По нынешним временам редкое это качество - жить не своим пупком, а проблемами тех, кто рядом с тобой. Кустов по душе, по сердцу коллективист, а не эгоист. Ему хорошо с людьми, а не наедине с собой. Он не устает от них. Поэтому во все-то он вмешивается и все-то его касается. В связи с этим человеком вспомнилась мне одна притча. Как-то один из цезарей Рима пригласил к себе на пир самых известных гурманов и решил поразить их невиданным блюдом. Позвав раба-повара, цезарь сказал ему: "Если ты сумеешь удивить моих гостей, я дам тебе свободу". "Хорошо", - ответил повар и удалился. Настал час пира. Одно яство было роскошнее другого, но ничему не удивлялись пресыщенные обжоры. Наконец, сам повар вынес к столу огромное блюдо вареных раков: "Вот, цезарь, взгляни на это чудо", - предложил повар. "Что же тут удивительного?" - захохотали римляне. "А вы посмотрите, все раки шевелятся", - спокойно ответил повар. Гости внимательно посмотрели на вареных раков и заметили, что те действительно двигаются. Изумлению не было границ, такого гости действительно никогда не видели. "Как ты это сделал?" - спросил довольный император. "Очень просто. Я положил вниз одного живого рака. Он шевелится и двигает всех остальных".
Иногда достаточно одного, кто шевелится, чтобы заставить двигаться других. Очень важно иметь такого человека в любом деле. Именно таким до конца своих дней оставался Кустов. Он привлекал меня, и я взялся за роль с интересом и уважением к этой исключительной личности.
Работа шла споро. Мы с Менакером легко нашли общий язык на съемках, которые велись в павильоне "Ленфильма" и на натуре в Симферополе и в городе Сланцы Ленинградской области. И вот здесь-το, в Сланцах, я и встретился с настоящим Алексеем Ивановичем Кустовым. Да, прототип образа носил то же самое имя. Дело в том, что в юности сценарист Александр Галин работал в Сланцах и там познакомился с Кустовым, который действительно руководил духовым оркестром в школе для трудных подростков. А спустя несколько лет Галин на этом материале написал свой "Последний побег". Когда мы начали снимать, школа по-прежнему работала. Грустное учреждение, в ней учились мальчишки девяти-пятнадца- ти лет. К счастью, большинство из них после школы становились на ноги. Но, к сожалению, не все. Кто-то скатывался ниже, а Кустов, как умел, препятствовал этому. Мне страшновато было встретиться с ним: бывший железнодорожник, самоучка- музыкант, он занимался поистине сизифовым трудом. Набирал для оркестра ребят из вновь прибывших в школу и учил их играть на музыкальных инструментах небольшой, но боевой, бодрый репертуар. А особой гордостью для Алексея Ивановича было участие его оркестра в майских и ноябрьских демонстрациях. Через какое-то время оркестр распадался - ребята оканчивали школу, и Кустов начинал создавать оркестр сначала. И так много лет. Но сколько любви и веры в необходимость своего труда для этих непростых мальчишек с поломанными уже судьбами было у этого человека!
Над ролью я работал с удовольствием. Да и лепить такой экстравагантный характер было нетрудно. Я, конечно, не играл буквально биографические черты Кустова, но кое-какие его особенности я все-таки закрепил в роли. Помимо несомненной влюбленности в людей Алексей Иванович обладал еще и артистической натурой. Иногда он играл в местном самодеятельном театре. Так что у нас нашлась общая почва для дружбы. Он, бывало, приходил к нам на съемки со странноватым возгласом: "Привет труженикам села и сцены!" - и рассказывал, что жена его не отпускала, мол, картошку копать надо. Но Кустов лишь отмахивался: "Пойду помогу… А то этот Ульянов не знает же ни хрена!"
