Откровения Зины
В разрешенный день я отправился в библиотеку один, без Юрки, - он не смог пойти. Но вот досада, на дверях библиотеки висело объявление: "Санитарный день". Попробовал открыть дверь и не ошибся. Зина сидела, как обычно, за своим столиком, в черном халате, надетом поверх формы. Мы встретились взглядами, и я понял, что она рада, ждала меня. Смущенный, я начал извиняться, благодарить за прием в нерабочее время, и как-то случилось, что я осмелился - притронулся к ее руке. Волнение охватило меня. Зина молча смотрела мне в глаза. Смущенный, я быстро-быстро заговорил:
- Зина, как вы думаете, почему нам, курсантам, не выдают учебники по истории военного искусства, разве командиру взвода не положено знать, как побеждали русские полководцы?.. - Она все так же молча смотрела на меня. Пришлось продолжить: - Я уж не говорю о материалах по нынешней войне. Нет совсем ничего! Ведь нужно понять, в чем причины успехов их армии в Польше и во Франции! О разгроме немцев под Москвой - тоже никакой литературы! И командиры от обсуждения уходят, учат все на один лад: "Делай, как я!"
Она наконец-то заговорила, но понесла такое, что у меня потемнело в глазах, а сердце забилось от страха:
- Ты восхищался количеством книг в библиотеке. Так вот! Это лишь жалкие остатки. Я работаю здесь с тридцать восьмого, в те времена по три раза в день сюда прибегал комбриг - начальник училища, запирал дверь на ключ, хватал с полок книгу за книгой и командовал: "Эту - в печь! Эту - изъять из общего пользования и без моего разрешения никому не выдавать!"
- И Фрунзе сожгли?! - приходя в себя, воскликнул я.
- И Фрунзе, - ответила Зина. - А затем пошло нечто невообразимое: пачками, по описи, отправляли книги в цензуру. А потом мы стали регулярно получать целые списки запрещенных книг. Вот так, очень быстро, и опустели полки, на которых красовались учебники, написанные нашими военачальниками и военными историками, переводы с немецкого, английского. Раньше учебники по военному искусству, стратегии, тактике, истории занимали тридцать шесть полок. А к началу войны все тридцать шесть оккупировали "Краткий курс истории ВКП(б)", несколько книг начальника Генштаба Шапошникова и труд Ворошилова "Сталин и Красная Армия". И тогда же, в тридцать восьмом, в одну ночь забрали все командование училища. Теперь командиров взводов назначили комбатами, командиров рот подняли повыше, ну и так далее. А ты спрашиваешь об учебниках! Где их теперь взять? Нет ни авторов, ни учебников. С того света еще никто не возвращался. Не только люди, но и книги. Так вот, курсант.
- Вы сказали о книге "Сталин и Красная Армия". Нас обязали ее прочесть.
- Кто обязал?
- Политрук.
- Ты прочел ее?
- Пока что нет. Но деваться некуда, прочту. Политрук обещал проверить.
Я понимал - разговор опасный; как могла она быть такой откровенной, ведь мы так мало знакомы! Конечно, то, что она рассказала, интересно, я не знал об уничтожении кадровых военных - наверное, коммунистов, основателей училища. О загубленных книгах и цензурных запретах. А наши командиры! Недоучки?.. Зина разглядывала меня, пытаясь оценить мою реакцию, я же молча пятился к двери, забыв даже взять с ее столика заказанную книгу.
- Вот какой ты смельчак! Чего испугался? Правды! А Стендаля, я поняла, ты не знаешь… - летели мне вслед резкие, обидные слова, и я с горечью их проглатывал.
Возвращался я в казарму в смятении, обеспокоенный, ругая себя последними словами: зачем, зачем я полез со своими идиотскими вопросами?! А Зина! Видно, давно искало выхода ее отважное сердце! Какая светлая девушка! Прямая, нетерпимая ко злу. Таких, как она, не любят, стараются от таких избавиться. Воистину: "Юность - время отваги"…
Больше я в библиотеку не ходил. Ни разу. Не потому, что обиделся на Зину или испугался за себя. Мне стало страшно за нее. Я не мог забыть жутких рыданий отца после возвращения. И не забыть мне этого до конца жизни.
