Норманн Маккейг
(1910–1996)
Летняя ферма
Соломинка, как молния ручная, в траву стекла;
Другая, расписавшись на заборе, зажгла огонь зеленого стекла
Воды в корыте лошадином. В сумрак синий
Бредут, покачиваясь, девять уток по колее дух параллельных линий.Вот курица уставилась в ничто одним проникновенным круглым глазом
И клюнула. С пустыни неба разом
Упала ласточка, покинув вышину,
Конюшню облетит – и вновь в голубизну.Лежу в прохладе девственной травы,
Боясь того, что может мысль – увы -
Прыжком кузнечика перенести меня
В пространство странное невиданного дня.Сам под собой, как множество, стою,
Нанизанный на время, но мою
Могу я ферму, крышу сняв, скорбя,
Внутри увидеть самого себя.
Шагая к Инверъюплейну
Горя решеньями в благоуханной тьме,
Иду я, мудрый,
Но разгорается проблема утра.Дошел я до моста – на Стоер поворот.
Меня возносит
Проблема дерева – она решенья просит.Ли По в душе. Ополовинен ум.
Сесть. Пить до дна,
Покуда не опустится луна.Мой виски зажигается созвездьем. Мудрым быть
Умеет каждый,
В чем суть проблемы, я решил однажды.Коль вы не знаете ответов, знаю я,
Рад вам помочь…
Я щурюсь на луну, убрал бутылку прочь.Затем я вновь иду (еще так много тайн,
Их разгадать бы смог!),
Но мучает проблема стертых ног.
Поле боя у Инвернеса
Здесь только мертвые тела лежат,
потому что мечты наши не похоронишь.
Вы не можете придавить погребальным камнем
зловоние чести и верности,
которое все еще отравляет воздух.
Сколько трупов в землю легло
с тех пор, как воздух прогнил в Куллодене.
Карл Сэнберг
(1878–1967)
Трава
Сложи холмы из тел под Ватерлоо, в Аустерлице;
В землю их зарой и дай пробиться мне -
Я все покрою, я лишь трава…Потом сложи их грудой в Геттисберге,
Сложи их грудой в Ипре и Вердене,
Всех закопай. И мне позволь пробиться.
Минуют годы; спросят пассажиры проводника:
– А это что за место?
– Где мы теперь?А я трава всего лишь.
Позволь мне действовать.
Сумерки буйволов
Исчезли буйволы.
И все, кто видел этих буйволов, исчезли.
Все, кто смотрел, как буйволов стада
растаптывают дерн зеленых прерий,
и к праху из-под тысячи копыт
свои большие головы склоняют
в величественном шествии к закату,
кто видел их, уже давно исчез.
И буйволы исчезли безвозвратно.
Буква "S"
Река – это жидкое золото в закатных лучах Иллинойса.
Кто-то золото плавит, меняя его назначенье.
Женщина месит тесто для свадебного пирога,
Кладет в него масло и яйца, и тайную щедрость заката.
Река, изменяя русло, изгибается буквой "S".
С этой буквой беседу ведут небеса Иллинойса.
Плывущие против течения
Сильные люди преуспевают.
Их ломают пуля, веревка, болезнь, разоренье.
Но они продолжают жить и бороться
и поют, как удачливые игроки.
А сильные матери силятся вытянуть их…
Сильные матери силятся вытянуть их
из пучины моря, одиночества прерий,
из горных обвалов.
Спой аллилуйя, произнеси "аминь",
излей благодарности благодать.
Сильные люди продолжают преуспевать.
Плавники
Рассекайте отмель морскую на отмели,
как луну из луны добывает море;
отмель, утес и песок – необходимо
создать.Плывите, плывите, плывите, эти отмели переплывая,
качается солнце над вами в морском голубом галопе -
сидите на волнах, как в седлах, всадники скачки морской.Вверх и вкось возноситесь, серебряные волнорезы,
стоны вашего танца исторгните; пенистый смех
рассыпьте вечностью радуг.Крылья пены, летите; подхватите смелых пришельцев,
пусть их зеленое тело с розовыми плавниками
заблещет в искрах дождя и кружеве белой пены.Мужчины моря, как прежде, ушли к тяжелой работе,
женщины моря ушли покупать булавки и шляпки,
золотом ржавчину скрой на покрове бескрайнего моря.
