Умер Парр, не умер особняк,
И его жильцы переливают
Юность в исторические вены,
Не роняет черепицу крыша.Хоть покинул дом последний в роде,
Разрывая давнее заклятье,
Ставят к трапезе ему прибор
И постель пустую на ночь греют.Не вернуть его к беседам праздным
Над прудом с рисунком белых лилий,
К ритуально-чинному застолью
Генеалогических гостей.Этот дом лишь радостями детства
Взрослого способен заманить,
Но и в колыбели, и в могиле
Он – приемыш на чужой земле.Ненависти нет у бунтаря,
Радости былые не отверг он,
А побег из мест не столь почтенных
Не польстит тщеславию его.Он в себе несет недуг новейший:
Благодарность с примесью досады,
Унаследует он древний титул,
Ибо некому продолжить род.
Витой полет
Капустницы полет витой
(Его идиотизм святой)
Не изменить, ведь жизнь пройдет,
Чтобы постичь прямой полет.
Однако знать – не значит мочь!
Она витает наугад
К надежде, к Богу – и назад.
Стриж – акробат, но даже он
Таланта этого лишен.
Прометей
К постели прикован я был своей,
Всю ночь я бессильно метался в ней.
Напрасный опять настает рассвет,
Стервятник лучами его согрет.
Я снова титан, потому что влюблен,
К вечерней звезде иду на поклон,
Но ненасытная птица опять
Желает прочность любви испытать.Ты, ревность, клюв орошая в крови,
Печень живую по-прежнему рви.
Не улетай, хоть истерзан я весь:
Та, что ко мне привлекла тебя, – здесь.
Симптомы любви
Любовь – это всемирная мигрень,
Цветным бельмом в глазу
Она рассудок застит.Симптомы подлинной любви всегда -
Суть ревность, худоба
И вялость на рассвете.А признаки и призраки ее -
Тревожно слушать стук,
Ждать с нетерпеньем знака:Прикосновения любимых пальцев
В вечерней комнате
И пристально взгляда.Так наберись же мужества, влюбленный!
Сумел бы ты принять такие муки
Не из ее неповторимых рук?
Тезей и Ариадна
На высокой резной постели входит в сон его
Воспоминанье: вот она идет по тропинкам,
По колючим морским ракушкам, между двух цветников душистых,
По тенистой прохладе дерна, под раскидистым виноградом.
Он вздыхает: "Оставшись в прошлом, среди бед моих и ошибок,
Она призраком бродит в руинах по густым сорнякам лужаек".Но, однако, стоит, как прежде, царский дом вдалеке, за морем.
Он от старости покосился, стал он ниже ровесниц-сосен.
В этом доме впервые Тезею надоело ее постоянство.
Ариадна уверенней ходит, чем ходила, когда чернела
Его гнева близкая туча, грохотала грозой над нею,
Когда сосны в предсмертных корчах на ветру беспощадном бились
И цветы глядели свирепо обезумевшими глазами.
С ним теперь покончены счеты. Никогда она снов не видит,
Но о милости молит небо, призывает благословенье
На места, где в его виденьях стало все травой и камнями.
И сама Ариадна – царица, и друзья ее – благородны.
Песня о несообразности
Даль бывает под рукой,
К близкому – тропа длинна.
Принесет любовь покой -
Будет неверна.На отчаянный призыв
Из глубин бездонных сна
Отзовется, охладив
Страсть твою она.Плеть и кровь согрела ночь,
Днем – невинность холодна,
Страсть и радость превозмочь
Чистота должна.В чем же смысл? Глаза пусты,
Призрачно-бедна
Тень любви, призыв тщеты -
Одинок в день свадьбы ты
И она одна…
Заступничество в конце октября
Как трудно умирает год; мороза нет,
Мидас облокотился на золотой песок,
Не слыша стонов камыша и волн.
Еще крепка, душиста ежевика,
И бабочками старый плющ цветет.Его ты пощади чуть-чуть, Старуха, -
За чистоту надежд, за искреннюю страсть.
