- Для солдата его командир - это постоянный и единственный главный представитель Родины, - сказал комиссар. - Самый близкий для него человек во фронтовой жизни - в дни успеха, поражений и, возможно, в час его гибели. Командир обязан на собственном примере научить солдата любви к Отечеству, а это главный залог нашей победы. В свою очередь командир ответственен перед Отечеством за судьбы вверенных ему людей, за их воспитание и обучение, за обеспечение их физических и духовных нужд. Достигнуть желаемого можно только на основе солдатского братства - внутренней связи между командиром и подчиненным. На фронте основная забота командира - солдат! Фельдмаршал Суворов, обходя ночью спящий лагерь и встретившись с караульными, попросил их петь и разговаривать потише: "Пусть спокойно поспят русские витязи". Разумеется, песни караульных никак не могли потревожить спящее войско. Но на следующий день весь лагерь уже знал, что сам полководец говорил шепотом, чтоб не помешать спящим солдатам. Так рождается братство. К этому вы должны стремиться.
Кто-то спросил:
- Что вы считаете самым важным в личности командира?
- Честь! - отрубил комиссар. - Во все времена в русской армии главной святыней для командира считалась честь!
Мы с Юркой ахнули! А где вера в партию? в коммунизм? Где верность присяге? На тебе: честь! Как не вязались со сказанным бульдожьи повадки нашего лейтенанта, его отношение к нам, курсантам, - завтрашним командирам. Впрочем, где-то таилась и другая мысль: а может быть, то, что проделывает с нами Артур, - это и есть проведение в жизнь знаменитого суворовского принципа: "Тяжело в учении - легко в бою"? Но нет! Не в такой же форме!
А комиссар продолжал:
- Честь командира - это его высокие нравственные качества и его верность присяге. Воля, характер, честь закаляют мужество, облагораживают храбрость - без них нет командира.
Только позднее мы поняли: то было последнее напутствие комиссара, - видимо, он уже знал о нашей досрочной отправке на фронт.
Опять "еврейский вопрос"
Разговор с комиссаром "по еврейскому вопросу", видимо, не пошел впрок казакам. Скандал произошел в бане. Как ни старался я прикрыть обеими руками свое мужское достоинство, примитивная хитрость не сработала, скорее распалила Фоню, самого задиристого курсанта с коротеньким чубчиком. В присутствии взвода (мы уже одевались) он громким голосом съязвил в мой адрес:
- Чего прячешь свой "мундштук"? Все уже видели, что ты обрезанный еврей.
Я растерялся - просто не ожидал подобной гнусности. Спас неловкое положение Шурка.
- Фоня! - заорал он. - За то историческое надругательство над младенцем, что тебе как кость в горле, отца Борьки вышибли из партии. А ты свой… хошь выставляй, хошь прячь, все равно душонка твоя как была, так и есть говенная! Не цепляйся больше, курвий лапоть, к курсанту! Усек?!
У Фони от неожиданности чуть подштанники не упали; он обалдело поглядел на братву, ища поддержки, и, не найдя таковой, опустил голову, не стал цеплять и Шурку. После столь неприятного случая Женечка назвал казачью шпану "разбойниками". А как их иначе назвать?
Сколько пакостей они учиняли в казарме! Мочились в чужие сапоги, сбрасывали с "очка" в уборной, разбрасывали постели, по-мелкому воровали, в бане срезали с кальсон тесемки, не давали всем спать; во время посещения клуба - нам раз в две недели показывали кино, - если им что-то не нравилось на экране, орали, как бешеные, хлопали стульями. Как ни странно, им все сходило с рук. Курсанты их не просто не терпели, а презирали, но связываться с ними никто не желал. А жаловаться начальству в армии не принято - такова старая армейская традиция. Братва изводила даже Артура, окрестила его "эстонским жидовином". Все это было гнусно, противно и грустно.
За полгода из девятнадцатилетнего романтика, фантазера, "интеллигентика", как окрестили мою персону курсанты, предполагалось вылепить крепкого командира, способного не только распоряжаться человеческими судьбами, но и самому беспрекословно выполнять приказы вышестоящего. Был ли я готов к этому? Вероятно, нет. Вспоминаю случай, который сам по себе и не важен, но хорошо высвечивает мой юношеский портрет.