Реквизит
I
Разверните этот плед; в нем находится кокетка.
Посмотри: ее нога виртуозна, как в балете;
разверните плед; она -
робкая беглянка; или -
собирается ее кто-то ветреный похитить;
вот шалунья ваша; как
сможем мы играть, скажите,
если нет ее у нас?
II
Ребенок появился в урагане
сценическом: "дочь грешная моя,
ты впредь не пачкай моего порога",
и нежные родители ребенка законному проклятью предадут;
ребенок, спрятав кучку безделушек
в платок, уходит медленно со сцены.
Дверь закрывается;
теперь она навеки вышла в ураган
на сцене, навеки вышла; снег,
включите снег. Ты, сын охотника.
Тонкие ленты
В мастерской ювелирной я видел: мужчина чеканит
тонкий лист золотой. И я слышал, что это
плачет женщина плачем своим вековым.Я под деревом персика видел цветов лепестки -
…это тонкие ленты истлевшего платья невесты. Я слышал,
плачет женщина плачем своим вековым.
Панно
Западное окно – это панно из марширующих луковиц.
Пять новых кустов сирени кивают ветру и доскам ограды.
Дождь обновил иссохшие доски ограды, промыл заплывшие
лунки сучков,
мир – большой гелиограф.
(Сколько лет здесь дрейфует этот дощаник
и буря завывает в лунках сучков,
предвещая зимний, военный ритм барабана?)
Прощание с луной
Японские гравюры проступают на западе: в них тополя на фоне неба.
Причудливые лунные пески удвоили изменчивость картины.
Луна творит прощальные картины.
Пуст запад. Пусто все вокруг него.
И в пустоте умолкли разговоры.
Лишь темнота внимет темноте.
Круги дверей
Я люблю его, я люблю его, – на губах у нее звенело,
И она его имя пропела, вылепив на своем языке.
И она ему слово послала, что любит его так сильно,
Что смерть в ничто превратилась, что работа, искусство и дом
Превратились в ничто, а любовь изначальна была
И вечна; и звенело опять на губах – я люблю,
Я люблю; знал он дверь, для него открытую настежь,
А за дверью – новая дверь, и еще, и еще бесконечно,
Зеркала до самых глубин их виденья удвоить, утроить
Торопились: пьянило круженье
Бесконечных зеркал и дверей, то с шарами невиданных ручек,
То без ручек – их можно открыть только медленным, сильным нажимом,
То готовых тотчас распахнуться лишь от нежности прикосновенья.
Знал он, стоит ему захотеть, он свободно последовать мог бы
Быстрым шагом по кругу дверей, слыша
Изредка ласковый шепот: я люблю, я люблю, я люблю,
Или отзвук высокого смеха.
Сколько будет дверей впереди – десять, пять? Сколько -
Пять или десять – миновал он? Возможно ли счесть?
Пыль зеркал, как сама бесконечность.
Я люблю, я люблю, я люблю, – она пела тревожно и быстро
Истомленным высоким сопрано, и он чувствовал предназначенье
Невесомого отзвука смеха, дверь за дверью
И все зеркала и стремленья ее беспредельность.
И предел, за которым всегда путь откроется к новым приделам.
Рой Фуллер
(1912–1991)
Времена войны и революции
За годом год идет познанье истин,
Открытие случайных очертаний
По атласу, который перелистан.
В едва знакомом – мест любимых облик, -
В их проявлении – безмолвный отклик.
Он принимает форму циферблата, где стрелки устремляются к надежде,Как то, что в снах неясных было прежде,
Свершается под взрывами желаний.Листы обугливаются. Память знаний нам изменяет,
Как чувства, что когда-то потрясали нас в юности, уже такой далекой…Познанье истин в зрелости моей – не постигает разум одинокий…
Есть боль, и не придумана она.
