На заседание распределительной мандатной комиссии, как это обычно бывает, вначале приглашаются те, кто окончил училище по первому разряду. Вызвали меня. На вопрос, где бы я хотел служить, ответил, как договаривались с Николаем: "В Ленинграде (Теперь Санкт-Петербург. - Авт.)". Вижу, члены комиссии согласно кивают головами: "Распределяетесь в Ленинград…"
Следом за мной зашел Николай. У него не было "красного" диплома, но он предполагал, что комиссия примет во внимание его просьбу. Оказалось, что нет. Вышел совершенно расстроенный: "Ты знаешь, в Ленинград больше мест нет…"
Конечно, я не мог оставить друга в беде. Стучу в дверь и прошу комиссию выслушать мое решение. Говорю: "Я отказываюсь от Ленинграда! Я хочу в Москву!.." Председатель комиссии смотрит на меня осуждающе: "Молодой человек, вы ведь только что…"
Как мог, объяснил ситуацию. Сказал, что если нет возможности ехать вместе с другом, то хотел бы уступить ему Ленинград. Сам готов служить, где угодно, но если право выбора еще остается за мной, то я называю Москву.
Знаю, что уже готовы мои проездные документы.
Пока дожидался своей участи в коридоре, слышал, как за дверью шумела комиссия. Немного погодя вышел очень строгий Измайлов и погрозил пальцем: "Мы так не договаривались!.." Но тем не менее меня вызвали во второй раз и огласили окончательное решение: "Вы имеете право выбора. Мы согласны: вы едете в Москву…"
К сожалению, так разошлись наши с Колей Малышевым военные пути. Встречались один раз, уже в то время, когда я был слушателем Академии имени Фрунзе, а Николай поступил на инженерно-технический факультет Высшей пожарно-технической школы. Как правило, я стараюсь не терять из виду своих однокашников, особенно тех, кого считаю друзьями, товарищами, соратниками. По Академии имени Фрунзе - это полковник Александр Иванов и умерший несколько лет тому назад полковник Владимир Ладейщиков. По Академии Генерального штаба - генералы и адмиралы Алексей Нефедов, Анатолий Ларин, Владимир Киселев, Николай Чуркин, Дмитрий Герасимов, Владимир Аверкиев, Владислав Щербак, Анатолий Макарычев, Бронислав Кузеняткин, Александр Альшевский, полковники Владимир Кривов и Валерий Бондаренко.
Некоторые мои однокашники по Орджоникидзевскому (Теперь Владикавказскому. - Авт.) училищу внутренних войск станут действующими лицами этой книги. И это не случайно. Нам всем выпало жить в непростое время. У нас схожие судьбы. С полковником Анатолием Бобровником (позднее ему будет присвоено воинское звание "генерал-майор") мы станем участниками ликвидации последствий аварии на Чернобыльской атомной электростанции. С Хачимом Шогеновым встретимся во время драматических событий в Кабардино-Балкарии. Комендантом Белого дома осенью 1993 года мной будет назначен генерал Аркадий Баскаев, а комендантом Чеченской Республики станет в 1996 году генерал Владимир Дмитрин. Заслуженную славу отважного боевого генерала приобретет в Ингушетии, в Северной Осетии и в Чечне генерал Игорь Рубцов. На генерала Анатолия Пониделко, ставшего начальником Главного управления внутренних дел Санкт-Петербурга и Ленинградской области я, будучи министром внутренних дел России, буду опираться во время проведения важнейшей операции против коррупционеров в милиции, которую мы назвали "Чистые руки".
* * *
Перед началом службы мне полагался короткий отпуск. Поехал на родину. 4 сентября отметили в домашнем кругу мое двадцатилетие. Отец не скрывал радости, говорил: "Вот мой сын! Окончил училище с отличием! Едет служить в Москву!"
"Служба в Москве" - так, как понимали ее мы, офицеры внутренних войск, не означала службу в самой столице. Это мог быть любой город, село, рабочий поселок, входивший в зону ответственности Московского соединения. Теперь оно называется более понятно: "Московский Краснознаменный округ внутренних войск МВД России". Говоря современным языком, я ехал служить в Московский округ ВВ и мог в конце концов оказаться где угодно: в Курске, в Рыбинске или в Смоленске.