Обычный учебный день. Мы зубрим полевые уставы. Я сижу в последнем ряду, на коленях у меня тургеневские "Вешние воды", прикрытые для видимости растрепанными страницами устава. Артур, заметив мою слишком уж простую хитрость, как дикий зверь, одним прыжком оказался рядом, выхватил книжку и, даже не взглянув на обложку, остервенело швырнул ее в печку, в которой, весело потрескивая, горели дровишки. Взволнованный прочитанным, отключившийся от реальности, забыв о том, что передо мной командир, я, как мальчишка, выпалил ему в лицо:
- Как вы смели?! Вы можете наказать меня, но сжигать великого русского классика!..
Лейтенант, оборвав мою гневную речь, скомандовал:
- Встать! Смирно! Два наряда вне очереди! Великому классику - первый, второй - вам!
Курсанты от хохота держались за животы; спокоен, как всегда, был лишь Юрка.
Когда сегодня я вспоминаю этот случай, он кажется мне забавным. Но тогда мне было далеко не смешно, мои слова были совершенно искренни, я не понимал поступка лейтенанта, смеха товарищей.
Вечером я чистил картошку, а потом мыл сортир.
Уставший улегся на койку, в голове вертелось всякое. Как сложна жизнь! Я беспомощен во всем, что невозможно мерить школьными рамками, - это ужасно! Почему мне не удается перешагнуть порог, стать взрослым? Кто может помочь мне? Мои командиры? Нет. Кто же?.. Мы живем в искусственном мире - мире фантазий и иллюзий. Научились красивым фразам и не научились исполнять даже то немногое, что умеем. Наши головы забиты цитатами, причем девять из десяти этих догм - непонятны, туманны или ложны. Что же ценно, а что - нет?! Да, надо прекратить лгать себе и другим. Как все просто! Но как это сделать?! Пройдет совсем немного времени, и мы поймем: лишь самые простые честные поступки определяют ценность человека. Только я сам могу и должен помочь себе стать взрослым.
Как я отнесся к поступку командира? Неужели не понятно? Командир - это власть, солдат - бессловесный подчиненный. С древности до наших дней военная машина держится на жесткой субординации.
Глава вторая
Выпуск
Апрель - май 1942 года
Минометчик - без миномета
Присяга. К ней мы готовились воодушевленно. Без конца повторяли текст. В день торжества на полдня отменили занятия. В столовой испекли отличные булочки с повидлом и выдали дополнительно по кусочку сахара. И вот я подписал присягу на верность Родине. Конечно, как все, ходил гордый от сознания своей миссии. Я понимал: скоро - на фронт.
Шло время, и напряженность занятий усиливалась. Наполовину сократили свободный час. Уменьшили часы, отведенные на изучение уставов, шагистику. Все было подчинено боевой подготовке. Чаще стали выходы в поле. Несколько раз в месяц комроты старший лейтенант Ковальчук выводил взвод в поле и разыгрывал с нами возможные боевые ситуации. Например: предстоит атака, но артиллерия подавила не все огневые точки противника - может ли наступать батальон, или нужно дождаться их полного уничтожения? Или: мы на марше, вдруг на колонну налетают немецкие самолеты - как действовать? Как поступить на переправе, если времени в обрез, а саперная часть отстала? Где лучше выбрать позиции для минометного взвода? Что делать, если на минометную батарею движутся танки противника? Много самых неожиданных ситуаций - и различные варианты решений. Комроты обозначает их содержание и обращается к нам: "Ваше решение?" Тридцать секунд на обдумывание. Затем, если в ответ молчание, обращается к следующему: "Ваши действия?" Дальше - новый сюжет…
Полезное и увлекательное занятие - никто не сомневается. Все же во всем том, что мы делали, какие разыгрывали ситуации, как вели себя, принимая те или иные решения, присутствовала какая-то искусственность, далекая от реальных боевых обстоятельств и действий. Нас учили многим премудростям в полевых условиях, но знания эти носили абстрактный характер, что стало понятно нам позже, и совсем не в учебной обстановке.