И беспокойно нам, когда над картой
Испании мальчишечья головка склонена.
Из американской поэзии
(перевод с английского)
Эдгар А. По
(1809–1849)
Тамерлан
Поэма
Отец! Дай встретить час мой судный
Без утешений, без помех!
Я не считаю безрассудно,
Что власть земная спишет грех
Гордыни той, что слаще всех;
Нет времени на детский смех;
А ты зовешь надеждой пламя!
Ты прав, но боль желаний – с нами;
Надеяться – о Боже – в том
Пророческий источник ярок! -
Я не сочту тебя шутом,
Но этот дар – не твой подарок.Ты постигаешь тайну духа
И от гордыни путь к стыду.
Тоскующее сердце глухо
К наследству славы и суду.
Триумф в отрепьях ореола
Над бриллиантами престола,
Награда ада! Боль и прах…
Не ад в меня вселяет страх.
Боль в сердце из-за первоцвета
И солнечных мгновений лета.Минут минувших вечный глас,
Как вечный колокол, сейчас
Звучит заклятьем похорон,
Отходную пророчит звон.
Когда-то я не ведал трона,
И раскаленная корона
В крови ковалась и мученьях,
Но разве Цезарю не Рим
Дал то, что вырвал я в сраженьях?
И разум царственный, и годы,
И гордый дух – и мы царим
Над кротостью людского рода.Я рос в краю суровых гор:
Таглей, росой туманы сея,
Кропил мне голову. Взрослея,
Я понял, что крылатый спор
И буйство бури – не смирились,
А в волосах моих укрылись.
Росы полночный водопад
(Так в полусне мне мнилось это),
Как будто осязал я ад,
Тогда казался вспышкой света,
Небесным полымем знамен,
Пока глаза туманил сон
Прекрасным призраком державы
И трубный голос величаво
Долбил мне темя, воспевал
Людские битвы, где мой крик,
Мой глупый детский крик! – звучал
(О, как мой дух парил, велик,
Бил изнутри меня, как бич),
В том крике был победный клич!Дождь голову мою студил,
А ветер не щадил лица,
Он превращал меня в слепца.
Но, знаю, человек сулил
Мне лавры; и в броске воды
Поток холодный, призрак битвы
Нашептывал мне час беды
И час пленения молитвы,
И шло притворство на поклон,
И лесть поддерживала трон.С того мгновенья стали страсти
Жестокими, но судит всяк
С тех пор, как я добился власти,
Что это суть моя; пусть так;
Но до того как этот мрак,
Но до того как этот пламень,
С тех пор не гаснущий никак,
Меня не обратили в камень,
Жила в железном сердце страсть
И слабость женщины – не власть.Увы, нет слов, чтобы возник
В словах любви моей родник!
Я не желаю суеты
При описанье красоты.
Нет, не черты лица – лишь тень,
Тень ветра в незабвенный день:
Так прежде, помнится, без сна,
Страницы я листал святые,
Но расплывались письмена, -
Мелела писем глубина,
На дне – фантазии пустые.Она любви достойна всей!
Любовь, как детство, – над гордыней.
Завидовали боги ей,
Она была моей святыней,
Моя надежда, разум мой,
Божественное озаренье,
По-детски чистый и прямой,
Как юность, щедрый – дар прозренья;
Так почему я призван тьмой -
Обратной стороной горенья.
Любили вместе и росли мы,
Бродили вместе по лесам;
И вместе мы встречали зимы;
И солнце улыбалось нам.
Мне открывали небеса
Ее бездонные глаза.Сердца – любви ученики;
Ведь средь улыбок тех,
Когда все трудности легки
И безмятежен смех,
Прильну я к трепетной груди
И душу обнажу.