Благодарность за кошмар
Его облики неисчислимы,
Его сила ужасна,
Мне неведомо имя его.Неделями, съежившись, он лежит,
Подавая лишь изредка признаки жизни,
Словно приступ странного совпаденья.Есть сытно, одеваться солидно, спать удобно
И превращаться в достойного гражданина
С долгосрочным кредитом в магазинах и кабаках -Так опасно! Я очень боялся, что этот патлатый дьявол
Не согласится с моим соглашательством
И устроит себе берлогу в чьем-то пустом животе.Но когда он внезапно взнуздает меня во сне, -
"Все прекрасно!" – хриплю я и к лампе на ощупь тянусь
Со вспотевшим лицом и грохочущим сердцем.
Остров яблок
Хоть море до гор затопило залив,
И хижины разнесло,
Наш виноград на корню просолив,Хоть ярко луна и опасно плывет,
И цикл у нее иной,
Чем солнечный цикл, завершающий год,Хоть нет надежды добраться с тобой
На остров яблок вдвоем,
Но если не буду сражен я судьбой,Зачем мне бояться стихии твоей,
И зеркала – полной луны,
И части плода со священных ветвей?
Дверь
Когда она вошла,
Мне показалось, что не затворится вовеки дверь.Не затворила дверь – она, она -
И в дом морская хлынула волна,
И заплескалась – не сдержать теперь.Когда она ушла, улыбки свет
Угас навечно -
Всюду черный цвет,
И закрывалась дверь за нею бесконечно,
И моря больше нет.
Конец пьесы
Настал конец игры, теперь уж навсегда,
И мы, и прочие, хоть редко признаются,
И нынче видят небеса, как встарь,
С улыбкой веря в звездный плащ Марии.Хоть кажется, что жизнь, по-прежнему беспечна,
Бездельничает средь цветов июньских,
И пахнет резкой зеленью трава,
А вера благостно нисходит с неба, -Все только призрак: зеркало и эхо
Совмещены со зрением и звуком,
Зов веры, прежней смелости лишенный,
Звучит как жалоба слепца: "Я слеп!"Конец безделью, и роптать наивно,
Как плакать о своих зубах молочных,
Но ропщут многие и на коленях
Взывают к непорочности Христа.Мы больше не мошенники, не лжем,
Мы, наконец, не думаем, как прежде,
Что, затаившись в каждом редколесье,
Лев или тигр готовы нас сожрать.И страсть теперь не будет в ложной спеси
Невинных втягивать в стыдливый танец
От робкого касанья сквозь перчатку
До исступленно стиснутой груди.Любовь, однако, выживет, зарубкой
На плахе под секирой палача.
И наших тел безглавым отраженьем,
Как зеркало, нас память удивит.
Наставление преемнику Орфея
Как только твой затмившийся рассудок
Остудит тьма, припомни, человек,
Что выстрадал ты здесь, в Самофракии,
Что выстрадал.Когда минуешь реки царства мертвых,
Чьи серные пары иссушат горло.
Судилище предстанет пред тобой,
Как чудо-зал из оникса и яшмы.
Источник темный будет биться слева
Под белой мощной сенью кипариса.
Ты избегай его, ведь он – Забвенье,
Хотя к нему спешит обычный люд,
Ты избегай его.Потом увидишь справа тайный пруд,
А в нем форель и золотые рыбки
В тени орешника. Но Офион,
Змей первобытный, прячется в ветвях,
Показывая жало. Пруд священный
Питается сочащейся водой. Пред ним бессонна стража.
Спеши к пруду, он означает – Память.
Спеши к пруду.Там стража строго спросит у тебя:
"Ты кто? О чем ты хочешь вспоминать?
Ты не страшишься жала Офиона?
Ступай к источнику под кипарисом,
Покинь наш пруд".
Но ты ответишь: "Я иссох от жажды.
Напиться дайте. Я дитя Земли,
А также Неба, из Самофракии.
Взгляните – на челе янтарный отблеск,
Как видите, от Солнца я иду.