Приказ!
В начале мая, когда необыкновенно ярко засияло сибирское солнце и волнующе запахло весной, нас всех ожидал сюрприз.
В тот день, как обычно, после завтрака стали собираться на стрельбище. Вдруг команда:
- Отставить! Батальон, строиться на плацу!
Появилось все начальство. Вперед вышел полковник, начальник училища, без предисловий обратился к строю:
- Товарищи курсанты! Получен приказ срочно отправить вас на фронт. Мы посылаем лучший батальон и уверены: тюменские курсанты не посрамят чести училища. После первого же боя всем вам присвоят командирские звания.
Еще несколько напутственных слов, и мы вернулись в казарму. Кто-то проронил: "Вот так новость!" Курсанты молчали. Ждали команды, что делать дальше. Что будет? Когда? Куда нас направят?..
Зина хочет спасти меня
Вечером ко мне подошел дневальный:
- Какая-то девица в военной форме вызывает тебя на лестницу.
Нетрудно было догадаться, кто это.
Зина ждала меня. Я с трудом узнал ее. Бледная, с грустными глазами, куда исчезла ее всегдашняя чуть ироничная, но радостная улыбка? Я сразу понял: она чем-то очень взволнована.
- У нас мало времени, - начала Зина. - Мне нужно сказать тебе важное. Разреши мне поговорить с начальником училища. Тебя оставят здесь, переведут в батальон, который не отправляют на фронт. Ты нормально закончишь училище и поедешь воевать младшим лейтенантом.
Вот это да!
- Спасибо! Спасибо… - повторял я, но уже отрицательно мотнул головой.
- Ты понимаешь, курсант, что с тобой произойдет на фронте? Ты должен знать: солдат на передовой живет неделю, а в наступлений - один-два дня, каким бы он ни был героем.
- Разве командир взвода живет дольше? - резко спросил я.
- Не знаю. Но у командира всегда есть хоть минимальный выбор, а у солдата - нет выбора. Умоляю, позволь мне поговорить за тебя. Думаю, мне не откажут. Скорее всего, ты не знаешь: из вашего батальона забрали нескольких курсантов, школьников с золотыми медалями, доучиваться.
- А я в школе плохо учился. Не веришь - посмотри мой аттестат. - Опять не то. - Мы же дали присягу! Что подумают обо мне товарищи?
- Пойми, курсант, - ласково проговорила Зина, не обращая внимания на мои слова, - я не хочу, чтобы ты погиб. Понимаешь? Подумай о матери.
- Понимаю… - Я скисал, сменилось настроение; мне стала дорога эта девушка, но мы так мало встречались, и так все неожиданно вышло - зачем она обо мне печется, кто я для нее?..
Зина испуганно смотрела на меня, ждала ответа, а я молчал… Внезапно она всхлипнула и вдруг расплакалась:
- Дурак! Дурак! - Резко повернулась и быстро сбежала с лестницы.
Я понурил голову. Почему все так нелепо? Она такая милая, добрая… Может, это наша последняя встреча… Мы даже не попрощались!..
Все же я увидел Зину еще раз, когда нас провожали.
Свидание с мамой
Узнав об отправке на фронт, я послал маме телеграмму с внешне невинным текстом. Она все поняла и сразу же приехала. Сняла комнату недалеко от училища, попросила Ковальчука, и наш ротный на сутки отпустил меня из училища.
За то короткое время, что мы провели вместе, на меня вылилось море материнской ласки. Я же в ответ нес какую-то чепуху: что нам обещали после первого же боя присвоить командирские звания, сколько нам станут платить… Понимал ли я маму в тот день? Она-то, наверно, думала совсем о другом - останется ли сын в живых после того первого боя, о котором так легкомысленно говорит. Она вскипятила целое ведро воды и всего меня вымыла в глубоком корыте, как в детстве, одела в чистое домашнее белье, целовала лицо, руки, ноги, плакала, вероятно, сокрушаясь - не последняя ли это встреча?..