И страхи будут позади,
И все без слов скажу…
Она не спросит ни о чем,
Лишь взором тронет, как лучом.Любви достоин дух, он в бой
Упрямо шел с самим собой,
Когда на круче, горд и мал,
Тщету тщеславия познал,
Была моею жизнью ты;
Весь мир – моря и небеса,
Его пустыни и цветы,
Его улыбка и слеза,
Его восторг, его недуг,
И снов бесцветных немота,
И жизни немота вокруг.
(И свет и тьма – одна тщета!)
Туман разняв на два крыла -
На имя и на облик твой,
Я знал, что ты была, была
Вдали и все-таки со мной.Я был честолюбив. Укор
Услышу ль от тебя, отец?
Свою державу я простер
На полземли, но до сих пор
Мне тесен был судьбы венец.
Но, как в любой другой мечте,Роса засохла от тепла.
В своей текучей красоте
Моя любимая ушла.
Минута, час иль день – вдвойне
Испепеляли разум мне.Мы вместе шли – в руке рука,
Гора взирала свысока
Из башен вековых вокруг,
Но башни эти обветшали!
Шум обезличенных лачуг
Ручьи стогласно заглушали.Я говорил о власти ей,
Но так, что власть казалась вздором
Во всей ничтожности своей
В сравненье с нашим разговором.
И я читал в ее глазах,
Возможно, чуточку небрежно, -
Свои мечты, а на щеках
Ее румянец, вспыхнув нежно,
Мне пурпур царственный в веках
Сулил светло и неизбежно.И я пригрезил облаченье,
Легко вообразил корону;
Не удивляясь волшебству
Той мантии, я наяву
Увидел раболепство черни,
Когда коленопреклоненно
Льва держат в страхе на цепи;
Не так в безлюдии, в степи,
Где заговор существованья
Огонь рождает от дыханья.Вот Самарканд. Он, как светило,
Среди созвездья городов.
Она в душе моей царила,
Он – царь земли, царь судеб, снов.
И славы, возвещенной миру.
Так царствен он и одинок.
Подножье трона, дань кумиру,
Твердыня истины – у ног
Единственного Тамерлана,
Властителя людских сердец,
Поправшего чужие страны…
Я – в царственном венце – беглец.Любовь! Ты нам дана, земная,
Как посвященье в тайны рая.
Ты в душу падаешь, жалея,
Как ливень после суховея,
Или слабея каждый час,
В пустыне оставляешь нас.
Мысль! Жизни ты скрепляешь узы
С обычаями чуждой музы
И красотой безумных сил.
Прощай! Я землю победил.
Когда Надежда, как орлица,
Вверху не разглядела скал,
Когда поникли крылья птицы,
А взор смягченный дом искал, -
То был закат; с предсмертной думой
И солнце шлет нам свет угрюмый.
Все те, кто знал, каким сияньем
Лучится летний исполин,
Поймут, как ненавистна мгла,
Хоть все оттенки собрала,
И темноты не примут (знаньем
Богаты души), как один,
Они бы вырвались из ночи;
Но мгла им застилает очи.И все-таки луна, луна
Сияньем царственным полна,
Пусть холодна, но все же так
Она улыбку шлет во мрак
(Как нужен этот скорбный свет).
Посмертный нами взят портрет.Уходит детство солнца вдаль,
Чья бледность, как сама печаль.
Все знаем, что мечтали знать,
Уходит все – не удержать;
Пусть жизнь уносит темнота,
Ведь сущность жизни – красота.Пришел домой. Но был мой дом
Чужим, он стал давно таким.
Забвенье дверь покрыло мхом,
Но вслед чужим шагам моим
С порога голос прозвучал,
Который я когда-то знал.
Что ж, Ад! Я брошу вызов сам
Огням могильным, небесам,
На скромном сердце скорбь, как шрам.Отец, я твердо верю в то,
Что смерть, идущая за мной
Из благостного далека,
Оттуда, где не лжет никто,
Не заперла ворот пока,
И проблеск правды неземной -
Над вечностью, над вечной тьмой.
Я верую, Иблис не мог
Вдоль человеческих дорог
Забыть расставить западни…
Я странствовал в былые дни,
Искал Любовь… Была она
Благоуханна и нежна
И ладаном окружена,
Но кров ее давно исчез,
Сожженный пламенем небес,Ведь даже муха не могла
Избегнуть зорких глаз орла.