Уже много позже после выхода фильма на экраны мы переписывались с Кустовым. В конце его посланий всегда стояла забавная подпись: "Ветеран труда и художественной самодеятельности". И мне кажется, что это не было шуткой. Так он себя понимал и не видел своей жизни без творчества. А потом письма прекратились - Алексей Иванович умер. Но общение с ним не забылось. Добрый, светлый и примиряющий со сложностями жизни след оставил в моей душе этот человек, его негромкий, но чистый и искренний голос. Пожалуй, если говорить правду, именно такие человечные, нужные нам голоса подчас не слышны. Зато нам часто навязывают что-то другое, громкое и наглое, от которого не отгородиться и не избавиться. А Кустов… Мне приятно думать, что картина "Последний побег" стала доброй памятью об одном скромном человеке, прожившем незаметную, но хорошую жизнь.
Судьи ли зрители?
Теперь я хочу вернуться к теме, которую ранее заявил в связи с рассказом о фильме "Без свидетелей". К вопросу, идет ли "актерство актера" от персонажа или от исполнителя.
Ох как часто обвиняли меня в том, что на сцене или экране я изображаю совсем не то, чего жаждет публика! Ох, как часто из- за этого уличали меня в бессовестности характера, ведь в некоторых ролях моя натура якобы проявлялась во всей своей красе! Сколько подобных реплик я слышал, сколько подобных писем получал! И бывало мне обидно и горько…
Да, профессия актера - жестокая профессия. Избравший ее своей дорогой вынужден жить, так сказать, на виду у всех и порой мириться с некомпетентными и неправедными суждениями.
Понятно, что такой суд да ряд исходит от зрителя с детским уровнем восприятия искусства, для которого артист, играющий определенного персонажа, и есть тот самый персонаж. Но что я говорю? Иной ребенок гораздо умнее и рассудительней. А ошибки восприятия ему простительны хотя бы потому, что все дети. из-за недостаточного житейского опыта полностью отдаются обману игры. Взрослое же "дитя" из-за знания, что все - игра, уже не может наслаждаться искусством как таковым, то есть умением актеров творчески воссоздавать реальную жизнь, в том числе жизнь персонажей "плохих" или "хороших". Только подготовленный зритель может восхититься умением актера имярек одинаково убедительно предстать в любом обличье, зритель же "дитя" серчает. Он оскорблен, если вдруг актер, которого он привык видеть в положительных ролях, возьмет да и сыграет негодяя. Это, по его разумению, - предательство.
Но хорошо уж то, что мастерство актера, как бы оно ни было воспринято, порой провоцирует зрителя на несвойственные ему мысли и эмоции. Все-таки одна из задач искусства в том, чтобы расширять в обществе эстетические, интеллектуальные, культурные горизонты, формировать художественные вкусы. Пусть зритель задумывается, пусть даже злится иногда. Авось на пользу!
Вообще жажда соразмышления, пожалуй, главная особенность нашего зрителя, какое бы место среди людей он ни занимал. И пока жива эта жажда в соотечественниках, думаю, не все для нас пропало. А искусство театра особенно хорошо отвечает этой потребности зрителя - он как бы участвует в разговоре, который ведется на сцене, ведь спектакль - это встреча исполнителя и зрителя, иногда их диалог, иногда и спор. И реакция зрительного зала - смех, внезапно наступившая глубокая тишина, а то и кашель, сразу охвативший нескольких человек, или неясный, непрекращающийся шорох - это первая, самая непосредственная и, возможно, самая точная оценка спектакля. С фильмами дело обстоит несколько иначе. Несомненно, картину посмотрит в сотни раз больше людей, чем спектакль. Но глубина проникновения в творчество для них несоизмеримо меньше, ведь кинематограф - это уже готовое решение проблемы режиссером, актерами, оператором. С ним остается лишь согласиться или не согласиться. И здесь поле для самостоятельной внутренней работы куда беднее. Тем не менее и театр, и кино нередко вызывают у зрителей потребность выразить свое мнение более определенно и, так сказать, индивидуально.
