И вот тема благословения жизни - такой, какая она есть, такой, какой она складывается, - стала главной в этой роли. Само произведение необычайно жизнеутверждающее и жизнелюбивое, и потому нам хотелось именно эту влюбленность в жизнь пронести через фильм.
Мне кажется, это актуально сегодня по той простой причине, что развелось очень много брюзжащих людей, которые сами не. знают, чего хотят от жизни. Палец о палец не ударив, они продолжают требовать и ныть, считая, что кто-то должен им что-то давать, подавать, приносить и помогать. Им невдомек, что это несчастье - не видеть радость жизни в ее обыденности: в детском крике и лепете, в отцовском и материнском чувстве, в любви к ближнему и любви к природе, в дружбе, в товариществе, в солидарности, в умении сообща сопротивляться невзгодам. Да мало ли какие бывают проявления человеческого чувства, которые заставляют примириться с жизнью, как бы она ни была сложна и трудна.
Мы искали доверительную, жизнелюбивую и мудрую закваску в творчестве Шолом-Алейхема и, конечно, в образе Тевье-мо- лочника, чтобы достучаться в каждую квартиру, где будут смотреть наш телеспектакль, и заставить людей быть соучастниками и собеседниками рассказанной нами истории, а не только слушателями и зрителями. Поэтому спокойно, бесхитростно и ненавязчиво говорили о простом: о детях, о свадьбах, о смертях, о потерях, о бедах, о безденежье, о трудах, о хлебе насущном. О вещах невеликих, о вещах негромких, но близких.
Это забавно контрастировало с немного странным положением вещей, сложившимся тогда на телевидении. На закате советской эпохи почему-то было очень много телевизионных произведений о жизни князей, баронов, графов, маркизов и прочих представителей знати. Почему-то принято было считать, что советский зритель проявляет особый интерес к необычайным приключениям какого-нибудь капитана Фракасса или к истории про виконта де Бражелона. Конечно, любопытно бывает понаблюдать за человеком, говорящим или мыслящим иначе, чем я. Но так повелось, что мы куда внимательнее слушаем не титулованного, а просто хорошего рассказчика, остроумного человека, умно рассуждающего об обычных, даже простецких вещах, и отрываться от его повествования совсем не хочется. Писал же Виктор Петрович Астафьев о бабушке, о дяде, о тете, о том, как хлеб месили, делали шаньги, рыбачили. Ну что ж тут, казалось бы, интересного? А дело в том, как это рассказано. Поэтому случается, что и фильм про виконта де Бражелона, плюясь, смотришь через прищуренный глаз. А бывает, что Ивана Ивановича Иванова так заслушаешься… Взять диалог Бабочкина и Константинова в замечательном фильме "Плотницкие рассказы". Господи, какая простая жизнь! Господи, какая прекрасная и интересная! Так вот и нам казалось, что история треволнений, потерь, находок, радостей, горестей, проблем извечных, житейских, обыкновенных, может быть интересна только в том случае, если о ней рассказывается с какой-то определенной точки зрения. Эту точку зрения мы и искали.
Хотя я представлял человека, который жил в прошлые времена, в других условиях, был иной национальности, да и много прочих отличий можно было отыскать между литературным персонажем и его телевизионным исполнителем, говорил-то я о понятных и близких проблемах. О месте под солнцем, о радостях жизни, об общении с родными и близкими. Еще о человеческом мужестве - не геройстве на один раз, а ежедневном, требующем непрерывного подвига мужестве.
