"Приспособленцы и паразиты были всегда, особенно много их стало сейчас, когда большинству людей плохо. Эти не станут спасать голодных детей, им бы только себя спасти. И, как правило, преуспевают в этом. Поганки растут быстрее благородных грибов. Чем примитивнее организация, чем больше она ориентирована на потребление, тем экспансивнее ее рост. В этом преимущество паразитов, они свободны от созидания. Это показал фашизм, это в наши дни демонстрируют "новые русские" – новая разновидность паразитов и их власть".
И в новой обстановке сохранилась возможность продолжать свое дело, дистанцируясь от власти. В принципе так жил и Евгений Владиславович. И тем не менее, политическая составляющая жизни каждого из нас в эти годы резко возросла. Она могла не приобретать активных форм, но она была.
Я писал Е. В.: "Очевидно, что в складывающейся ситуации о служении не может идти речь. О службе – да, о том, чтобы зарабатывать на жизнь, – да. Служение возможно, но только ради больного человека. Слава богу, что мы – врачи – именно в этой роли. В ней надо совершенствоваться. Здесь есть условие единства души и реальных целей".
Но нередко спокойствие сохранить было трудно. Как правило, в случаях особой наглости "демократов".
"12 мая по "Маяку" было передано: в программу вступительных экзаменов в МГУ с этого года уже не будут включены произведения Белинского (все), Герцена (все), Писарева (все), Чернышевского (все), Горького ("Песнь о Буревестнике", "Слово о Ленине" и др.), Фадеева (кроме "Разгрома"), Шолохова (в частности, "Поднятая целина"), Маяковского (кроме "Прозаседавшихся"), Н. Островского (все), Л. Н. Толстого ("После бала", вероятно, из-за описания им зверств царских офицеров над солдатами). Конечно, не будет статей В. И. Ленина (в частности, "Лев Толстой как зеркало русской революции"). Почему-то не были упомянуты Фонвизин и Лермонтов: этот бунтарь очень опасен для нынешнего строя. Будут включены Набоков, Солженицын, Бердяев, Гумилев, Цветаева, Есенин ("Анна Снегина"). Так решил деканат МГУ, и это рекомендовано всем российским университетам. Интересно, а как поступили с теми в МГУ, кто с этим выбором был не согласен? Чернышевский! Настоящий русский интеллигент, революционный демократ, невероятно мужественный человек, 30 лет гнивший на царской каторге, буржуазную элиту сегодняшней России, воспитанную при социализме, уже не устраивает. Новый, буржуазный, слой создает свою идеологию, подчиняет (покупает) университеты, телевидение, радио, создает свою армию, жандармерию, сыск. Крадет у народа не только пищу, но и душу. В идеологии нет вакуума, поэтому они спешат. Это они хорошо освоили у Ленина". Я написал Е. В. об этом.
"Идет испытание советских людей на "ельцинизм" (разновидность мелкобуржуазного перерождения), нарастает отграничение зоны неприемлемости буржуазного искуса и вседозволенности. Отсутствие протеста -безнравственно. Но мы ведь еще не настолько истощены, чтобы безропотно стоять перед рвом в ожидании пули… Думаю, что еще вспомнят сны Веры Павловны из романа "Что делать?", сны передовой российской интеллигенции XIX века о справедливом и светлом будущем России".
Е. В. ответил мне: "Понимаю и разделяю Ваше возмущение по поводу многих явлений нашей нынешней жизни. Мне кажется просто невероятным исключение из программы МГУ произведений Белинского, Герцена и др. Это даже не "перекос". Но думаю, что это не от лидеров нынешней демократии… Конечно, перевертышей и негодяев – немало, но и честные люди действуют" (1993 год положил конец его иллюзиям насчет лидеров "демократии").