Письма, записки, вопросы на встречах со зрителями нередко могут многое дать актеру, наталкивают его на интересные размышления, подчас заставляют на известные вещи взглянуть по-новому. И тогда возникает потребность ответить развернуто и обстоятельно, отстаивая свою точку зрения.
Уже много лет я сохраняю почту, пришедшую в мой адрес от зрителей. Мне хочется процитировать здесь несколько писем и привести свои ответы на них, потому что такой обмен мнениями я всегда считал плодотворным для обеих сторон.
Итак…
"Давно с интересом слежу за Вашим творчеством. Простите, что задаю Вам этот вопрос, но мне кажется, что именно такой серьезный актер, как Вы, мог бы на него ответить. Что, на Ваш взгляд, главное в произведениях искусства? Какие проблемы Вам всего ближе? И в конечном итоге - в чем цель искусства?
г. Ростов. В. Киселев".
Искусство - это катарсис, очищение, как сказал Аристотель. Именно в искусстве человек ищет ответ на мучающие его вопросы современности. Каждое настоящее произведение обязательно несет нравственную нагрузку, пытается помочь людям ориентироваться в бурном море проблем своего века. Я думаю, что настоящим успехом всегда пользуются такие книги, фильмы, спектакли, которые, рассказывая о трудности и сложности жизни, защищают веру в добро и справедливость, веру в гуманность. Особое значение приобретают произведения, которые адресованы не избранным единицам, но всем людям. И чтобы говорить со всеми обо всех, нужно говорить о том, что близко каждому, - об общей для нас реальности. Ведь мы все похожи друг на друга в том, что видим, в том, о чем думаем, что переживаем.
"Что, на Ваш взгляд, самое главное в произведениях искусства? Какие проблемы Вам всего ближе?" - не раз спрашивали меня. На этот вопрос трудно ответить односложно. Мне ближе всего те проблемы, которые кажутся близкими и зрителю. И мне всегда хотелось играть в тех спектаклях и тех фильмах, которые вызывали бы споры, но ни в коем случае не оставляли бы зрителя равнодушным.
"Мне кажется, что бы там ни говорили, артист театра, кино очень несамостоятелен в своем творчестве. Есть драматург, режиссер, художник, а актер только выполняет их замысел. Что же все-таки помогает артисту отстаивать свою самостоятельность? Как донести именно свои - свои, а не чужие мысли и чувства до зрителей?
г. Москва. Е. Борисов".
Самостоятельность в творчестве - это прежде всего самостоятельность мировоззрения художника, артиста. Я считаю, что у каждого артиста должна быть самая любимая тема. Она выстрадана, пропущена через его сердце. Эта тема должна проходить красной нитью через все, что актер создает на сцене, в кинематографе. Если же он выходит на подмостки только для того, чтобы блистать, чтобы гримироваться, менять костюмы, чтобы показать себя, любимого, или, хуже того, из корыстных соображений, - толку не будет. Такой актер никогда не станет самостоятелен в творчестве. Это уже не театр, не искусство! Каждая роль вольно или невольно обогащает художника и обогащается им. Характер героя часто укрупняется, иногда меняются его трактовки. Поэтому мало быть самостоятельным - надо быть еще современным. А что такое современный актер? Я имею в виду не моду, не те чисто внешние, поверхностные признаки времени, которые часто выдаются за современность. Современный художник - это рупор своего времени, это детище своей эпохи. Он обязан, придя в мир, вовремя поставить важные вопросы. Каждая эпоха, на мой взгляд, рождает не только определенный тип героя, но и определенный тип актера, воплощающего его. Для меня как для зрителя очень важен и интересен круг проблем, - мыслей, чувств, которые приносят на экран и сцену другие актеры. Для меня же как для актера важнее всего не утрачивать в своей работе этого чувства современности. Тут важна взаимосвязь глаз и душ по разную сторону экрана или рампы. Поэтому трагически одинок и непонятен художник, опоздавший в своем творчестве или, наоборот, явившийся несколько раньше. Быть на уровне проблем своего времени, говорить о том, что волнует современников, а следовательно, не может не волновать и меня, - вот что такое, на мой взгляд, творческая самостоятельность, вот к чему должен стремиться каждый актер.