Для чего нужен этот подвиг? Для того чтобы заработать хлеб свой в поте лица, чтобы поставить на ноги ребенка, подсказать ему верную дорогу, передать все лучшее, чем владеешь, увидеть расцвет сына или дочери, сохранить здоровье близким людям и чтобы работа твоя была людям во благо, чтобы не наступать на ногу другому, а наоборот, подставлять ему плечо. Нам хотелось, чтобы Тевье-молочник был воспринят зрителями как человек, умудренный большим, горьким опытом, но, несмотря на это, не сломленный жизнью. Его знаменитые цитаты якобы из Талмуда и священных книг, речения, которые ничего общего не имеют ни с тем, ни с другим, - это средство для примирения с жизнью. Но в этих доморощенных изречениях прячется и немалая ирония. Суть ее в том, что объяснить этот мир не умеют даже священные книги. Даже Талмуд не способен дать исчерпывающее толкование жизни. Да он и сам, оказывается, нуждается в толковании. А мир надо принимать таким, каков он есть, со всей его бессмысленностью, непредсказуемостью, прелестью, ароматом, счастьем и горечью. В этом кроется великая мудрость. И что простому человеку поиски эликсира вечной жизни, которые философы вели и тысячу, и полтысячи, и сто лет назад, когда поныне не известен универсальный алгоритм для решения всех проблем.
Есть у Тевье-молочника с его местечковой обыденностью нечто схожее с героями Хемингуэя, которые действительно отстаивают свое право на существование в исключительно слож-. ных условиях. Они, в общем, тоже не стремятся изменить мир, а принимают его как должное. Конечно, они поднимаются против несправедливости, сопротивляются напастям, протестуют против подлости, но делают это внутри конкретной действительности, а не в умозрительном мире, понимая, что переделать жизнь в глобальном смысле никому не дано. Никому не дано выстроить судьбу полностью по своему разумению и хотению, но человек может, приняв эту жизнь, ее благословить. Так поступает и Тевье. Недаром цитаты, которыми он сыплет по разным поводам, постоянно ссылаясь на Талмуд, - более мудры, чем смешны. Словом, Тевье как бы загораживается от невзгод, не позволяя им исковеркать свое сердце.
Есть в этом человеке и еще одно совершенно поразительное качество. Он принимает людей в их полном естестве. Что с того, что они приносят ему много горя, особенно дети? Но он имеет силы, чтобы не проклинать людей, - вместо этого он любит их: в простоте, с их грехами и ошибками, с суевериями и спотыканиями, с недостатками и достоинствами. Таких людей гораздо больше, чем шарлатанов и разбойников. Они всегда и всюду окружают нас. Тевье-молочник хорошо понимает это и принимает в себя. Это не всепрощенчество. Это исконное мировоззрение многих народов, которое в том числе получил от предков и Те- вье, а получив, приспособил к своей трудной жизни.
Для меня Тевье-молочник - достойная во многих отношениях личность. Я работал над книгой Шолом-Алейхема и образом его замечательного героя с огромным удовольствием. Так это было непохоже на известные каждому актеру исполнительские схемы. А схема, как топор, - она слишком часто рубит по живому, когда к нему надо бы лишь прикоснуться объемной человеческой рукой. Вот Тевье-молочник для меня - как дружеская рука. Она и тепла, и шершава, и мозолиста, и добра. Она может подарить нежность, может загородить от удара и спасти тебя и вообще оказать любую помощь. Это не длань Господня, способная совершать невозможное, это всего лишь человеческая рука - самое необходимое орудие для обыкновенной жизни.
Великое дело - работать над прекрасным, литературно полноценным произведением, да еще и с хорошими партнерами. В спектакле меня окружало много интереснейших людей. Среди них прекрасная актриса и режиссер Галина Волчек. Она замечательный человек, одна из умнейших женщин и вместе с те*# крупный, точно чувствующий время художник. С ней мы быстро нашли общий сценический язык, поэтому играть мне было необычайно легко и созвучно. Любое предложение мгновенно получало ответную реакцию и обыгрывалось в телевизионном действии. Конечно же, старались подтянуться до этого уровня и молодые актеры, которые работали вместе с нами. И они очень славно исполнили свои роли, хотя мастерства еще не хватало, еще не было у них второго дыхания, что ли, которое появляется с годами. Вместе с режиссером мы, исполнители, создавали не иллюзию местечка Егупца, где разворачивается действие, а несколько условный мир, поэтому декорация была нарочито театральной. Пусть спектакль предназначался для телевидения и снимался на пленку, но приметы театральности в нем нарочно не убирались, а наоборот, всячески подчеркивались. И в целом спектакль склеился, сросся общими усилиями и вышел на экраны. И я благодарен судьбе, что участвовал в нем.