Яд честолюбия, сочась,
В наш кубок праздничный проник
И в пропасть прыгнул я, смеясь,
И к волосам любви приник.
Ленгстон Хьюз
(1902–1967)
Ленокс-Авеню: Полночь
В ритме джаза живи -
Это жизни ритм,
Друг мой.
Над нами смеется Бог.Усталое сердце любви
Разбил мучительный опыт.
Тембр, темп,
Тон, стон,
Машинный грохот дорог,
Дождя шелестящий шепот.Ленокс-авеню,
Друг мой,
Полночь,
И над нами смеется Бог.
Вариации мечты
Руки я протяну
К солнечному венцу,
Будет танец меня кружить,
Пока день не придет к концу.
Даст мне отдых в прохладе вечерней
Высоких деревьев семья,
Пока ночь приближается нежно,
Темная, как я, -
Это моя мечта!
Руки я протяну
К солнечному лицу.
Танец! Круженье! Круженье!
Пока день не придет к концу.
Даст мне отдых сумрак вечерний,
Высоких деревьев семья,
Ночь приближается бережно,
Черная, как я.
Хранитель мечты
Доверьте мне все ваши мечты,
Мечтатели.
Доверьте мне все мелодии
Ваших сердец,
Чтобы я мог скрыть их
В голубой глубине облаков
От слишком грубых пальцев
Этого мира.
Наша земля
Стихи к декоративному панно
Землю солнца мы обретем,
Блеск ее обретем,
И землю прозрачной, чистой воды,
Где сумерки так нежны,
Как розовый с золотом мягкий платок,
И мы забудем в тепле,
Как жизнь холодна на этой земле.Землю деревьев мы обретем,
Их высоту обретем,
Там пестрый на ветке сидит попугай,
Яркий, как летний свет,
А здесь у птиц только серый цвет.Землю радости мы обретем,
Землю песен, любви и вина,
И радость там лживой быть не должна.
Любимая, уйдем!
Единственная, милая, уйдем!
Стань, Америка, Америкой опять
Стань, Америка, Америкой опять.
Стань такой, какой в мечтах прошла сквозь годы,
Стань такой, какой хотел тебя создать
Первый зодчий, возводивший дом свободы.(Я в Америке Америки не знал.)
Чтоб мечту в тебе мечтатели нашли,
Чтобы сила не была в любви слаба,
Сделай так, чтобы тираны не смогли
Мир делить на господина и раба.(Я такой тебя, Америка, не знал.)
О, земля моя, землей Свободы стань,
Без фальшивого венца из громких фраз,
От возможности к реальности воспрянь.
И свобода станет воздухом для нас.(Но на "родине свободы" никогда
Я свободы не заметил ни следа.)Скажи, ты кто, бормочущий во тьме?
Заштриховавший флаг решеткой, как в тюрьме?Я – белый, но бедняк, сквозняк в моей суме,
Я – краснокожий вождь, но изгнанный с земли,
Я – беженец в краю несбыточных надежд,
Но всем другим – я волк, и мне не помогли,
Есть господин и раб – таков закон невежд.
Я – негр, а значит, я "проблема из проблем".
Я – весь народ простой, голодный ежечасно.
Голодный в этот час, мечтающий напрасно.
Неужто создали Америку затем,
Чтобы она была бесчеловечна
И я, беднейший, в ней батрачил вечно?Да, я один из тех, кто знал закон мечты
В том Старом Свете, где служил царям,
Так были дерзостны черты моей мечты,
Что песня ширилась и вырастала в храм,
И в каждом камне, в каждой борозде
Америку мечты я создавал в труде.
Я человек, проплывший по морям,
Я человек, искавший дом везде,
Ирландии покинул берега,
Поляны Польши, Англии луга,
От Черной Африки отторгнут, я пришел,
Чтоб строить "родину свободы", нищ и гол.