Руководящий службой кадров Московского соединения подполковник Мальцев, от которого зависело наше распределение по частям (вместе со мной ехали лейтенанты Владимир Лукьянсков и Анатолий Марков), принял во внимание, что все мы были холостяками, а значит, не претендовали на квартиры. Хуже всего с жильем дело обстояло в Смоленске, поэтому мы поехали в Смоленский полк. Здесь история повторилась: нас распределили по подразделениям, которые отстояли друг от друга на десятки, а иногда и сотни километров друг от друга. Володю оставили в Смоленске командиром взвода связи при штабе полка. В Брянске оказался Анатолий. Меня же откомандировали в небольшой городок Рославль Смоленской области - командиром взвода в отдельно дислоцируемую роту.
Взвод - как взвод. Тридцать солдат и несколько сержантов. Армейская форма и отчасти однообразное течение жизни (боевая служба - через сутки) в некотором смысле унифицируют людей, равняют характеры. Но не настолько, чтобы не заметить, как разнятся между собой эти люди: добрые и злые, умные и не очень, ответственные и те, о которых говорят, что они без руля и без ветрил.
Известна банальность: "Армия - школа жизни". С этим согласится любой здравомыслящий человек, которому пришлось носить погоны. Причем не на кратковременных сборах, а серьезно, по-настоящему. Но так же верно и то, что хорошая армия - это прежде всего просто хорошая школа. Школа - в ее первозданном значении, в которой, по словам поэта, учитель должен воспитать ученика, чтоб было у кого потом учиться.
Так поступал Измайлов. Испытанную методику взял на вооружение и я. Это означало, что учебные занятия с солдатами проводятся точно по расписанию, без оглядки на погоду и прочие обстоятельства и систематизированы так, чтобы, посеяв зерна, я мог рассчитывать на ежедневные всходы.
Позднее, будучи командиром полка и командиром дивизии, я старался как можно чаще присутствовать на взводных занятиях. Разумеется, мое расписание было составлено так, что в один и тот же взвод я мог попасть только через какое-то время. Чаще, когда это был полк. И гораздо реже, когда в моем подчинении находилась целая дивизия. Но старался появляться неожиданно, чтобы меня не обманывали.
Контроль за учебным процессом во взводном звене являлся моей прямой обязанностью. В то же время это была хорошая возможность составить свое мнение о том или ином офицере. Умелый, знающий командир взвода благодаря тому, что на его занятиях побывал комдив, мог сразу попасть в резерв на выдвижение. Или, наоборот, разом потерять позиции, если занятие было проведено формально. Это жизнь. В ней многое значит воля случая. Но еще больше - постоянная готовность офицера выкладываться каждую минуту.
Свои занятия я готовил так, что мог не бояться внезапного появления любого из своих старших начальников. Как офицер, я готовил своих людей к бою. Я никогда в нем не был, но был уверен, что бой спросит с нас куда строже, чем самый суровый командир полка. Детально и творчески отрабатывались ситуации, которые могли возникнуть в ходе боевой службы: отражение нападения на караульное помещение и на часового, поиск вооруженных преступников, блокирование, переговоры, захват, освобождение заложников.
Мне нравилось наблюдать, как день ото дня меняются мои солдаты и сержанты. Чувствовалось, что они уверены в своих силах. Что многое у них получается. Что они на хорошем счету в роте и в батальоне.
Однажды вечером, когда служебные дела были закончены, заместитель командира роты старший лейтенант Николай Сидоркин пригласил меня в гости. Намечался какой-то семейный праздник. Я начал было отнекиваться - на восемь часов у меня было назначено свидание с девушкой, - но Николай проявил настойчивость. "Еще успеешь на свое свидание. В крайнем случае немного опоздаешь", - сказал он и решительно увлек меня за собой.
Я не догадывался, что все это произошло не случайно. Неподалеку от того дома, где квартировали Сидоркины, жила красивая, добрая и приветливая девушка Валентина. Время от времени она заходила к жене Николая, Полине, и настолько понравилась Сидоркиным, что у них созрел план познакомить Валю со мной. Все знали, что у лейтенанта Куликова никаких серьезных привязанностей не было, и надеялись, что мы друг другу понравимся.