Не верю, чтобы человек мог в одночасье перестроить свое мировоззрение, и меня не слишком убеждают заявления артистов в том, что нечто подобное вдруг случалось с ними. Но я знаю, как погружение в прекрасную литературу обогащает актера. Только происходит это не с наскока, а после глубокого изучения, потому что, работая над произведением, актер штудирует его неизбежно, а поскольку возможно - глубоко и всесторонне. Так вот работа над образом Тевье-молочника помимо актерских находок заставила меня посмотреть на мир иначе, увидеть в нем больше добра.
Еще работа над спектаклем или фильмом похожа на плавание корабля, который долго движется к намеченным, нафантазированным берегам. В пути бывают штили, тормозящие плавание, и бури, когда кажется, что корабль погибнет, не доплыв до суши. А бывает, что, приблизившись к суше, видишь перед собой скалистый, холодный берег, совсем непохожий на ту бухту радости, о которой мечталось и грезилось. Правда, случается также, что против ожидания берег оказывается ярким, зеленым и приветливым, и это награда путнику за все труды и тяготы дороги, и счастлив он, достигнув своей цели. Только актер, как неуго- монный путешественник, не может усидеть даже на месте, каким бы уютным оно ни казалось. Его снова тянет куда-то. И опять Предстоит ему путь к неизвестным землям, которые и загадочны, и неожиданны. Я ходил матросом на многих "кораблях" - спектаклях и фильмах, и все они мне по-своему дороги.
Неожиданным стал для меня генерал Чарнота из кинофильма "Бег" - эта роскошнейшая фантасмагорическая роль, какую только актер может представить себе. Долго ходили режиссеры вокруг меня, пока решились доверить эту работу. Колоритнейшая фигура белого генерала, который бродит по Парижу в одних кальсонах, а потом выигрывает целое состояние, требовала совсем нового подхода и новых актерских приспособлений.
Как соединить в одной роли трагедию человека, дошедшего "а чужбине до нищеты и потери человеческого достоинства, с гротесковыми и почти буффонными поступками неуемного картежного ифока и гусарского кутилы? Для меня этот персонаж, которого проще всего назвать отрицательным, небезразличен, как небезразлична любая человеческая трагедия. Как передать фантастический реализм Михаила Булгакова, где свободно и логично соединяются, казалось бы, несоединимые сцены - тараканьи бега в Стамбуле и несчастья чуть не погибшей на панели женщины? Все сдвинулось в призрачном мире потерявших родную землю людей. Все возможно в этом тараканьем, бредовом мире. Но иг- рать-то нужно живых, реальных людей, а не призраки и символы.
В том-то и заключено поразительное своеобразие таланта Булгакова, что он своих персонажей ставит в удивительные, фантастические условия, сохраняя при этом полнейшую "зем- ность" и жизненность их. Вот и герои его "Бега" - реальные, земные, житейски горькие и фантастически неожиданные люди. А среди них одна из самых грешных и трагических фигур - Григорий Лукьянович Чарнота, запорожец по происхождению.
И не поднять бы мне эту пышно-необъятную роль, не работай я под началом у таких талантливых, тонких и умеющих создать актеру чувство свободы и раскованности режиссеров, как Александр Александрович Алов и Владимир Наумович Наумов. Не имей я таких партнеров, как Евгений Евстигнеев и Алексей Баталов.
Съемки фильма проходили главным образом в Болгарии: в Пловдиве есть район прямо-таки турецкий. Финал картины снимали в Севастополе, а парижские сцены - в самом Париже.