"Все-таки очень много у нас еще фильмов вроде бы умных, серьезных, смотришь их даже с удовольствием, но проходит немного времени, и они легко стираются из памяти. А вот некоторые фильмы помнишь долго. Я, например, очень хорошо запомнила фильм "Золушка" - фильм моего детства. В нем была какая-то наивная бесхитростность. И еще мне очень нравятся красивые фильмы, красочные. Не голливудские боевики, нет. Их даже красочность не спасает. Очень хочется смотреть такие фильмы, как спектакль "Принцесса Турандот", идущий у вас в Театре имени Евгения Вахтангова. Ведь и взрослые любят иногда сказки. Пусть даже не всерьез.
Пушкино. JI.Гриневская".
В каждом из нас, даже в людях серьезных, немолодых уже, долго живет детская потребность удивляться, радоваться красочному, необычному, яркому. Способность радоваться иллюзии, которую дарит нам настоящее искусство. Современный зритель ждет от нас не только духовного хлеба, но и зрелищ, зрелищ в самом хорошем и высоком смысле этого слова. Поэтому кинематограф, конечно, обязан не только вызывать споры, но и радовать людей. Он обязан бьггь разным - и умным, и веселым, и серьезным, и праздничным - таким же, как наша жизнь. Собственно, здесь нет никакого противоречия. Зрелищность, яркая, своеобразная форма никогда не помешают произведению бьггь одновременно умным и актуальным. Ведь та же самая "Принцесса Турандот" - не только праздничный, яркий спектакль, но спектакль очень умный и тонкий.
Москвич Буслаев написал мне:
"Вы счастливый актер, столько ролей, столько жизней удалось вам прожить. Наверное, все роли вы играли с любовью. И все же хотелось бы узнать, была ли среди них самая дорогая, такая, о которой вспоминаешь наедине с собой".
Каждая роль в конечном счете дорога по той простой причине, что ты ее создаешь своими нервными клетками, сердцем, позицией, наблюдениями, своей жизнью. Конечно, бывают удачные, бывают менее удачные, бывают любимые, бывают нелюбимые. У меня были роли, которые я играл с восторгом, были и такие, о которых даже вспоминать не люблю. Но наиболее дороги и близки мне те работы, в которых удавалось выразить мою личную гражданскую, человеческую и нравственную позицию. Когда я, выходя на экран или на сцену, знаю, ради чего я это делаю, что я защищаю, против чего борюсь, что хочу проповедовать, против чего я хочу выступить, что хочу прославить и так далее. Из последних работ такой стала для меня роль ворошиловского стрелка, крепкого старика, справедливого человека, нашедшего в себе силы противостоять произволу. На съемках фильма мне даже не мерещилось, что роль получится такой яркой, но когда по всей России пошел сочувствующий отклик, я понял, насколько точно попал в нынешнюю боль нашего человека.
Короче говоря, как бы ни была выразительна и выигрышна роль, если не будет вот этой значимой позиции, для меня работа останется неинтересной. Я убежден: без точки зрения, без определенности отношения к явлению, разбираемому в произведении или в роли, существовать на сцене нельзя.
Вот тоже интересное письмо:
"В последнее время много спорят о том, как должна толковаться классика на сцене и на экране. Вам не раз приходилось выступать в ролях классического репертуара. В кино это Митя Карамазов, в театре Рогожин, Ричард III. Каково Ваше мнение в этом споре?"
Этот вопрос волнует многих.