В конце 1992 г. я писал Е. В.: "Время идет медленно. Многое повторяется, все реже заинтересовывая, все чаще желание отвернуться, чтобы не стошнило от торжествующих лавочников и не расстроиться при виде несчастных и нищих. В целом же ограничивается круг жизни, смысл ее продолжения, девальвируются высокие мотивации, стремительно нарастает одиночество, существование в маленькой экономической нише, своеобразный морально-экономический парабиоз. Это не меланхолия, так как все доброе, здоровое, внушающее уважение и радость, я замечаю и приветствую, но это случается все реже. Тихое и бессильное единомыслие с немногими, к сожалению. Это разрушает и профессиональную эффективность. Чтобы хорошо лечить, нужно делать это самозабвенно, исторгая из себя энергию счастья. Сколько ее было во мне еще недавно! Как много было сделано и как много предвещало. Опустошение души не способствует ее энергии. Иногда ловишь себя на мысли, что делаешь дела машинально, загораешься по привычке, радуешься, забывшись. Аритмия сердца на почве душевной дистрофия – плохой симптом даже для врача".
"В 1991 г. правители страны доигрались политически, 1992-м – экономически. Россия больна, переживает острый кризис. Разгар гражданской войны, разве что пока без выстрелов и эпидемий. Но мор начался.
Как и прежде, не остается никакого выбора: нужно работать, работать и работать для людей, как бы ни было трудно, чтобы не посрамить учителей".
1 мая 1993 г. в Москве режим показал свои волчьи зубы. Как и все, я был потрясен зрелищем блокады и разгона демонстрации…
"Власть создала объективные условия неотвратимости побоища. Имению она, предложившая людям встать на колени, – первый и главный преступник. Советские люди в очередях настоялись, но не на коленях же. Расчет был точным. Он был нужен тем, кому снится самодержавие. Теперь будут строить тюрьмы, чтобы упрятать подальше протест "уголовников" и позволить, наконец, свободно грабить страну.
Лавочники, казаки, жандармы и… интеллигенция, ударившаяся в бизнес, – опора режима. После Первомая он будет существовать в глазах честных людей только как режим. Режимной становится и армия, откармливаемая за счет народа. Армия, в которую и за деньги никого загнать нельзя, разве что безработных.
Процесс перерождения бывших якобы коммунистов, позже якобы демократов в палачей исторически неизбежен. Это обычная эволюция представителей мелкобуржуазной среды. Но и протест неизбежен. Глумление над людьми труда восстановит в них память о средствах борьбы пролетариата за свое освобождение.
Только подавлением людей (на большее он не способен) режиму не решить своих проблем. Сознание собственной слабости будет во все большей степени будить в нем инстинкт самосохранения и укреплять жандармскую оболочку. Блокада демонстрации – проявление слабости "всенародно" избранной власти".
Эта мерзость вскоре сменилась целой серией мерзости. Ельцин своим Указом, нарушив Конституцию, которой присягал, распустил Верховный Совет России. Это случилось в сентябре 1993 г. и закончилось расстрелом безоружных людей у стен Останкино и расстрелом из танковых орудий Белого дома. Это видели и в Москве, и в Саратове. Это видел весь мир. Я думаю, что я и Е. В. смотрели на происходящий ужас по телевизору одними глазами.
Я писал ему тогда, а он молчал, но ведь неизвестно, что тяжелее – кричать от боли или молчать…
Как это было? Я писал:
"Мечутся властные кони…". Власть шатается. Генералы колеблются. Но и те, кто в Белом доме возглавляет оппозицию, не имеют абсолютного авторитета. Руководство КПРФ – вне борьбы. И это не проявление мудрости, а генетически детерминированный паралич революционного действия, этой немарксистской партии. А это таит опасность авантюризма и спровоцированного неподготовленного выступления. Интеллигенция визжит от страха: "Да задавите вы эту гадину!" (Имеются в виду советские люди.)".
"4 октября. Поход на Останкино с целью вырвать у власти возможность гласности для восставших. В ответ – расстрел безоружных на дорожках останкинского парка. И почти одновременно – новое оцепление Белого дома и его осада. На телеэкране кадры расстрела тех, "то стремился уйти. Расстрел сотен людей на соседнем стадионе. Расстрел из танковых орудий парламента. Превращение Белого дома в черный. Гнусные картины массового любопытства московских обывателей".