Русские за границей, тем более в Европе, да еще в советское время, - тема особая, не могу на ней не остановиться, ведь у каждого актера, у каждого театра есть свои приключения и случаи, связанные с закордонным пребыванием. Но как бы ни отличались друг от друга эти приключения и случаи, в них есть чхо-то общее, потому что все мы проживали примерно в одних условиях. В частности, при поездке на берега Сены ввиду строжайшей экономии валюты нам в качестве командировочных полагалось в сутки долларов десять. Поэтому мы старались привезти с собой все: консервы, копченую колбасу, сыр, чай, кофе и, естественно, электрокипятильники. Ведь как-то надо существовать.
В Париже нас вместе с Алексеем Баталовым определили в отель "Бонапарт". Название роскошное, на самом же деле гостиничка представляла собой старое четырехэтажное здание в одной из улочек Латинского квартала. Скорее всего то были "меб- лирашки" для кратковременных рандеву - в номерах были широкие кровати, биде и больше ничего, а окна упирались в глухую стену соседнего дома.
Я приехал на съемки позже Баталова, и у меня с собой были домашние пирожки, шанежки, другие вкусности. Ну, думаю, сейчас вскипятим чай, попируем! Включаем чайничек - и на всем этаже вырубается свет. Баталов говорит: давай пойдем ко мне, - он жил этажом ниже. Спускаемся, включаем - та же история. Пошли к хозяевам. А хозяева - древние старик со старухой и их незамужняя дочь, некрасивая, изможденная. Мы принялись объяснять ей жестами, иностранных языков-то не знали, что нам нужен кипяток - чай заварить. А она выслушала нас и, кивнув, мол, поняла, принесла нам кувшинчик с теплой водой и тазик… Словом, попили мы чайку.
Подобное случалось со мной в Цюрихе, где наш театр был на гастролях с "Варшавской мелодией". Бывало, возвратишься поздно вечером в отель, войдешь в номер - и через несколько минут тускнеет свет, падает напряжение в сети: это наши люди включали кипятильники. Я тоже не дремал и впервые испробовал там хитроумное изобретение доморощенных умельцев: разбитую лампочку, в цоколе которой сделаны два отверстия. Изделие ввинчивается в торшер - и получается розетка - это для того, чтобы нашу электровилку подогнать под зарубежный стандарт. Со мной в номере обитал Леонид Генрихович Зорин. Посмотрел он на мои ухищрения и говорит: "Теперь я верю в непобедимость русского народа".
…Фильм "Бег" не просто удался, его ждали успех и большая любовь отечественной публики. Но далеко не все экранизации произведений Михаила Булгакова ожидала такая счастливая судьба. Мне также довелось исполнять роль Понтия Пилата в картине Юрия Кары "Мастер и Маргарита", а она так и не дошла до массового зрителя.
Тема Понтия Пилата - вечная тема предательства, которое отнюдь не однолико. Как я понимаю, Пилат совершил его неожиданно для самого себя. Он был между Римом и синедрионом, как в ловушке. Согретый философией Иешуа - философией любви, Пилат оказался в мучительной раздвоенности. И голова болит у него не только от физического недомогания, но и от зримой людской пошлости, от злобной людской мелочности. А Иешуа излечивает прокуратора, давая ему возможность увидеть иную жизнь, с другими ценностями, чем те, к которым он привык. Однако, задумываясь над природой человеческих отношений, Пилат не в состоянии отыскать выхода из противоречия между своими обязанностями и своими устремлениями. Лишь на секунду, благодаря странному целителю, луч света освещает прокуратору путь к гармонии. Но тут же оказывается, что путь загорожен ненавистниками светлого сына человеческого, и Пилат не пытается расчистить его, тем самым становится невольным орудием зла.
Мы снимали фильм в Иерусалиме, в окрестностях Хайфы, на Мертвом море. И сам по себе Израиль, и все эти места настраивают на особый лад: здесь творился мир Библии. Потрясающее впечатление производит песчаное дно Мертвого моря. Бесконечной тоской веет от него, усеянного каменными обломками.