Я чту ваш род, благословенный трижды,
Царицы, трижды венчанной, дитя.
И, за кровавые дела ответив,
Был облачен я в мантию морскую
И, как ребенок, канул в молоко.
Напиться дайте – я горю от жажды.
Напиться дайте".Но они в ответ: "Не утомил ли ты в дороге ноги?"
Ты скажешь: "Ноги вынесли меня
Из утомительного колеса движенья
На колесо без спиц. О, Персефона!
Напиться дайте!"Тогда они тебе плодов дадут
И поведут тебя в орешник древний,
Воскликнув: "Брат наш по бессмертной крови,
Ты пей и помни про Самофракию!"
Напьешься ты тогда.
И освежит тебя глоток глубокий,
Чтоб стать властителем непосвященных,
Бесчисленных теней в утробе Ада,
Стать рыцарем на мчащемся коне,
Предсказывая из гробниц высоких,
Где нимфы бережно водой медовой
Твои змеиные омоют формы,
Тогда напьешься ты.
Филип Ларкин
(1922–1985)
Иллюзии
Конечно, мне подмешали наркотик, да столько, что я не приходила в себя до следующего утра. Я ужаснулась, поняв, что меня погубили, и несколько дней была безутешна и плакала, словно ребенок, которого убивают или посылают к тебе.
Мейхью,
Лондонский Труд и Лондонская Беднота
Даль ко мне доносит горький вкус беды,
Острый стебель в горле у тебя застрял,
Солнечные блики, случая следы,
Стук колес снаружи, отзвук суеты,
Там, где Лондон свадебный на ином пути,
Свет неоспоримый с трудной высоты
Разъедает шрамы, извлекает стыд
Из его укрытья; целый день почти,
Как ножи в коробке, разум твой открыт.
В трущобах лет ты похоронена. Не смею
Тебя утешить. Что сказать смогу?
В страданье – истина, и перед нею
Любое понимание – пустяк.
Тебе свое страдание важнее,
Чем то, что жизнь перед другим в долгу -
Насильником, что, млея и бледнея,
Взбирается на нищенский чердак.
Сиднею Беше
Ты держишь этой тонкой ноты дрожь,
В ней Новый Орлеан, как отраженье,
И слуха пробужденье в ней, и ложь.Квартету создано сооруженье
Из ярусов, кадрилей и цветов,
Любой здесь любит, чувствам не до шуток -Играй, глухой, ведь твой удел таков, -
Для тех, кто слышит. Толпы проституток
Вокруг, как тигры в цирке (но ониЦенней рубинов), прихоть – их победа,
Пока кивают знатоки в тени,
Закутанные в личности, как в пледы.Мне этот звук сумел на душу лечь,
Мой Полумесяц – Город возле моря,
Где стала вдруг твоя понятна речь,Чтобы добро в овации вовлечь,
Услышать ноту в партитуре горя.
"Куда б летело, сердце, ты…"
Куда б летело, сердце, ты,
Свободу получив?
Подальше от земной тщеты,
В заоблачный обрыв,
Необитаемый? Теперь
Через моря и города,
Скажи, летело б ты куда?Я отворило бы засов,
Бежать – моя мечта,
Минуя западни лугов.
Вся в мире красота -
Залог потерь.
Не отыскать, чтоб голову склонить, кровать
И друга, чтоб обнять.
Зима
Две лошади в поле,
Два лебедя в речке,
А ветер все резче,
Пустырь им заполнен,
Там чертополох,
Как люди, продрог;
Мои размышления – дети -
Со взрослой тревожностью лиц;
Вставать мы их учим
Под небом текучим
Из тайных гробниц.Контур лебедь полощет
В зеркальной воде -
Быть зиме, как беде.
А вольная лошадь
Грызет удила,
Как любовь, что ушла,
И – ах, им украсть помогла
Мой спрятанный разум, -
Не вернуть ни крупицы,
Пока помню их лица,
Что забудутся разом.Тогда пустошь застонет,
Застанет людей врасплох,
Они столпятся, как чертополох,
Ветер их сжаться заставит,
В бесплодном месте тесниться; Но чудо смотрит за ставни,
Которыми скрыты лица,
И находит здоровый росток,
Который навеки застынет.