"Ликование на крови. Преследование членов Конституционного суда. Расправа над депутатами под улюлюканье обывателей. Арестованных сажают в "Лефортово". И те, кто на мосту стоял, глазея на кровавое побоище, как в цирке, и те, кто не стоял, зажили новой жизнью, но уже без Советской власти".
"Свидетели и пострадавшие ныне разошлись по стране и несут людям страшную правду о злодеянии режима. Они будут свидетельствовать об этом всю свою жизнь".
Замечательный советский писатель В. Розов в эти дни писал:
"Забвение истины – путь в дебри, в джунгли. Особенно страшно, когда интеллигенция мутирует, когда она, которая веками стояла на стороне униженных и оскорбленных, была поборницей добра и милосердия, вдруг, оскалившись, начинает вопить о мщении, о безжалостности, об уничтожении "врага". Кровь, пролитая при расстреле Дома Советов, навеки запятнала их пиджаки, фраки и мундиры.. Слезы матерей, отцов, жен, детей по убитым и покалеченным выступают белой солью на их упитанных лицах".
Ему, наверное, кричать тоже было легче, чем молчать.
"Вся страна разделилась на тех, кто во внутреннем, и тех, кто во внешнем дворе Лефортовской тюрьмы".
"Что-то большее, чем расстояние и время, сдерживает желание писать. Какое-то обледенение души, скованность, отсутствие чистого воздуха. Особенно сейчас – после подавления народного восстания. Его преждевременность была четко рассчитана, навязана унизительными условиями жизни. Пар был выпущен до того, как котел закипел. Но и не действовать было нельзя. Время лечит, копит силы. Нужны работа с людьми, терпение и вера.
То, что произошло в течение последнего месяца, при всей трагичности случившегося, – только верхняя часть айсберга, поверхностный слой процессов. Глубже, у дна социальной жизни, – колоссальные резервы протеста.
Когда говорят о живой крови, крови, пролитой в схватке рабочих с жандармами, забывают о вымирании населения страны, прежде всего трудящихся, – процессе более зловещем, чем естественный экстремизм отчаяния и протеста. Об этой медленной смерти народа за счет неродившихся и преждевременно умерших – власти молчат".
Да, мои суждения были радикальнее, чем у Е. В. Ему все же казалось возможным, философски воспринимая происходящее, пережить перемены. А ведь вечером от программы "Время" его оторвать было невозможно, даже просил в этот час не звонить…
Он понимал меня. На мои "стоны" он многозначительно отвечал: "Желаю сохранения свойственных Вам душевной твердости и оптимизма – столь важных в наше сложное, тревожное время".
Пришел черед следующему преступлению власти – чеченскому побоищу, стоившему тысяч жизней. Но Чечня – это не Белый дом, который за 3 часа можно сжечь вместе с людьми, Чечня – это и не Россия, а если Россия, то какая? Имперская, царская? Советская, социалистическая? Или ельцинская, мафиозная? Не зря в газетах промелькнуло: "Бей Чечню, чтобы Россия боялась!"
В Саратовский госпиталь поступают раненые из Чечни… Но и в обстановке нарастающей "чеченизации" России жизнь все же продолжалась. Я писал Е. В.:
"Провели заседание общества пульмонологов Саратова. Пришло до 70 врачей. Люди тянутся к сохранившимся очагам организованной работы. Это видно и по более осознанному отклику молодежи на предложения клинической и научной деятельности, несмотря та прогрессирующую бедность и поиски хлеба насущного. Думаю, что это проявление самозащиты, сохранения себя в нематериальной сфере, своеобразная компенсаторная реакция. Конечно, ее нужно видеть и поддерживать. Это задача конгрессов, в том числе национальных, но это и задача внефорумной работы, работы "в низинке", там, где бьют родники и бегут ручьи, – завтрашняя пульмонологическая Волга. А иначе заилится и встанет".