Мамин приезд вызвал воспоминание о Наташе. Наташа попала в Кыштым случайно, вместе со знакомым из Киева, преподавала математику в железнодорожном училище, неплохо рисовала; мама рассказала, что, когда я уехал в армию, Наташа по фотографии нарисовала мой большой портрет и подарила ей.
Мы знали ее драматичную историю. В первый день войны "юнкерсы" за несколько минут превратили полевой аэродром, где служил ее муж-летчик, в кладбище людей и машин. Муж погиб, а всех жен и детей летного состава отправили в Киев.
Когда мы познакомились, Наташа была беременна. Мама предложила ей переехать из общежития в наш дом. Она поблагодарила, но отказалась. Прощаясь, я указал ей:
- Если выживу, усыновлю твоего ребенка.
- Мой рыцарь! - рассмеялась Наташа. - Спасибо тебе за доброту и искренность, поживем - увидим. Война не скоро кончится, ты еще не знаешь, что это такое, не понимаешь, что теперь ты не принадлежишь себе, - теперь, Боренька, ты солдат.
Слова Наташи оказались пророческими, больше я никогда ее не видел.
Мама рассказала, что некоторые знакомые уже получили похоронки. Она очень хотела остаться и проводить меня, но я попросил ее вернуться домой.
Когда она уезжала, нам разрешили проститься.
До свидания, училище!
У всех нас собственная жизнь. Но есть события, когда судьбоносный момент твоей личной жизни оказывается таковым сразу для многих. Тогда людей объединяют не только время и место события, но и общее чувство - многократно усиленный единый порыв, и это оставляет неизгладимый след в душе и памяти человека. Таким событием для нас, курсантов, стал последний вечер перед отправкой на фронт.
Весь батальон собрали в клубе. Пришли командиры. Сцену украшало широкое полотнище: "До свидания, училище! Спасибо!". Перед торжеством мы помылись в бане, надели все чистое, заменили худые гимнастерки, брюки, сапоги на все новое. Вкусно пообедали и поужинали. Наш искусный повар угостил нас на прощание аппетитными булочками. Написали письма домой, собрали вещи в дорогу.
Я смотрел на веселые лица курсантов - и ни в одном не заметил каких-то тревожных предчувствий, в них светилась пылкость высоких патриотических чувств, мы грезили героическими поступками, каждый готов был броситься на вражеский дзот, мечтал стать командиром.
Удивительный вечер… Читали стихи, пели, играли на рояле, гитаре, мандолине. Не было отбоя от желающих выйти на сцену. В поведении курсантов, пожалуй впервые, появилась раскованность.
Навсегда сохранился в памяти тот последний вечер в училище. Особенно его последние минуты, когда весь батальон, 600 курсантов, стоя, запел под оркестр: "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…"
Не забыть и день отъезда. Все прошло торжественно, с подъемом. Колонной по четыре, плечом к плечу мы прошли по плацу, отдавая честь знамени училища.
Почему-то мы долго стояли перед воротами, их вот-вот должны были открыть. И тут я увидел Зину. Она приблизилась к колонне, увидела меня и, не таясь, подошла, обняла и крепко поцеловала. Незаметно сунула бумажку с адресом, тихонько проговорила:
- Дай бог тебе остаться в живых, курсант. Извини за грубость. Я буду молиться за тебя. Приедешь на фронт, напиши.
В горле застрял комок - от неожиданности, волнения, нежности, от сознания значимости этой минуты.
- Спасибо!.. За все… Стендаля я обязательно прочитаю. Я запомнил: "Юность - время отваги". Постараюсь… Спасибо тебе! - Я обнял ее.
Ахнули ребята, но промолчали: не до того.
"Спасибо, милая Зина!" - повторю и сегодня.