Золотое зимнее солнце
К вечной ясности не стремится.
Исцеление верой
Женщины двигались длинной шеренгой, как в храм,
Туда, где стоял он в очках без оправы, седой,
В темном костюме и белой рубашке, святой.
Распорядители их направляли к простертым рукам,
Из которых забота живительной теплой водой
Изливалась двадцать секунд. Ну’c? дорогое дитя,
Что болит? – вопрошал его голос густой,
И, немного помедлив, молитвой простой
Он указывал Богу на чей-нибудь глаз и колено.
Их головы объединялись; затем удалялись,Внезапно теряя мысли, одни брели молчаливо,
Робко отбившись от стада, ожить не смея пока,
Но другие все еще непреклонно
Судорожно и крикливо
Кликушествовали хрипло, словно лишась языка,
Как будто в их душах дебил выпущен из-под замка,
Чтобы, услышав голос, творить добро терпеливо.
Только их этот голос возвысил издалека.
Их речь нечестивых бесчестит, глаза выжимают стены,
Громада неслышных ответов вещает им справедливо -Что болит! Усатые, в платьях с цветами, трясутся до дрожи,
И все же – все болит. Здесь покоится в каждой
Чувство жизни в крови, свое пониманье любви.
Можно ближних любить, свое сердце тревожа,
Можно даже потешиться жаждой,
Лишь к тебе обращенной любви,
Но ничто не поможет. Постоянная, нудная боль,
Словно слезы оттаяли в зимнем жестоком пейзаже,
Тает медленно в них – громче, голос зови,
Говори Дорогое дитя, и все время на лжи не лови.
Дайте жилище детям
На мягкой соломе, на блестках стекла
Из хлама готовит постель им забота.
Ни трав, ни земли, ни зимы, ни тепла
Мам, дай поиграть нам хоть что-то.Живые игрушки исчезнут не в срок,
Взрослея, мы их почему-то теряем.
Коробка от туфель и старый совок…
Мам, мы в похороны играем.
Сесил Дэй Льюис
(1904–1972)
Все ушло
Вот море высохло. И бедность обнажилась:
Песок и якорь ржавый, и стекло:
Осадок прежних дней, когда светло
Пробиться радость сквозь сорняк решилась.А море, как слепец или как свет жестокий,
Прощало мне прозренье. Сорняки -
Мои мгновенья, ум – солончаки,
Бесплоден плоти голос одинокий.И время высохло, и призрачны приливы,
Ловлю натужно воздуха глоток…
Молю, чтобы вернулось море вспять,
Опять пусть будет добродетель лжива.Нахлынь на мой иссушенный песок,
Чтоб жизнь иль смерть мне как свободу дать!
Клен и сумах
Клен и сумах вдвоем над осенью парят,
Взгляни: их письмена так ярко заалели,
За эти изжелта-багровые недели
Из всех закатов ткут они себе наряд.
Вам, листья, кровь дана от целой жизни года.
Какой с востока плыл фламинговый восход!
Какой закат стекал по кронам целый год,
Чтоб в славу хрупкую одела вас природа.
И человек, как лист, однажды упадет
Снаружи пепельный, внутри кровоточащий.
Осенний отсвет многоцветной чащи
Немыслим в тупике, где он конец найдет.
О, первозданный свет и небосклон в огне,
За всех, кто обречен, кричите вы во мне.
Джордж Баркер
(р. 1913)
Летняя идиллия
К исходу лета на сносях земля,
От тяжести склоняет ветви книзу,
Скрыв глубоко живую сладость соков,
Она цветы выносит напоказ и золото,
Усердно маскируя свой тайный сговор…
Под покровом соков
Покоится холодная зима,
Покоится, произрастая, голод,
Вмороженный в початки кукурузы.