Сцену случайного знакомства Сидоркины разыграли просто здорово.
Николай должен был пригласить меня, а Валю Полина заблаговременно попросила зайти под благовидным предлогом, что хочет показать ей какую-то "модную кофточку из Риги". В общем, все было сделано так тактично и аккуратно, что даже при самом неблагоприятном развитии событий ни Валя, ни Сидоркины, ни я не теряли лица.
Вот так мы и столкнулись. Я посматриваю на часы, чтобы не опоздать. Валя тоже торопится, кажется, на танцы. За ней должна зайти подруга. Но, видимо, какая-то искра уже успела пробежать между нами, поэтому Валю уговорили сесть за пианино; она окончила музыкальную школу, очень хорошо играет. Я, честно говоря, даже забыл, что куда-то собирался. Вижу в окно, что по улице спешит на встречу со мной та самая девушка, с которой у меня было назначено свидание. Вижу, а двинутся не могу: это как солнечный удар…
Влюбился сразу. И эта любовь прошла через всю нашу жизнь. Вот уже тридцать пять лет мы стараемся не расставаться ни на минуту.
Следующие четыре месяца, едва сменившись с наряда, я бежал на свидание с Валей. Это даже послужило поводом для шутки. На моем рабочем столе в роте, под стеклом, лежала фотография, где я с солдатами своего взвода был снят после каких-то учений. Надо сказать, что полевая офицерская форма, гимнастерки, каски и плащ-накидки почти не изменились с тех пор, как прошла война. Поэтому вид у нас был такой - фронтовой, образца 43-го года. Казалась старой и сама фотография: она была потрепана, вытерта на сгибах, как будто ее долго носили в кармане. То, что это наши, 60-е годы XX века, выдавали, разве что, автоматы Калашникова.
Мой друг, замполит роты старший лейтенант Василий Приваленко, конечно, тайком от меня, написал в углу фотографии: "Лейтенант Куликов в боях за улицу Советскую".
На Советской улице в Рославле жила Валя.
Через четыре месяца мы с ней поженились.
* * *
По-другому просто и быть не могло. Каждый из нас понимал, что, став семьей, мы просто выполнили некое предначертание. Нам было суждено найти друг друга, и стоило удивляться, что в цепи предшествующих событий не произошло никакого сбоя. Что в училище я уступил свое место Коле Малышеву и поэтому поехал в Москву. Что я попал в Смоленский полк. Что меня направили командовать взводом именно в Рославль.
Удивляла и схожесть некоторых деталей из жизни наших с Валей семей. Ее отец - Виктор Ефимович Николаев - тоже был репрессирован в 30-е годы по надуманному обвинению. Работал на железной дороге составителем поездов. Семь долгих лег провел в заключении и был освобожден в начале Великой Отечественной войны. Мама - Варвара Даниловна - трудилась санитаркой на "Скорой помощи" и так же, как моя мама, вместе с детьми бедствовала во время оккупации, терпела нужду и голод.
Старшие Валины брат и сестра погибли. Брат Александр умер еще в детстве, а сестру, Тамару, убило молнией в тот день, когда ей, выпускнице школы, только-только вручили аттестат зрелости.
Эти тяжелые испытания не надломили родителей жены. Сколько их помню, они всегда излучали добрую энергию, были доброжелательны и прямодушны. Многие годы они прожили вместе с нами. Нам с Валей, как говорится, довелось досматривать их в старости. Я был спокоен и за своих родителей: святую обязанность заботы о них в преклонные годы взял на себя мой старший брат Тимофей и его замечательная жена Груня. Я рад, что так, сообща, наш сыновний и дочерний долг мы выполнили перед ними сполна.
Валя выросла трудолюбивым, самостоятельным человеком. Успешно окончив музыкальную школу, она хотела выучиться на преподавателя музыки. К этому лежало сердце, и все, что для этого требовалось - так это только ежедневная, многочасовая игра на фортепиано. Без своего инструмента очень трудно преуспеть в музыке. Но средств на это в доме не было.
Чтобы собрать денег на собственное пианино, Валя вместе с отцом ходили по окрестным дворам: несколько месяцев подряд кололи, пилили и складывали в поленницы дрова.