Жизнь изменчива, нельзя смотреть на классику глазами 20-х, 30-х и еще каких-нибудь годов. На нее надо смотреть только глазами сегодняшнего человека. И в ней надо искать ответы на сегодняшние вопросы. Классика - это не мемориал, не знаменитый театральный Музей Бахрушина в Москве, а живой театр, который тем и силен, что всегда современен. Как только театр теряет связи с жизнью, он становится неинтересным, каким бы знаменитым, академическим и традиционным в самом прекрасном смысле этого слова он ни был.
Театр всегда велик своей созвучностью времени. С этим спорить, я надеюсь, никто не будет. А раз так, то как же классику можно смотреть или ставить, опираясь на традиции или даже решения, которые были живыми в давно ушедшие годы? Согласен, что не надо переворачивать классическое произведение с ног на голову, но убежден, что надо находить в Шекспире, в Достоевском, в Толстом то, что тебе близко. Я лично не представляю себе ни одной из классических ролей, коль скоро она не помогла актеру высказать то, что его волнует.
Да и лучшие работы разных лет всегда подтверждали это. Поэтому суть подобного спора я не очень, честно говоря, понимаю. Ричард III для меня - это не историческая личность, а характер, через который я могу сказать нечто такое, что мне кажется существенно важным. Точно так же как характером является почти безымянный ворошиловский стрелок. Другой вопрос, что в этих характерах кажется тебе важным, угадываешь ли ты нужную ноту в произведениях классиков и современников.
Если классика берется в союзники для выражения тех чувств, мыслей, которые сейчас не нужны, вот тут действительно получается провал по той простой причине, что даже гении прошлого не осветят мысли, которая выражена неточно, или неверно, или несвоевременно. А если мысль истинно актуальная, трепещущая, живая, кровоточащая, то классика, конечно, оружие острое, сильное и могучее. И классические произведения всегда помогали лучшим художникам выразить с наибольшей силой и четкостью ту или иную гражданскую, творческую, человеческую позицию. Вот так я отношусь к своему участию в классическом репертуаре. В этом понимании нет ничего нового. Просто я хочу жестко подчеркнуть, что без нынешних глаз ставить классику вообще бессмысленно.
Очень много писем я получил когда-то после картины "Председатель". Оценивали образ Трубникова по-разному. Например, В.Тимоненко из Смоленска закончил свое письмо так:
"По-моему, самое главное заключается в том, что такие, как Трубников, увлекают людей на подвиг и вселяют веру в будущее. Вспомните Нагульнова (из "Поднятой целины") и сравните с Трубниковым. Это нравственный герой".
Эта точка зрения близка мне как исполнителю. Многие же зрители утверждали, что мой председатель - деспот, диктатор и его руководство построено только на крике. Но с таким мнением я категорически не согласен.
О производственной теме мне запомнилось письмо Геннадия Ивановича Чернова, в прошлом директора завода "Красный котельщик", в котором он сопоставлял факты его жизни с ситуацией, изображенной в пьесе "День-деньской". У меня вообще находят душевный отзвук утверждения моих корреспондентов о том, что "необходимы герои неистовые, страстные, те, которые стучатся в сердце, бьют в набат, будят дремлющую совесть, взы- скуют, заражают своим настроением".
Что греха таить, радуют письма, где тебя хвалят: как говорится, доброе слово и кошке приятно. Но все же дольше всего остаются в памяти те письма, в которых чувствуется серьезное, заинтересованное отношение к работе театра, к труду актера.
Как-то мне написал из Якутии буровой мастер Виктор Евсеевич Ротин. Он не соглашался с моим исполнением роли Друя- нова. Но такт, с которым он высказал свои соображения, его любовь к театру вообще и к Вахтанговскому в частности, знание нашего репертуара, их вдумчивый разбор невольно наводили на мысль: а ведь исполнители играли бы с большей отдачей (они же всегда интуитивно чувствуют настрой аудитории), будь побольше таких зрителей на спектаклях.