"Сентябрь 1994 г. В Саратове проходит II съезд фтизиатров РОССИИ и СНГ. Более 500 человек. Среди делегатов – академики А. Г. Хоменко, Н. В. Путов, проф. Приймак и другие. С туберкулезом в стране плохи дела и именно начиная с 1991 г. Анализ, данный на съезде и в его резолюции, обличает антинародный курс правительства "реформ" в большей мере, чем десяток пикетов. Положение с туберкулезом в последние 2-3 года приняло размеры эпидемии. В материалах съезда указывалось: "В России смертность от туберкулеза снизилась с 1970 по 1990 г. в 2 раза, а начиная с 1991 г., наблюдается абсолютный и относительный рост этого показателя…".
"Основными причинами этого положения являются: снижение жизненного уровня населения, в частности, ухудшение питания с резким ограничением количества потребляемых белковых продуктов; рост стрессовых ситуаций в связи с неустойчивой политической обстановкой, возникновением конфликтов на национальной основе в ряде регионов страны; резво увеличившаяся миграция населения, практически выпадающего из поля зрения лечебно-профилактических учреждений и не охваченных профилактическими и оздоровительными мероприятиями; снижение эффективности мер по раннему выявлению и профилактике туберкулеза среди взрослого населения и, в частности, групп высокого риска заболевания туберкулезом и социально-дезадаптированных групп, число которых среди населения резко возросло".
"Октябрь. Холода. Темная осень. Наcтроение частенько падает. Ничто не бывает таким временным, как постоянное. Уходят люди, казалось бы, столпы постоянства натуры и дела, и от них ничего не остается, кроме короткой памяти – так называемых родственников. Что-то очень важное, вспыхнув, превращается в ничто. Можно сгореть для людей, лишь испачкав их своим пеплом, и не более того.
Правда, мне так немного нужно для себя: побродить по лесу, обрадоваться другу, испугаться звезд, подержать на руках ребенка. Всего этого так мало последнее время.
Все зыбко вокруг. Крысиные морды, жаждущие обогащения, заплеванные ларьки, жрущие "хозява" жизни поблизости от отхожих мест. Города-туалеты.
А в лесу тихо, багряное золото вперемешку с зелеными купами, тенями под кустами под нежно-голубым высоким-высоким остывающим осенним небом. Череда дел, ничего нельзя выпустить из рук. Иногда хочется снять халат, одеться, тихо уйти и не возвращаться. Все равно – разве что чуть большая горстка пепла…"
Самое страшное – поддаться одиночеству, потерять чувство локтя. А нужно держаться. В эти минуты бесценна поддержка учителей.
В поддержке Е. В. не было недостатка. С ним возвращались уверенность и целесообразность труда, исчезала тяжесть одиночества, он в письмах, в разговорах по телефону и при встрече восстанавливал тонус и темп жизни. Только заслышав голос, он радостно восклицал: "Мих. Мих! Откуда?!" И всякое горе отступало уже только от этого.
Изменились многие стороны общественной жизни.
В последние годы наука заметно подверглась коммерции. Это следствие не только бескормицы. Да, теперь без западных спонсоров конгресс не проведешь, журнала не издашь, за рубеж не съездишь. Тактика выживания современной российской науки требует этого и многое прощает. Кто-то ведь должен это делать… Но годы идут, и из средства эта тактика (и практика) становится целью. Очередной конгресс пульмонологов проходил в Москве, в бывшей Академии общественных наук. В течение четырех дней вокруг высокого, прекрасно исполненного бюста В. И. Ленина, облепленного десятками палаток я офисов различных зарубежных фармацевтических фирм, шла бойкая торговля. Менеджеры-профессора в качестве дилеров или "жучков" составляли своеобразный колорит. На фоне громадного лба Ленина возникала овеществленная иллюзия нэпа. Это бы ладно – Ленин это переживет. Но не высока ли цена перерождения?!