В конце концов нужная сумма была собрана. Пианино купили, а Валина игра на фортепиано до сих пор вызывает в нашей семье подлинное восхищение.
Вот только из-за постоянных переездов это пианино (оно занимает добрую часть трехтонного контейнера) нам пришлось оставить на Ставрополье. Считалось, что мы передали его на длительное хранение и оно не единожды переходило из рук в руки.
Но все-таки не исчезало из поля нашего зрения. Дороги были уже не деньги, а память о Валиной юности, о том, как на пару с отцом они по несколько часов в день распиливали ручной пилой толстенные стволы деревьев и без устали махали топорами. В глазах наших детей это была легендарная история, и нам не хотелось, чтобы это старенькое пианино выбросили или отдали в чужие руки.
Последние обладатели инструмента считали его уже своей собственностью, и жена случайно узнала, что его собираются продавать. Валин голос дрожал, но я быстро ее успокоил: "Не волнуйся, мы заново купим твое пианино".
Действительно, купили. С оказией привезли в Москву и поручили его настройку хорошему мастеру.
Валя была счастлива. Иногда сядет, поиграет, отведет душу.
Я понимаю, как важно для нее вот это ощущение нашего надежного дома, где не забыт и по своему ценен каждый прожитый день. Ведь он не делится поровну, а дается нам целиком - один на двоих.
* * *
Офицерские семьи от всех остальных отличаются тем, что в них редко обижаются на занятость мужа, кормильца и отца. Это даже не обсуждается. Молодая жена очень скоро привыкает к тому, что интересы военной службы являются доминирующими, а временем, судьбой и даже жизнью ее мужа распоряжается не она, а командир и иное вышестоящее начальство.
Есть суточные наряды и проверки караула, занятия в поле и выезды в лагеря. Каждую минуту ее лейтенанта могут поднять по тревоге. Обязательно будут переезды из одного конца страны в другой (у нас их было девятнадцать), неустроенный быт, вечные временные схемы устройства детей в детские сады и школы.
Тяжелее всего то, что эта кочевая жизнь отнимает у офицерской жены возможность по-настоящему реализоваться в собственной профессии. Приходится довольствоваться временной работой, менять специальности, всякий раз заново обживаться на новом месте. Во время наших переездов с места на место Валя где только не работала: и бухгалтером в строительной организации, и музыкальным руководителем в детском саду, и даже гражданским служащим в Суворовском училище. Уверен: будь у нее такая возможность, она бы стала прекрасным педагогом. И я не могу не ощущать свою вину за то, что военная служба и забота о семье, в которой все без исключения мужчины (муж и двое сыновей) время от времени куда-нибудь убегают по тревоге, отняли у нее эту возможность.
Чтобы офицерская семья выдержала все неминуемые трудности, нужны любовь, терпение и даже самопожертвование. Я заметил, что на службе состоялись только те офицеры, чьи жены хорошо это понимали. И принимали походную жизнь как должное.
С улыбкой вспоминаю тот день, когда Валя, сшив новое платье, решила пройтись в нем по деревенской улице. Это естественное желание молодой и красивой женщины, у которой появился лишний повод для выхода в свет. Тем более, что платье она сделала собственными руками и просто, даже как автор, имела право на то, чтобы ее работа была оценена по достоинству.
Платье на самом деле было замечательное. Только-только родился Виктор, и Валя, гордо толкая перед собой коляску с младшим сыном, пошла вдоль улицы, которая, насколько я помню, была в этом поселке не только центральной, но и единственной.
Через какое-то время, гляжу, возвращается назад и горько-горько плачет: "Толик, ну что же это такое?! Прошла всю улицу и ни одного - ни одного! - человека не встретила. Одни коровы…" И продолжает реветь, но сквозь слезы, чувствую, уже смеется.
Через много лет, когда, будучи министром внутренних дел Российской Федерации, мне приходилось участвовать вместе с женой в протокольных мероприятиях, я не переставал удивляться, как естественно, как хорошо и непринужденно держится Валя в присутствии высшего руководства страны и глав зарубежных государств.
После того как я представил Валю президенту России, Б.Н. Ельцин не удержался от комплимента: "Вот, А.С., где-то прячете свою очаровательную супругу… Ни разу даже не показывали…"