К сожалению, много времени было потрачено на изучение устаревшего оружия. Например, мы тщательно разбирали трехлинейную винтовку образца 1891 года, когда на поле боя уже появилось автоматическое оружие. Наконец приступили к изучению миномета. Разбирались с материальной частью, практиковались в установке прицела, определении расстояния в процессе ведения огня. Но возились мы с ротным 50-мм неразборным минометом и мало времени уделили 82-мм миномету, не говоря о 120-мм, - их до выпуска мы так и не изучили.
Это странно звучит, но за четыре месяца учебы никто из нас ни разу не выстрелил из миномета, а ведь мы числились в минометном батальоне. Вероятно, предполагали сделать это напоследок, но и напоследок не вышло.
Скандал
Дополнительно отвели еще один день на стрельбы. После стрельб и произошло чепэ. Возвращались мы со стрельбища измученные, голодные, продрогшие, почти целый день провели на жутком морозе, одна дорога туда-обратно - четыре километра. Лейтенант шел впереди взвода: крепкий, краснощекий, с высоко поднятой головой. И мороз ему нипочем! - в пушистой меховой шапке, красивом белом полушубке, руки в меховых перчатках. Он гордо поглядывал по сторонам, иногда раскланивался со знакомыми - прямо гусар! На тротуарах останавливались женщины. Несомненно, он услышал, как одна из них восхитилась:
- Какой мужик! С таким не пропадешь!
Душа лейтенанта была сверх меры переполнена тщеславием, которое буквально источалось из него; он старался стать первым во всем - понятно, за наш счет. Сейчас Артур был доволен - собой и нами: взвод стрелял отлично. Когда вышли на главную улицу, скомандовал мне:
- За-а-певай!
Я начал с его любимой песни, взвод дружно подхватил, - в общем, спели от души. Следом, как всегда, еще две песни, одну - о "мудром, родном и любимом", другую - об артиллеристах, которым "Сталин дал приказ".
Устали, затихли, горло у меня охрипло. Лейтенант же только разошелся:
- За-а-певай!
Взвод не отозвался. Артур разозлился.
- Газы! - прозвучала команда, что означало: достать противогазы и натянуть маски.
Подчинились. И вдруг:
- Бегом, марш! За мной!
Попробуй бежать в плотно надетой ледяной резиновой маске! Тут и произошел скандал. Примерно полвзвода побежало за командиром, остальные: казаки, я, Юрка, Женечка и еще несколько курсантов - не тронулись с места - в тот момент наши чувства совпали.
Постояли, покурили. Казаки материли "эстонского жидовина" на чем свет стоит. Медленным шагом двинулись в училище, Шурка впереди.
Когда мы добрались до училища, возле ворот увидели лейтенанта - он поджидал нас, нервно поглядывая на часы. Выстроил по команде смирно и, наговорив гадостей, скомандовал:
- По плацу! Три круга! Бегом, марш!
Подчинились. Но, завершив второй круг, высунули языки, а журчание в животе тоскливо возвещало, что остальные тем временем заканчивают обед. После третьего круга никто уже не думал о еде, всех мутило и тошнило - лишь бы добраться до казармы и свалиться на койку.
Обстановка во взводе накалялась. Пошли втихую разговорчики:
- С таким гадом на фронт?..
- Прикончить его в первом же бою!..
Мы смотрим кинохронику
Дважды в месяц с разрешения командира батальона после ужина я шел в клуб на репетицию хора: мы готовили большую программу к Первому мая. И вот в клубе в одну из суббот нам показали документальный фильм "Разгром немцев под Москвой".
Сделана была лента мастерски. Первый раз я увидел противника в лицо. Это были пленные немцы. Целые толпы пленных! Кадры выхватывали отдельные лица и фигуры обессиленных людей. Некоторые поверх шинелей были закутаны в платки, все без рукавиц и зимней одежды, с глубоко засунутыми в карманы руками, в рваной обуви, даже в женских ботах. Они пританцовывали от зимней стужи, время от времени вынимали руки из карманов, растирали нос, уши.
