дивизии. Вместе мы ездили в Елец в 1981 году на 40-летие рождения дивизии. Вместе провожали ветеранов в последний путь. И каждый год вместе отмечали День Победы - под боевым знаменем дивизии. Нам выдавали знамя всего на один день из Центрального музея Советской Армии. О том послевоенном времени, ярких встречах с однополчанами в сердце сохранилась добрая память. Сохранились и редкие фотографии. Куда они денутся после меня, кому они будут интересны?..
Убит Паша Иванов
Немцы проморгали своего ефрейтора, и, предвидя неприятности, я, посоветовавшись с комбатом, разделил взвод на две части. В боевом охранении первой линии окопов оставил четырех солдат, остальных забрал с собой на запасные позиции.
Действительно, не прошло и двух дней, как противник решил рассчитаться с нами - наказать за свою беспомощность, за своих убитых и пленного ефрейтора. На наш передний край обрушился шквал артиллерийского огня - пять артобстрелов в течение суток.
Ночью мы вернулись в старые окопы. На их месте громоздились лишь огромные груды земли, камни да щепки от начисто разбитого блиндажа. И тела. Погибли все четверо. Пашу Иванова пришлось откапывать.
Паша! Маврий! Серега! Столько человеческих трагедий сразу! Как пережить такое?! Может, моя вина, что послал ребят? А если контратака? Нет, нельзя без боевого охранения. Проклятые! Зачем они здесь?! За чем пришли к нам?.. Одного за другим пожирала война самых лучших - добрых, сильных, молодых! Так и хотелось спросить: за что, господи?!
Эх, Паша, Паша, так и не стал ты командиром взвода, а по всему подходил к тому. Я не расспрашивал его о речевом дефекте; он сам однажды рассказал, как это случилось.
Вырос Павел в военной семье, жили они в Куйбышеве, в военном городке, отец был лихим кавалеристом, командовал эскадроном. Часто забирал семилетнего сына, сажал перед собой на коня, и они галопом мчались по полигону, у мальчишки захватывало дух от восторга. Однажды комэск, разгорячившись после бутылки отличнейшего портвейна, посадил ребенка - одного - на своего любимого Жорку:
- Держись, сынок. Быть тебе, Пашка, кавалеристом!
Конь, не почуяв хозяина, не тронулся с места. Тогда отец чуть тронул коня рукой и крикнул:
- Пошел!
Конь понес перепуганного мальчика по плацу. Отец тут же протрезвел, бросился наперерез. Но было поздно. Паша не заревел, не закричал, не упал с коня - но сильно перепугался. На всю жизнь. В следующие пять лет мать обходила и объездила с сыном лучших логопедов и психологов; врачи советовали не волноваться, считали, что со временем заикание пройдет. Не прошло. От заикания мальчика так и не вылечили.
Мечтал Павел не о военной карьере - после войны он хотел стать архитектором, строить школы, библиотеки, стадионы…