В этой картине режиссер Юрий Кара собрал созвездие замечательных артистов - это Филиппенко, Павлов, Стеклов, Бурляев, Вертинская, Гафт, Куравлев. И я еще не всех перечислил. У нас было одно желание: соприкоснуться вновь с творчеством Булгакова, с его фантастическим миром, чтобы наиболее полно воплотить наше ощущение романа и его героев. Но до сих пор я не знаю, каким получился фильм. В готовом виде мы его так и не увидели. Скандал вокруг картины тянется поныне. Продюсерам не нравится, как смонтирован фильм, и они не тиражируют его, даже режиссеру не дают копию. Ах, как жаль, что интересы отдельных лиц возобладали над интересами зрителей! Как жаль…
Несколько подробнее мне хочется рассказать о фильме "Последний побег". Едва ли эта картина оставила глубокий след в кинематографическом потоке последних советских лет. Фильмов тогда выходило много, и смотреть их все - то же самое, что глядеть в окно быстро идущего поезда. Все сливается воедино, лишь изредка что-то задерживает на себе чуть более внимательный взгляд, и только тогда пытаешься подробно рассмотреть заинтересовавший тебя предмет в надежде, что, может быть, ты его запомнишь. А потом взгляд опять скользит мимо, и все снова сливается в безликую мчащуюся мимо нас массу.
Может быть, это жестокое сравнение, но оно кажется мне верным. Сегодня поток кино-, теле- и видеозрелищ так велик, что и самый усердный зритель не в силах посмотреть сотой части предлагаемого. И останавливают на себе внимание только произведения, действительно выступающие из этого порой унылого ряда.
"Последний побег" не стал событием в жизни отечественного кинематографа. Хотя, на мой взгляд, картина получилась искренней, честной, не обманной. Сладких пилюль от тягот жизни она не предлагала. И мне как актеру она дорога.
Очень искренний сценарий Александр Галин написал на жизненном материале с добрым чувством к главному герою - Алексею Ивановичу Кустову. С волнением и верой в необходимость такого героя работал и режиссер фильма Леонид Менакер. Словом, картину делали с чистыми помыслами. И когда мне прислали сценарий с "Ленфильма" с предложением сняться в ней, я ни секунды не колебался и дал согласие.
Знакомство со сценарием - непростой процесс. Если не нравится сценарий или роль, тут все ясно и никаких мучений - просто отказываешься. А как быть, если сценарий показался интересным и роль привлекает своей сутью, а тебе в то же время предстоит большая работа в театре, или гастроли, или просто невозможно соединить эти съемки с другими делами?
Вот тут и проявляется противная раздвоенность актерской. души. Умом ты понимаешь, что времени и сил для этого соединения нет и не надо себя тешить надеждой. А беспечный внутренний голос нашептывает: "Да ничего, как-нибудь уладится! Как-нибудь выкрутимся!" В молодости я часто нырял в этот водоворот и, в общем-то, всегда выплывал, ибо сил было много и еще не ощущалось недостатка внутренних резервов. Правда, такое разбрасывание частенько влияло на качество работы.
Короче, я решился нырнуть и в тот раз. Уж очень мне понравился сценарий и, главное, роль Кустова. Давно я не встречался с такой колоритной, оригинальной, живой, эксцентричной, горькой, прекрасно написанной ролью. Кустов, своеобразнейшая личность, в неприметной должности руководителя духового оркестра в школе для трудновоспитуемых ребят. Невелика высота, но сколько азарта, сколько сердца, любви и души вкладывает он в разучивание "Дунайских волн" или "Сопок Маньчжурии"! А жжет он себя не ради чистого звучания оркестра, а ради того, чтобы распрямились уже согнутые души его не так уж слаженно играющих музыкантов. Солдатом прошедший войну и потерявший на полях сражений ногу, живущий нелегко, с вспыльчивым, как порох, характером, с больным сердцем, чудак и местный Дон Кихот - этот человек живет счастливейшей жизнью, потому что ему интересны люди. Он полон их заботами и бедами. От неравнодушия его вспыльчивость!