Широко открылись ворота. Перед выходом я еще раз обернулся, высматривая ее сквозь колонну курсантов. Зины нигде не было. Когда колонна вышла на улицу, Фоня все же не удержался, промычал что-то вроде: "На бабца и зверь бежит". Скотина. Никто из курсантов его не поддержал.
Колонна двинулась по улицам Тюмени. Впереди гремел барабанами и трубами оркестр. Почти все командиры пришли на проводы, некоторые прошли с нами всю дорогу до вокзала, и каждый пожелал нам поскорее стать командирами, нашел невероятно теплые, искренние, добрые слова.
На станции нас ожидали готовые к отправке вагоны. Мы надеялись, что вместе с нами поедет Артур, - хотели избавить от него училище. Не вышло. Он проводил нас до вагона, пожал всем руки и пожелал стать героями. Когда вагон тронулся, курсанты зашумели: "Вот гад! Оставили калечить новичков. Таким, как он, надо бы запретить жить среди людей…"
Первые майские дни сорок второго. Поезд набирал ход. 600 восемнадцати-, девятнадцатилетних парней - батальон курсантов Тюменского военно-пехотного училища - отправились на запад, чтобы сразиться с врагом…
Глава третья
Заметки по пути на фронт
Май 1942 года
В эшелоне
9 мая. Третий день в пути. Проехали Свердловск. Задержка на станции четыре часа. Наелись досыта - кто просил, давали добавку. Отправил маме телеграмму. На вокзале много беженцев-москвичей. С некоторыми удалось поговорить. Они оставили Москву в тревожные октябрьские дни сорок первого, а теперь их не пускают обратно. Люди без жилья, без еды, как жить дальше - не знают, шлют телеграммы правительству, пока безрезультатно.
Наш эшелон - двадцать пять товарных вагонов, в каждом 25–30 курсантов. За паровозом - штабной вагон и открытая платформа с зенитными установками, еще одна платформа с зенитками - в хвосте. Интендантство и санитарный пункт - в середине состава. Наверно, так сейчас формировали все воинские эшелоны, учитывая страшный опыт сорок первого.
В училище нам выдали сухой паек на пять суток. Съели все подчистую за три дня.
Эшелон прямо-таки летит, почти не задерживаясь на небольших станциях. Все задаются вопросом: почему такая спешка, даже не дали закончить училище. Видно, немец сильно ударил и кому-то понадобилась наша помощь. Пусть мы еще незрелые солдаты, но чему-то полезному для войны нас обучили.
11 мая. Ижевск. Пятый день в пути. Куда нас везут? Начальство отмалчивается - военная тайна. Я залез на "голубятню" - верхнюю полку - и предался воспоминаниям. Душа насыщена картинами прошлого, они цепко держат и, видно, не скоро отпустят. Конечно, самое радостное из последних событий - приезд мамы в Тюмень. Ну зачем, зачем я уговорил ее уехать! Спасибо ротному, что отпустил проститься… Встречи с Зиной… - светлые, иногда грустные. Как она смеялась! Хотелось крикнуть: "Как ты хороша!", - а я молчал, силясь найти возвышенные слова, или бормотал что-то скучное, обыденное. Какой я все-таки… Неужели она права и это правда, что на переднем крае солдат живет неделю?..
Из "партера" раздались голоса: просили спеть что-нибудь довоенное - все знали, что довоенные песни я люблю больше. Решил пошутить и на какой-то мотив с воодушевлением, как в пионерские годы, запел такое, чего никто не ожидал: "Всегда вперед, плечом к плечу, идем на смену Ильичу…" Кто-то рассмеялся, а кто-то даже поддержал. Спел "Катюшу", еще несколько песен, все охотно подхватывали. После меня пел и играл на своей вновь обретенной гитаре Рыжиков. Вагонные концерты стали чуть ли не ежедневной традицией почти до самого конца пути на фронт.
Я не певец-профессионал, но все же таковым меня признали командиры - лучшим запевалой училища. Голос я унаследовал, наверно, от дедушки, маминого отца. Он работал литографом, пел в хоре синагоги в Житомире, затем стал кантором, мама много о нем рассказывала.