Под щедрым изобильем – обнищанье,
И бедность, как богатство, клонит книзу
Тугие ветви, и нужда – зерно.Их облачи в великолепье лета и вкось
Проникни в кость, иль во владеньях
Весны ты ими овладей; под грудью
Пространство пустоты, как пустоцвет, как призрак
Порочного цветка – размах нужды, ее давленье
На зеницы духа, на существо
Бездеятельных тел, давление
На их передвиженье и на осуществление любви,
Давление на жизнь, как в бездне моря,
Становится порою нестерпимым,
Хотя его обязаны стерпеть.Едва ослабит лето на мгновенье
Давленье это, многие встают
И плещутся в реке или под вечер
Спешат к увеселеньям, как в крольчатник,
Рассыпанные в парке, как бумажки,
Купаются в поту, как комары,
А позже блуду предаются в спешке,
Гонимы сторожем и полицейским, они играют,
Как и я, мечтая об отдыхе, достатке, чистоте.Сады, как начинающие шлюхи,
Регалии сезона выставляют,
Когда их овевает смутный запах,
Манящий чистотой и красотой
Мужчин, в кораллах светлых утонувших.
Но только женщин обнажает лето -
Снимает пиджаки и полуголых
Мужчин пускает в лодках по реке,Влача их пальцы по воде тенистой;
Они спешат покорно за рекой,
Сквозь тени волн выслеживают руку,
Которой незачем искать свой берег.
Лицо в воде – как яблоко гнилое.
Соборы и строительные фирмы
С их появленьем рушатся. Все громче
Бетховена играют, чтобы эхо
Сумело в звуках утопить Уэльс,
И ветер лета Средиземноморья
Как лебедь, белоснежный лебедь плыл.
Джеффри Григсон
(р. 1905)
Апрель на сцене детства
Встречая вновь едва знакомый разговор,
И странный вырез листьев, и цветок сердечный,
И туповатую сову спугнув, открыв плюща узор,
И полдень задержав лучом на башне вечной, -
Не в этом ли нетленно бытие? Как мне уговорить
Все это стать единым? Но бомб правительственных громыханье
Мне не позволит двери отворить
В мой старый дом. Навеки я в изгнанье.
Идея мая
Да, в первые шесть дней открытий мая
Желто-зеленые под теплым ветром
Обновы буков, путь единый выбирая,
Разорваны небесным светом.У мая даже есть свои паденья…
Коричневые свитки оплели
Зеленые ростки объятьем тленья
И медью падают на чернь земли.Но ни отступничество, ни святая вера,
Ни смертный приговор, весне внимая,
Не опровергнут ни листву под ветром,
Ни плодотворную идею мая.
Алун Льюис
(1915–1944)
Прощай
Итак, мы произносим: "Доброй ночи" -
И, как любовники, идем опять,
На самое последнее свиданье,
Успев лишь вещи наскоро собрать.Последний шиллинг опустив за газ,
Смотрю, как платье сбросила бесшумно,
Потом боюсь спугнуть я шелест гребня,
Листве осенней вторящий бездумно.Как будто бесконечность помню я,
Как мумия, завернутый в молчанье,
Я воду набираю питьевую. Ты говоришь:
"Мы отдали гинею за комнату последнего свиданья".Затем: "Оставим мы любовникам другим
Немного газа, пусть тепло лучится…"
Лицо твое испуганно – вдали,
Язык твой Вечных слов всегда боится.Мне поцелуями глаза закрыв,
Смущаешься, как будто Бог ударил
Дитя с его наивным, детским страхом.
Мы бесполезность слез друг другу дарим.Но мы не отречемся от себя,
Наш эгоизм не расстается с телом.
Наш вздох – дыхание земли,
Следы – навеки на сугробе белом.Мы создали Вселенную – наш дом,
Мы сделали своим дыханьем ветер,
Сердца в груди – опоры наслаждений.
Перешагнем семь океанов смерти.Тела покуда воедино слиты.
Когда ж уйдем мы в разные края,
Ты сохранишь колечко, я – заплатку,
Пришитую тобой, любовь моя.