На прилавках повсюду книжка в двух томах "Неизвестный Ленин". Автор – Волкогонов. Писал-писал полжизни и статьи о вождях Октябрьской революции, доклады для самых первых, вернее ленинца не было, а оказался прокурором от буржуазии. Набросился Волкогонов, откормленный рабочим классом, сначала на Сталина, теперь на Ленина. Обслуживал один режим, теперь обслуживает другой. Смаковал даже снимки больного Ленина. Перенес их на суперобложку книги, изданной миллионным тиражом. Очень исхудавшее лицо, безумные глаза. Гуманно ли тиражировать лицо парализованного в доказательство того, что паралитик был злодеем, судя по его виду. И это о гении! Нормальному человеку это кощунство в голову бы не пришло. На него оказался способным только выкормыш ЦК КПСС.
Я не захотел даже в руки брать эту книгу. А ведь интеллигенция, падкая на сенсации, мелкобуржуазная в своей сути, охотно клюет на эту пакость, вспыхивая, как хворост, в своем негодовании за "бесцельно прожитые годы" при Советской власти среди "совков с их идейным вождем". Великих людей всегда окружала свора кликуш.
Я беседовал с Е. В. об этом авторе. Е. В. Высказал мысль, что, несмотря на антисоветскую сущность книг Волкогонова, есть смысл все же прочесть их. "Суждение о ком или о чем-либо должно быть, по возможности, всесторонним! Это не изменяет позиции, но делает ее более точной, более объективной. Эмоции неизбежны, но они не должны руководить мышлением". Ему не всегда нравилась моя непримиримость, а меня не всегда устраивало его стремление к объективности.
И все же какое счастье, что все последние годы, так же как раньше, рядом со мной был мой Учитель!
Хорошо было расти под его руководством. Он заботился, поощрял, поддерживал, сердился, если падала результативность, и всячески поднимал жизненный тонус… Все мы состоим из наших учителей. Изменить себе – значит изменить Учителю. Надо держаться и не спешить на посадку.
И в эти годы, как правило, не вдаваясь в политический анализ, не откликаясь на мои "политические страдания" впрямую, он постоянно напоминал о важности сохранения профессиональной, в том числе научной, высоты, продолжения интересной работы с больными – как самой продуктивной формы сопротивления происходящему развалу здравоохранения и науки в стране. Это оружие нам ближе, как бы говорил он, пользуясь им, мы наиболее эффективно можем что-то делать для Родины. И сделано было немало. И им – тоже.
Если бы не возможность работать, быть полезным больным и ученикам, а это составляло основу моей ежедневной реальной жизни все эти трудные годы, что бы со мной было? Однако только добросовестной профессиональной деятельности в сложившейся ситуации было, конечно, недостаточно.
Июнь 1996 г. Президентская предвыборная борьба достигает апогея. Выборы подтасованы, у власти – вновь Ельцин. Многие уже и при этом строе живут, как будто так было всю жизнь. Происходит массовое перерождение сознания людей. Речь идет не о тех, кто и прежде был против Советской власти, они, по крайней мере, остались верными себе. И не о миллионах трудящихся. Речь идет о тех, кто выучился и вырос благодаря власти трудящихся, кому отдавалось все лучшее, что мог создать рабочий класс, кому было доверено руководство страной, на кого надеялись, считали "умом, честью и совестью" Советской страны. О "жирном слое" руководства КПСС последних 30 лет и обслуживавшей его интеллигенции, тосковавшей о большем куске и большей индивидуальной свободе для себя за счет свободы народа. Это приобретает различные формы. Но объединяет перерожденцев умершая совесть. Это тревожит меня.
В письме от 29.11.1997 г. я поделился с Е. В. своими соображениями о природе перерождения бывшей советской интеллигенции и выслал ему свой очерк "О Христе", о преданности как жизненном принципе.
"Прошлое манит. В нем ответ на многие сомнения. Прочел замечательную книгу Александра Меня "Сын человеческий". И утонул в садах Назарета…
Маленьким я был крещен своей бабушкой Аграфеной Семеновной, но до взрослых лет никогда, казалось, не приближался к мыслям о Боге и тем более о церкви. Но тетерь я думаю, что это было не совсем так.