12 мая. Агрыз. Шестой день в пути. Стояли недолго. Целые дни курсанты режутся в карты. Половина, если не больше, всех разговоров - как лучше набить брюхо, остальные - о бабах. За шесть дней кормили горячим один раз. В пути нам выдают сухой паек: кислый кисель, сухари, чуть-чуть сахара, воблу и махорку. Дымят ребята вовсю. Ругают начальство. Вечером, ближе к ночи, опять идут анекдоты.
- Почему все хохочут, ведь что ни анекдот - то мерзость, - адресуюсь к Юрке, он лежит рядом на полке. - Всегда после них чувствуешь, что ты хуже, чем есть.
- Точно, - соглашается Юрка, - столько грязи, что не отмыться. Действуй, как я: не обращай внимания, пусть пошляки хохочут. - И неожиданно спрашивает: - Скажи, у тебя есть девиз, которому ты всегда стараешься следовать?
- Есть: "За правое дело". А твой?
- Мой: "Сначала - дело, а потом - слово".
- Юрка, так все-таки куда нас везут? Ты же в роте у нас самый умный, все так считают.
- Скорее всего, на юг. Вот увидишь: доберемся до Средней России и товарняк повернет на юг. Возможен и другой вариант: Сталин - с помощью Жукова! - убрал немцев от Москвы, и теперь решил вызволить Ленинград. Как только прибудем в Москву - получим оружие, сядем в самолеты и через несколько часов вступим в бой.
- Ну, это уже Жюль Верн.
Не обращая внимания, Юрка начал, как всегда, проигрывать варианты:
- Мы с тобой пропустили два фронта: Калининский и Западный. А может, чем черт не шутит, мы понадобились Жукову? Отогнал немцев от Москвы и задумал погнать их дальше - до Берлина, а Сталин поддержал идею. Печать, правда, называет эти два фронта самыми тихими. Сомнительное клише: "бои местного значения" - напоминает ситуацию у Ремарка. Ты читал "На Западном фронте без перемен"?
Я кивнул:
- Страшное дело! Неужели и нас ждет подобное?
- Сомневаюсь, - задумчиво возразил Юрка.
- Почему? Война она и есть война, пощады ждать никому не приходится.
- Тут ты прав. Осенью сорок первого на Урал стали привозить тяжелораненых, чудом вырвавшихся из окружения. Нас, окончивших школу, направили на один месяц в госпитали. Там я такого насмотрелся и наслушался - хоть стреляйся! Но я все равно рвался на фронт - отомстить за всех. Что ни боец - герой нашего времени! То, что перенесли эти люди в первые дни боев, не сравнить с переживаниями героев Ремарка. Тогда, в Первую мировую, царствовала пехота - в атаках и контратаках протыкали штыками животы друг другу. Не то сейчас. Куда страшнее! Бомбовые удары авиации, мощная артиллерия…
- И командует всем - твой любимец Жуков!
- Почему мой? Его высоко ценит Сталин. Жуков - мощный генерал, уже спас Москву и Ленинград. Все так считают, не только мы, весь мир.
- Как Кутузов?
- Ну, тогда война была другой, трудно сравнивать. Я подсчитал, за сколько дней Наполеон добрался от Немана до Москвы. Не поверишь! Французы пешком, их было больше четырехсот тысяч, на конях - только кавалерия, офицеры и генералы, а у Москвы оказались быстрее, чем немецкие танки.
- Это я понимаю. Это потому, что Кутузов заманивал Наполеона и до Бородина не дрался по-настоящему. А мы с первого дня - хоть и отступали, но бились до последнего, один Смоленск чего стоит - два месяца держал немцев.
Ночь, перестук колес… Вроде бы засыпаем… Ворочаюсь, опять эти вопросы, никак не могу от них отмахнуться: почему Юрка знает больше меня, почему глубже и самостоятельнее мыслит, почему он образованнее меня?..