Новые кадры: горы брошенной техники! Обледеневшие танки, цистерны, грузовики и фуры, орудия - и все это в снегу, сугробах. Было понятно, что их командование не подготовило для армии морозоустойчивое горючее, зимнюю одежду. Рассчитывали-то на блицкриг, справиться до зимы с Красной Армией. Не вышло! Кто-то из курсантов бросил:
- Показать бы Гитлеру эту хронику! Пусть увидит, как драпают его доблестные арийцы!
После войны стало известно, что Гитлеру фильм показали. Можно представить, какие чувства испытывали фюрер и его генералы!
Ночью в казарме обсуждали увиденное. Пошли анекдоты о Гитлере. Запомнился один:
- Абрам, что бы ты пожелал Гитлеру?
- А чтоб он стал электрической лампочкой! Днем будет висеть, а ночью - еще и гореть.
Казарма взорвалась хохотом.
Разговор с Юркой
Библиотеку можно было посещать только раз в две недели. В свой следующий визит я не вернул книгу, извинился перед Зиной: дал прочесть товарищам. В третий раз мы пришли с Юркой. Я вернул "Три цвета времени" Виноградова и попросил Лермонтова. Юрку интересовали пьесы Горького:
- Счастливые москвичи - в столице повсюду ставят его пьесы. А Челябинск - провинция! У нас больше любят Островского.
- Пьес Горького я не видел ни одной, - успокоил я Юрку. - И не очень-то стремлюсь их увидеть.
Зина рассмеялась:
- О, мальчики, вижу, у вас шарики крутятся, с книгой особые отношения.
Когда вышли, Юрка сказал насмешливо:
- Ты, брат, завоевал сердце старшего сержанта. Как она на тебя глядела! Как на икону! Считай, тебе повезло - такой самородок затерялся в Сибири.
- Ну да-а… тебе показалось, - промямлил я.
- Тебе понравился Виноградов? - спросил Юрка.
- Очень.
- Ты понял, почему "Три цвета времени"?
- Белый цвет - цвет французских королей и аристократов, - это мы проходили еще в детстве, читая "Трех мушкетеров". Красный, ясно, - цвет крови, символ кровавой революции. А черный…
- Эге, значит, не читал предисловия, там есть объяснение.
- Удар ниже пояса.
- Ладно. Черный цвет - это цвет духовенства, Стендаль не очень почитал религию.
- Устроил ты мне экзамен и, уж конечно, влепил двойку.
- Что ты, все мы желторотые! Не случись войны, наверно, остались бы такими надолго. Ты когда-нибудь читал Библию?
- Не читал и в глаза не видел.
- Жаль, вселенского масштаба книга. Серьезное чтение. Я, правда, не прочел и половины, но кое-что понял.
- Расскажи!
Ответа не последовало.
- Юрка, ты верующий?
- Нет, это не по мне. Но еще никто не подверг сомнению библейские заповеди: не убий, не укради, люби ближнего, как самого себя, не делай зла.
- Но ведь все равно убивают, крадут, грабят.
- Герцен в "Былом и думах" говорит, что в понимании жизни помочь может только "самомышление"…
- А война кончится в этом году? Сталин обещает.
- Ты веришь?
- Верю. Юрка, как я рад, что мы встретились.
Мы подходили к дверям казармы.
После этого разговора я несколько дней был сам не свой: ранила мысль - почему я так мало знаю? Почему до сих пор - мне уже под двадцать - не умею самостоятельно мыслить? Вспомнилась встреча с отцом в тот день, 19 декабря 1939 года, когда он вернулся домой после тюрьмы. Он не выпускал меня из объятий, целовал и плакал, плакал горько, долго. Я бросился к своей первой, еще жиденькой, крохотной книжной полке - на ней стояло всего несколько книжек, - взял одну, потолще, и, радостный, счастливый, что могу это сделать, протянул папе: "Вот! Приготовил тебе подарок!", - уверенный, что эта книга доставит ему радость. Он прочел название "Краткий курс истории ВКП(б)" и, вздохнув, отложил в сторону. Он всегда был деликатен, промолчал и по поводу моего подарка, только опять заплакал.
До моего ухода в армию отец так и не рассказал мне свою тюремную историю. То ли он опасался за меня, то ли сам еще полностью не избавился от страха. Страх поразил все старшее поколение.